Мне кажется безумно глубоким и важным все, произнесенное ей. Ведь правда, кто определяет наши чувства? Где эта шкала? Что плохого в том, что я больше не ненавижу мужа? Что хочу быть с ним? Или хотя бы попробовать быть с ним.

А еще мне кажется, Тине самой не раз приходилось принимать тяжелые решения.

Когда мы просим счет, официантка сообщает, что он уже оплачен. Со мной такого не случалось, а вот Тина весело подмигивает мне, а потом посылает воздушный поцелуй светловолосому мужчине, наблюдавшему за нами, и уверенной походкой направляется к выходу. Вот что за несправедливость? Есть люди, у которых нет денег, чтобы просто зайти в такой ресторан, а есть те, у кого денег полные карманы, но и платить за обед им не нужно. «Я когда без Юры хожу, могу вообще деньги не брать» – хвалится девушка, вызывая теперь уже легкую зависть.

***

Она взяла трубку! Взяла! Трубку! Трубку она взяла!

Кто поговорил со своей женой? Я!

Кто рад этому так сильно, что может и обосрат… ну ладно, это уж я перегнул. Я владею своим кишечником на все сто. В общем, я рад!

Это можно считать первым шагом к нашему примирению? Вообще, можно считать, что примирение возможно? Или мне даже думать об этом не стоит? Потому что я кроме, как об этом и не думаю. В моей голове только девчушка, обиженная мной и растерзанная. Бледная, сжавшаяся, заплаканная, несчастная, как я видел ее в последний раз. Громко хохочущая, с зарозовевшими щечками и карими лемурьими глазами, с застывшим в них интересом к жизни и ко мне – какой я сохранил ее в своей голове. Я теперь не знаю, какая она. Но очень, очень… очень надеюсь, что сейчас она в своем лучшем образе, пусть и не для меня.

Пусть, когда я вернусь в Москву, она будет счастлива, ну, или хотя бы на пути к этому состоянию. Даже если не со мной, не для меня. Просто пусть в ее душе зарастет рана, причиненная мной, чтобы она смогла жить дальше, не оборачиваясь, не вспоминая то дерьмо, которое я сотворил с ней.

Хотя нет, со мной, для меня. Я не выживу без нее, просто не смогу. Она мне нужна. Я сделаю все, что смогу, только чтобы она простила. Если потребуется, буду жить в палатке рядом с домом, и лягу под колеса ее тачки, чтобы она поговорила со мной. Выучу кучу извинительных песен и стихов, буду ходить за ней по пятам и орать их, скупая все полевые цветы, встреченные по дороге, только бы она выслушала меня. Буду убираться в комнате ежедневно, да даже весь дом буду драить, сам займусь стиркой и готовкой, чтобы… Ну ладно, с уборкой переборщил… но, черт! Что я могу сделать, чтобы она простила меня?

Сидеть в казарме и думать о ней невыносимо. Я знаю, что с ее здоровьем уже все в порядке. Швы давно сняли, пухляш ходит и живет нормальной жизнью. Разрывы не причиняют ей неудобств. Тина рассказала мне об этом. Но… как же она кричала на меня! И я не могу винить ее за это.

И как ревела в трубку. Мое сердце чуть не разорвалось от ее надрывающегося голоса. Она не желает даже видеть меня. Не представляю, с чего начну разговор с ней, когда вернусь… Когда вернусь… Когда я вернусь… Что я сделаю? Буду наблюдать за ней издалека, выжидая удобного случая для разговора?

– Коршун, пошли уже, хватит валяться и жалеть себя, – Леха пинает по моей койке, выдергивая из мыслей, и я с радостью вскакиваю, потому что за последние несколько месяцев это его пятая фраза, обращенная ко мне.

– Куда идем?

– Пива выпьем. Че в казарме сидеть? Надоело.

Вот и мне надоело. Мгновенно стаскиваю с себя провонявшую потом футболку, которую не удосужился сменить после тренировки, бегаю глазами по казарме, ища свежую, но нигде не могу найти ее. Блин, у меня что, свежие футболки закончились?

– Может тебе в душ сходить? – Леха разглядывает в зеркало свою франтовскую рубашку в светло-серый огурец, которую я бы в жизни не одел.

– А может тебе одеть что-то мужское? – язвлю, потому что мне сейчас не до… ого! судя по исходящему от меня аромату, мне, действительно, душ не помешает. Убираю нос от собственной подмышки. – Подождешь?

– Десять минут, время пошло, – констатирует Кобарь.

– А ты пока найди мне футболку, – ору налету.

Блин, я так увлекся поиском верного разрешения семейной ситуации, что даже про душ забыл. И как, интересно, парни терпят меня?

Когда мы выходим из казармы, с моих волос капает вода. Не страшно. В Крыму больше тридцати градусов тепла, так что я высохну минут за пятнадцать. Спасибо Лехе, и про душ напомнил, и футболкой поделился. Хотел рубашку мне свою всучить, но, спасибо, огурцов на теле мы не носим. Да и в плечах я пошире буду. И в шее. В общем, я пошире буду. А вот белая футболка с парочкой жеребцов вполне сойдет.

Идем вдоль набережной. Молчим. Видом наслаждаемся. Море сегодня спокойное, только волны слегка бьются о большие гладкие камни. И небо такое же мирное, яркое, без единого облачка. Надо домик тут найти, уверен, пухляшу понравится. Она сможет ездить сюда на каникулы. Пожалуйста, поговори со мной! Мне нужен шанс! Я не просру его! Начинает вечереть, но фонари вдоль берега еще не зажглись. Мне нравится это время. Оно длится не более получаса, но именно в эти минуты можно проследить, как день отдает привилегию вечеру и позволяет тьме опуститься на землю. Мои глаза четко отслеживают именно эти моменты. Не знаю почему. Просто мне нравится, как происходит эта световая уступка. Именно поэтому я люблю и предрассветные часы. Мы могли бы гулять с Ритой в это время, уверен, она заохала бы от восторга, стоя тут, на возвышенности, смотря на переливы морской воды, слушая ее шепот, наблюдая, как зажигаются вдалеке огни ресторанчиков. Мы могли бы даже прокатиться на катере. Я мог бы часами читать ей вслух под равномерный шепот волн. Пожалуйста, поговори со мной! Один шанс! Посмотреть в твои глаза и сказать, что я люблю тебя!

– Ты говорил с ней?

Леха спрашивает с осторожностью. Он не заикался о случившемся с самого начала командировки. И я тоже не говорил об этом. Молчание мне не свойственно, но говорить о Рите язык не поворачивался. Возможно, я только и ждал этого вопроса, потому что тут же рассказываю ему о разговоре с женой, в который сам еще не верю. Она была спокойна, спросила про Крым так, словно между нами ничего не случилось. А потом дала волю чувствам и заорала на меня. И этот ее истеричный крик, смешанный с болью и слезами, до сих пор стоит у меня в ушах. Мне хотелось быть рядом с ней в этот момент выплеска гнева, чтобы заглушить его своим телом. Возможно, она даже ударила бы меня. Я не был бы против. Просто прижал бы к себе, чтобы хоть как-то показать готовность исправить все, если это еще возможно. Звонил потом, но Рита выключила телефон, а когда появилась в сети, снова перестала брать трубку.

– Я не думал никогда, что это возможно, – говорю тихо, словно себе, а не другу, даже не замечая, с каким интересом смотрят на нас проходящие мимо две миловидные блондинки. Мне больше не интересна ни одна блондинка мира, и брюнетка, никто не интересен. – Понимаешь, быть рядом с кем-то. С ней. Мне казалось всегда, что быть с кем-то одним скучно, ну, типа как можно быть с одной девушкой, когда их на свете так много, – в подтверждение моих слов мимо снова проходят девчонки, завлекая веселым хихиканьем. – А вот они идут сейчас, и мне даже не хочется смотреть на них. Не знаю, что могу сделать, чтобы она простила меня. Я ей всю жизнь испортил.

– То есть, реально, все случайно вышло?

– Да психанул я. Не выдержал. Да и откуда вообще можно знать, что там порвать что-то можно? Там же вроде как все подстраивается под тебя. Ну вот подумай, ты просто входишь, и там тебя уже ждут…

Смех Кобаря разносится по всей набережной, и проходящие мимо девчонки оборачиваются.

– Да че ты ржешь то? – мне и самому смешно, опять дурость сказал «ты заходишь, и тебя там ждут»! Ну вот что со мной не так? Легко врезаю по плечу друга, усмехаясь, и тут же делаю серьезное лицо, тема разговора не смешная.

– Мих, ты как ребенок, ей Богу, – Леха поворачивает, и я иду за ним к пирсу, где можно прислониться к белым бортикам и наблюдать, как мелкие волны накатывают на песчаный берег и отступают обратно. – Тебя с твоим размером мало где ждут.