Это тихое умиротворение даже успокаивало. Адалин стояла до самого конца, пока последний человек не покинул только что закопанную могилу. Она стояла ещё потом несколько минут, под проливным дождём, прежде чем ноги сами понесли её в сторону торчащего монумента. Небольшого. Отец оплатил похороны в землю, а не кремацию — и Адалин была благодарна ему за такое решение.
На надгробной плите, лежащей прямо поверх ещё свежей и мокрой земли, надпись гласила. «Дафна Деко, 22 декабря 1996 — 4 июля 2013. Perigrinatio est vita.[лат. „Жизнь — это странствие“]». Просто и лаконично. Как всегда и любила Дафна.
Адалин склоняет голову немного в бок, скользя глазами по аккуратно сложным цветам и поджимает губы.
— Я… — голос дрогнул, и Адалин пришлось набрать в лёгкие побольше воздуха . — Я не принесла тебе цветов. Помню, ты говорила, что не любишь их и постоянно чихаешь от пыльцы, — Ада поджимает губы, опускаясь на корточки, пальцами открывая крышку контейнера. — А ещё я помню, что ты очень полюбила мои круассаны, и жаловалась мне, что тебе приходится бегать по утрам и вечерам, чтобы это никак не сказывалось на твоей фигуре, — уголки губ слабо дёргаются, когда пальцы подхватывают один из круассанов — ещё тёплых.
Адалин долго смотрит на ровную коричневую корочку, сглатывая комок в горле и кладя круассан прямо поверх накиданной земли. Прямо под дождь.
— Теперь то тебе не придётся беспокоиться о фигуре и ты сможешь съесть их столько, сколько тебе хочется, — шёпот срывается с губ ощутимой дрожью.
Адалин ставит контейнер под ноги, заботливо доставая каждый круассан и кладя их на свежую могилу — прямо рядом с надгробием.
— Я знаю, что ты не могла просто так покончиь со своей жизнью. Ты, столь жизнерадостная, столь целеустремлённая. Я помню про твои планы на учёбу, на жизнь. Про то, как ты любила всех окружающих тебя людей, и я не верю, что ты так долго планировала это, — шёпот обжигает горло, и Адалин опускает голову, чувствуя горячие слёзы, бегущие по щекам. — Кто бы тебя не обидел так сильно, я узнаю это. Узнаю и отомщу за тебя, Дафна.
Застеленные пеленой слёз и стекающего по лицу дождя, глаза скользнули по надгробию в последний раз. Прежде чем Адалин выпрямилась, забирая с собой пустой контейнер.
— Я не верю, что всё может быть так просто, Дафна. Я не верю, что ты покончла с собой просто так, — пальцы нервно сжимаются до тех пор, пока на внутренней стороне ладони не образовались лунки от ногтей. — Я узнаю всё, что случилось в ту ночь.
Адалин отступает спиной вперёд, всматриваясь в цветы и влажную землю, в надгробие и эту чёртову запись, выбитую на камне. Отравляющее чувство мести обожгло язык, вены и артерии, ударило в мозг. Злость, ярость и неконтролируемый гнев тут же опаляет собой все внутренности, почти сводя с ума. Долгое горе по умершей подруги переросло в желание разузнать всё. Полиция не стала зарываться в это дело, вскрывая мир их демократии и безопасности — оправдывали всё это психическими заболеваниями на фоне экзаменов и полетевшей нервной системы. Но Адалин то хорошо знала Дафну — и дело точно было не в нервной системе или экзаменах.
Глубоко внутри Адалин знала, что дело пахло не просто жаренным — а горелым. Дафна узнала что-то такое, что толкнуло её на этот шаг. С Дафной что-то сделали. Каждый раз, когда Адалин закрывала глаза, она видела тот взгляд подруги. Полный отчаяния, одиночества и отрешённости. Словно в целом мире она одна; словно никто и никогда не поймёт её. Словно тысячи глаз смотрят на неё в моменте и осуждают.
Она одна.
Адалин видела и чувствовала это одиночество, которое клокотало в Дафне в тот момент. Это было горькое одиночество; это было смертельное одиночество — закрывающееся так глубоко под кожу, что в от него так просто не избавишься; не отдерёшь, как грязь от кожи.
Что такое породило эти чувства в юной Дафне Деко?
Вуд разворачивается, и почти тут же глаза ослепляет яркая вспышка камеры. Она отскочила назад, закрывая зарёванное лицо руками, и камеры вокруг защёлкали так агрессивно, словно готовы были напасть и растерзать её. Контейнер валится из рук, когда кровожадные репортёры окружают её.
— Мисс Адалин! В каких отношениях вы были с погибшей Дафной Деко?
— Сколько лет вы проучились вместе?
— Ходили слухи об отношении вашего брата и Дафны Деко. Как вы это прокомментируете?
— У нас к вам так много вопросов, Мисс Вуд! Расскажите, что вы чувствуете после того, как Дафна Деко сбросилась с моста?
У Адалин перед глазами всё расплылось настолько, что мир под ней покачнулся. Она перестала различать очертания людей, деревьев и ровных дорожек. Адалин вдыхает, и понимает, что глоток воздуха застревает где-то в горле. Её всю парализует, пока глаза лихорадочно бегают от одной вспышки к другой, а внутри зарождаются первые признаки паники. Она не может отступить назад, не может убежать, не может даже заговорить — да что там! Даже дыхание даётся ей с трудом.
Голова закружилась, стало вдруг так душно, так тесно, что Ада вся сжалась под натиском папарацци. Их голоса смешались в плохо разборчивый гул, и Адалин ловит себя на мысли, что грудь сдавило от нехватки воздуха. Слабость накрыла тело за все те бессонные ночи, что она пролежала на постели, рыдая. Ноги подкосились в коленях, когда кто-то учтиво поймал её падающие ослабевшее тело. Перед глазами мазнуло серое небо; щёки охладил дождь, а асфальт под ногами пропал вовсе. Она так и повисла безвольной куклой в чужих руках.
— Идите вон отсюда, — голос рыком проносится по пустому кладбищу, и в момент затихают агрессивные вспышки камер и неудобные вопросы . — Пошли. Вон.
Адалин с трудом находит в себе силы, чтобы в своём спасители узнать Николаса, который всё ещё держал её на руках, решительно следуя прямо в толпу папарацци — из-за чего те разбегались в разные стороны.
— Никто не должен был знать, что я здесь, — тихо шептала Ада и кое как цепляясь пальцами за его плечо . — Я никому не говорила. Я…
— Ты никому не говорила, да, — Ник кивает Тоину, и тот вылетает с переднего сиденья, открывая заднюю дверь. — Сказал кое-кто другой, — Нику приходится пригнуться, чтобы аккуратно усадить Адалин на заднее сиденье машины, и когда он выпрямлялся, уперевшись рукой в крышу дорогой иномарки, его глаза блеснули самым жестоким огнём, который только видела Ада . — Сказал твой брат.
Июнь, 2020 год.
Россия, Санкт-Петербург.
Адалин не сразу открывает глаза, когда просыпается. Ещё минут десять просто всматривалась в темноту, прокручивая в голове события минувшей недели. Клуб, поездка загород, свидания и гонки. Разговоры с братом, томный вечер пятницы, наполненный танцами и алкоголем. Довольное лицо Эдварда и накинувшиеся на неё СМИ. Тихая поездка до квартиры Ильи, разговоры на кухне, пока рассвет поднимался над кутящим городом. А потом поцелуи. Нежные, почти невесомые — от воспоминаний которых у Ады скручивается живот. Громкие вздохи, сбившиеся простыни и томительно долгие ласки.
Ада открывает глаза, так и оставаясь лежать на боку, подложив руку под подушку. через приоткрытое окно проскальзывает прохладный воздух, звуки просыпающегося города, шелеста шин и звона сигнала автомобилей. Редкие капли дождя всё ещё продолжали барабанить по подоконнику и окну, действуя на Аду поразительно умиротворяюще. Она почти сразу забывает о брате, обо всём происходящем.
Лениво поднимается на локте, скользнув глазами по прикроватной тумбочке и не сдержав улыбки. Заботливо оставленный стакан с водой и подключённый к зарядке телефон. Такой незначительный казалось бы жест, но Ада борется с пробежавшими по коже мурашками, когда тянется к телефону и отключает от провода зарядки. Несколько десятков пропущенных от Тоина, ещё больше сообщений и просто сотня уведомлений. Адалин жмёт губы, не сразу решаясь разблокировать телефон и зайти в новостные ленты.
