АРХИМАГИСТР СНОВИДЕНИЙ. Далекое прошлое

Сегодня был великий день. Все магические школы решили объединиться, и это был день рождения мощнейшей скрытой организации, когда-либо существовавшей. И в честь этого архимагистром Зеркал был разработан проект, ради которого всем архимагистрам пришлось приложить множество усилий, но оно того стоило. Отдельное пространство, куда никто не мог попасть без разрешения архимагистров. Сюда, в Великую Библиотеку, было решено собрать и объединить в одном месте все имеющиеся у магических школ знания. И сегодня совет архимагистров проходил здесь, в недавно созданном пространстве. Они все сидели по кругу в пустоте безо всяких кресел, и даже архимагистр Сновидений присутствовал. Но он был совершенно неподвижен и смотрел, как обычно, в никуда, пребывая глубоко в своих мыслях, отчего окружающим казалось, что он спит с открытыми глазами.

— Остался нерешенным лишь один вопрос, архичародеи, — продолжал вещать архимагистр Воздуха. — Как мы назовем наш новый орден?

Все задумчиво замолчали. Такой простой и такой сложный вопрос.

— Уроборос, — внезапно сказал архимагистр Сновидений.

Обычно он молчит, но если говорит, то это важно, поэтому все присутствующие посмотрели на него и каждый задумался о том, значит ли это что-то или это лишь причуды сильнейшего представителя самой причудливой школы магии.

— Почему Уроборос? — спросил архимагистр Тьмы.

Потому что жизнь — это цикл, подумал архимагистр Сновидений, но вслух лишь повторил:

— Уроборос…

И пока остальные архимагистры решали, быть ли этому названию, он, оставаясь неподвижным, уже провалился в полудрему. На этот раз сны решили показать ему будущего ученика.

АДЕЛЬГЕЙДА

Я родилась в семье обедневших дворян. К тому моменту, когда я выросла достаточно для понимания происходящего, у нас не было ровным счётом ничего. Отец быстро спивался, растрачивая остатки денег, а матери не было в живых. Со временем за долги у нас отобрали дом, и с тех пор я могла бы сказать, что весь Лондон — мой дом. Примерно к десяти годам отец нашел подворотню, в которой чаще всего спал, а я отлично изучила жизнь на улице. Понемногу воровала, чтобы выжить, и все реже возвращалась к отцу. Иногда мне становилось его жаль, и я приносила немного еды. Каждый такой раз он обещал, что скоро все будет хорошо, и я верила и возвращалась снова и снова, но лучше не становилось. А однажды, вернувшись, я просто нашла его труп. Он насмерть замёрз после очередной попойки. И в тот момент я поняла, что ничего не чувствую, кроме печали по мечте о хорошей жизни, что так и не сбылась. Больше возвращаться сюда мне было незачем, а ночевать я предпочитала неподалеку от вокзала, там иногда даже еды можно было выпросить.

Я не представляла, что меня ждёт впереди, лишь упорно пыталась выжить. И я была не одна, нас, бездомных детей, на улицах было много, но чем взрослее мы становились, тем чаще пропадали. Кого-то ловила полиция и сажала в застенки, кого-то убивали, кто-то просто не выживал. А потом по городу покатился чумной мор, который выкосил почти всех моих знакомых, таких же бездомных детей, как я. Не заболела лишь я одна да пара счастливчиков. Как я узнала много позже, многие болезни обходят магов стороной.

И в тот год стало совсем туго. Мне к тому моменту стукнуло четырнадцать, я повзрослела, жалеть меня и подавать еду постепенно переставали.

Однажды все резко изменилось. И я отлично помнила тот день.

Я украла хлеб из булочной, но меня там уже поджидали. Я делала это не в первый раз, и вот наконец хозяину это надоело. Он нанял человека, который должен был меня поймать и навсегда отвадить от этого места. И мужчина, огромный лысый боров, меня дождался. Как только я схватила хлеб, он бросился за мной. Я сразу нырнула в переулок, улицы города я отлично знала, но он не отставал. Промчавшись по главной улице, я свернула в подворотню, надеясь скрыться там, но лысый был натренирован ничуть не хуже меня, а питался лучше, и именно там он меня догнал. Выбил из руки ножик, который я таскала с собой на такие случаи, выбил хлеб и прижал меня к стене всей своей тушей, удерживая за руки.

— Сидеть, сучка! Сидеть! — рявкнул он, когда я забрыкалась и зацарапалась, пытаясь выбраться. — Дело есть!

Услышав это, я затихла, тяжело дыша. Иногда я слышала рассказы своих уличных знакомых, как их находили, чтобы нанять на странные работы вроде краж по заказу. Сейчас на улицах в самом деле осталось мало воров, и это мог быть мой шанс на хорошую оплату, если все получится. Конечно же я прекрасно знала, что задача наверняка будет сложной, но не так уж много у меня сейчас было выбора.

Воспользовавшись тем, что я успокоилась, лысый перехватил меня, ловко развернул, заломав руки за спиной, и вбил грудью и щекой в стену.

— А теперь слушай сюда, сучка. Есть работа для тебя. Личиком и фигуркой ты ладная, а грязь с тебя смоем. Будешь работать в борделе, обслуживать посетителей, мужчин и женщин, а за это тебя будут кормить и поить, и кров дадим. А ежели стараться будешь, так ещё и на карманные расходы будешь получать маленько. Ну, что скажешь? Отличное предложение же, соглашайся, не хочу тебя силком тащить. А не согласишься, так придется и за хлеб заплатить, и потом я тебя живо в полицию сдам. Уж они найдут, как тебя в тюряге попользовать и сгнобить.

— Нет! Нет! Никогда!

Я снова попыталась брыкаться, но к сожалению, из этого положения уже ничего сделать не могла.

— Тише, тише. Ты бы обдумала все получше. Предложение-то хорошее. Такое не каждой сучке предлагают.

— Нет! Отпустите! — ещё одна бессмысленная попытка дернуться.

— Ну, ты сама напросилась. Значит, сейчас будешь платить за хлеб. Мда, будешь платить, — бормотал лысый.

Ему с его силой достаточно было удерживать меня одной рукой, и я услышала, как он возится со своими штанами, расстегивая их, а затем он дернул подол платья, под которым, разумеется, никакого нижнего белья на мне не было.

— Нет! Помогите! Отпустите! — я почти захлебывалась своими же криками.

— Кричи, кричи, сучка. Никто тебе не поможет, потому что ты не нужна никому. И от шанса своего отказалась сама!

Последние слова он произнес с жадным удовлетворением, с предвкушением удовольствия. Я снова закричала, уже ожидая, как он вставит в меня свой член, когда рядом раздался властный женский голос:

— А ну стоять, — голос даже не был криком, это был приказ, который не подразумевал отказа.

В проеме, ведущем с главной улицы в этот переулок, я увидела ее. Какая же она была красивая и величественная в своем фиолетовом богато расшитом платье с совсем маленькой идеально сидящей шляпкой. Взгляд ее зелёных глаз был таким пронзительным, словно она видела всех насквозь. А выражение ее лица и напряженные губы выдавали презрение к тому, что она видит. За всем этим я даже не сразу сообразила, что она иностранка, судя по слегка смуглой коже и непривычному разрезу глаз, но говорила она на нашем языке чисто, будто всю жизнь тут прожила. Лысый же даже штаны натянуть не потрудился, продолжал стоять, размахивая эрегированным органом.

— Госпожа, вы не так поняли. Девка из нашего борделя сбежала. Я ж так, проучу ее и все, делов-то. В ней и так уж столько членов побывало, что не счесть.

— Нет! Я всего лишь хлеб взяла! Я его не знаю! — кажется, это мой шанс.

Женщина замолчала на несколько секунд, словно колеблясь в принятии решения. По крайней мере, так мне в тот момент показалось. И я решила не упускать свой шанс.

— Помогите, госпожа, я что угодно для вас сделаю! Помогите!

Ее взгляд упал на валяющийся рядом хлеб, а затем вернулся к лысому:

— Отпусти ее. Считаю до трёх. Потом ты умрёшь. И никто тебе не поможет, потому что ты никому не нужен.