А у Риты всего этого не было. Была только койка в общей спальне, редкие выезды в город на автобусе с надписью "дети" и поношенная одежда, собранная в благотворительных приемниках. Никто не должен так жить. Никто!

Эта великолепная, сильная и умная девушка не видела ничего хорошего в своей жизни. И я буду чертовым уродом, если не постараюсь изменить ее мир к лучшему, и не сделаю все, что могу, чтобы ее детство осталось всего лишь темным воспоминанием.

Оставляю ноут на кровати и иду в ее комнату. Я не оставлю ее, даже если она попросит сейчас об этом. Не важно, что она привыкла разбираться с проблемами сама, теперь у нее есть я. Однажды она поймет это.

– Заходи, – отзывается на мой стук.

Вхожу молча. В голове полно слов, которые хочется сказать ей. Но я заставляю себя не реагировать на них. Практика показала, что молчание иногда – лучший выход.

На ее кровати раскиданы фотографии, некоторые из них черно белые. Тут же, вперемешку лежат какие-то заколки и тетради, один большой плюшевый медведь, старый, из грубой коричневой шерсти, таких сейчас не продают. На полу валяется сшитый из кожаных треугольников рюкзак и маленькая белая блузка. Шкатулка, из-за которой на глазах малышки всю дорогу блестели слезы, стоит на ее компьютерном столе.

Рита не плачет. На ее лице даже еле заметная улыбка. Она выглядит миленькой, не смотря на покрасневшие глаза и растекшуюся тушь под ними. Сажусь на кровать, освобождая себе место от фотографий, аккуратно сдвинув их в сторону.

– Это папа, – пухляш протягивает старое фото, с которого на меня смотрит отцовский сослуживец.

Я смутно помню его. Генерал Владимир Молодецкий. Погиб во вторую чеченскую. Он находился в разведке со своим отрядом. Не любил сидеть в штабе. Отец рассказывал, что его отряд нарвался на засаду и весь погиб. Молодецкий отстреливался до последнего, а затем вызвал огонь на себя, так как их окружили. Он попрощался с отцом по рации и попросил позаботиться о дочери. Герой России. На стене школы, где он учился висит табличка с его именем.

– Мне Алексей Витальевич не рассказывает, как он погиб. Ты знаешь?

Киваю.

– Ты видел его?

– Я не помню, как мы познакомились. Но я видел его несколько раз. Он приходил в гости, когда они с отцом приезжали в Москву.

Я рассказываю ей все, что знаю. Она должна знать. Он был высоким сильным мужчиной. Привозил мне гостинцы из ГДР, где часто бывал по службе, и трепал по голове, возмущаясь отращенным кудряшкам. Как-то водил нас с пацанами в поход, где учил греть кашу в жестяных банках и открывать их ножом так, чтобы не обжечься. Потом мы стреляли в лесу, установив эти банки на ветках дерева.

Рита слушает, улыбаясь каждому слову. Перебирает фотографии и рассматривает их, стараясь уловить знакомые лица на тех, где их много.

– А это моя мама. Красивая, да?

Да. Миловидная женщина с пышной прической и открытой широкой улыбкой. Круглое личико моей невесте досталось от нее.

– А это ты…

Офигеть! Я помню этот момент. Мне тут девять, или около того. Отец забрал меня с уроков. Сказал, что скоро снова улетит, и это единственная возможность повидаться. Но мы не пошли в кафе, как обычно. Поехали в больницу. Долго ждали на улице. Я возмущался, что замерз, а отец дал мне подзатыльник, потому что мужчины не мерзнут и не стонут. Я прыгал и бесился, обкидывая его снегом, пока один снежок не попал в мужчину, выходящего из больницы. На его руках был небольшой сверток, из которого послышалось протяжное "уууу" от попадания снежка. Это был Молодецкий. Он рассмеялся, но грустно. Спустился с крыльца и протянул мне сверток. "Ты разбудил, тебе и успокаивать" – сказал он. Тогда я увидел маленькое белоснежное лицо, словно ненастоящее. Просил лицо перестать ныть, пока отец с другом курили в стороне. Лицо меня не слушало и я стал расхаживать со свертком от машины и обратно к крыльцу, читая выученную к уроку литературы одну из басен Крылова. Лицо перестало издавать звуки, закрыло глаза и смешно засопело.

– Я всю дорогу хвастался отцам, что могу заговорить кого угодно, – заключаю свой рассказ. – Так что я встретил тебя из роддома, – до меня самого только доходит вся эта история, – и привил любовь к книженциям. Можешь не благодарить.

– Миш, – пухляш приближается ко мне и целует в щеку, – спасибо за то, что сделал сегодня. Я не решилась бы сделать это одна.

– Я ведь говорил, что ты не одна теперь, пухляш, – мне мало этого касания в щеку, но я не смею сейчас просить большего, – ты можешь обращаться ко мне со всем.

– Тогда расскажи все, что ты помнишь, – просит она.

Но больше я ничего не помню.

Мы сидим молча некоторое время, рассматривая фотографии. Мне стоит неимоверных усилий не портить этот момент болтовней. Грызу губы и иногда двигаю зубами, чтобы не выпустить голоса из своей головы на волю. И когда Рита убирает фотки обратно в коробку, и ложится на кровать, она просит меня полежать с ней. Ложусь, привлекая ее к себе. Это моя награда за молчание – возможность быть рядом, вдыхать запах ее волос и держать ладонь на ее спине. И моя расплата за бесконечные подкалывания Романова и Орловской в одиннадцатом классе, потому что двигать этой ладонью я не смею. Я рядом с этой девушкой, я обнимаю ее, но не могу приласкать, попросить чего-то большего, чем эти объятия, даже половины из того, чего мне хочется сейчас, иначе я могу снова спугнуть ее.

– О чем ты думаешь? – ее грудной голос отдается в паху болезненным томленьем, но я заставляю себя забыть о существовании телесных наслаждений.

– Что молчание – золото, – я ведь действительно думал об этом.

– Да ладно, – лемурьи глаза блестят, скрывая улыбку, – серьезно?

– Да нихрена! Я чуть зубы не стер, и у меня все тело чешется! Тот, кто придумал эту тупую пословицу, скорее всего вообще не имел языка!

По светлице моей невесты разносится ее смех, громкий и как будто кричащий. Мне нравится. Улыбаюсь сам и слегка поглаживаю ее спину. Мне даже не хочется заняться чем-нибудь. Оказывается, можно получать удовольствие, просто лежа рядом с девушкой, рассказывая о своих мыслях и интересуясь тем, что происходит в ее голове.

Не думаю, что смогу провести так остаток жизни, но такие моменты, определенно, стоит включить в список семейного времяпрепровождения.

***

Машина отца на месте. Отлично. Он решил вернуться домой. Его не было почти месяц, две недели из которого я дома тоже отсутствовал. Переживал за пухляша. Как она тут одна. Звонил ей всего раза три, но больше возможности не было. А вот товарищ генерал совсем позабыл про свою протеже. Сам же ее в дом привел, типа должен позаботиться о дочери погибшего друга. В итоге она тут одна проживает. Вроде, не жалуется. Все больше привыкаю к ее присутствию в моей жизни. А после совместной посиделки в бане она совсем не выходит из моей головы, заставляя возвращаться домой и ждать ее возвращения, как верного пса. Это капец как раздражает, но в то же время доставляет необъяснимое удовольствие.

Рита осталась в гараже, проверяет аптечку. Ее недавно на посту ГИБДД остановили, так она решила все проштудировать, чтобы они больше ни к чему подкопаться не смогли. Уж не знаю, как взаимосвязаны штрафы с чистотой в салоне, но она даже верхнюю стенку бардачка протерла. Вот на такой ответственной женюсь. Штраф то я уже, конечно, замял, только ей не сказал. Поржу потом, когда девчушка его оплачивать поедет. Оставил ее в гараже одну, а то напряженная она в последнее время какая-то. Странно, что приехала. Вечер же. У нее работа. Может, наконец-то бросила ее. Я бы от радости голым на снегу станцевал.

Хотя, чего ждать то? Выделываю парочку крутых па перед овчарками под бушующий в голове трек "Лабрадор Гибралтар" группы Наутилус Помпилиус, только что прослушанный в тачке. Круто киваю мохнатым, пусть знают, какой у них хозяин крутой танцор. Олег пискляво лает, а Леха ложится, упираясь мордой в снег. Да ну их! Нихрена они ни в танцах, ни в крутости не понимают.