Боль проходит постепенно. Упускаю момент, когда именно тело перестало реагировать на каждое движение, просто в один день я вдруг поймала себя на мысли, что могу нагнуться, открыть духовой шкаф и не почувствовать при этом пронзающей все тело колкой стрелы.

Алексей Витальевич теперь дома каждый вечер. Возвращается иногда поздно, но всегда целует свою жену и меня в щеки, и мы садимся ужинать. Он решил уйти в отставку и ему необходимо привести в порядок свои дела для передачи преемнику.

Опять стараюсь не вспоминать о мужчине, который подарил мне надежду, а потом забрал ее грубым и мерзким способом. Злости уже нет. Да и злиться мне некогда. Заниматься приходится с двойным усердием, нагоняя пропущенный за больничный материал. Тут помогает Хомякова. Ей и бабе Кате я соврала, что простыла, и лежала в больнице с воспалением легких, после которого необходим карантин. Не хочу рассказывать им правду. А вот Тине рассказала все, как было. Хотела соврать и ей, но не вышло. Слова как-то сами вылились. Девушка ревела вместе со мной, когда ее маленькие ласковые ладошки обнимали меня, а розовый аромат укутывал пространство, окружающее нас. "Мужчины бывают иногда несправедливы к нам, не понимая, как легко ранить. Им кажется, что мы такие же, как они. Миша скоро вернется, и вы поговорите. Скажи ему все, что чувствуешь, не скрывай ничего. Уверена, решение найдется" – произнес ее нежный голос, а потом добавил «Они слишком примитивны, чтобы понять наш организм, Рита. Мы должны учить их жить рядом с нами. А иногда и сами должны учиться быть рядом с ними. Ты можешь уйти, если Мишель позволит тебе сделать это. А можешь остаться и попробовать еще раз».

Ее слова заставляют задуматься. Возможно, она права, и мне не стоит убегать. Мечусь, не понимая, как следует поступить. Я знаю только, что подпустить к себе кого-то другого теперь будет еще сложнее, и, по правде говоря, не думаю, что вообще смогу сделать это.

Миша звонит каждый день, несколько раз. Не могу заставить себя взять трубку. И не могу поставить его номер в черный список, чтобы не видеть этих звонков. Смотрю на поставленную на его вызов нашу свадебную фотографию, где его губы остановились на моей щеке и кутаюсь в легкий плед на его кровати. Да, вечерами я читаю в его комнате, на его кровати, где сохранился запах его лосьона и туалетной воды, отдающей терпкостью. Все чаще засыпаю там же. И чаще моюсь в его ванной, растирая тело его жесткой вихоткой, представляя, что он со мной. И не знаю, что скажу ему, когда он действительно окажется рядом. После ванной привычно смотрю его фотографии и смеюсь над каждой. Это, наверное, единственный в мире человек, у которого нет ни одного серьезного фото. Он то корчит рожицы в кадр, то фотограф сам фиксирует смешной момент. Даже фото в паспорте ознаменовано его кривоватой, но обаятельной улыбкой. Интересно, на служебном удостоверении он тоже лыбится?

И чем дальше идет время, тем сильнее мне хочется, чтобы его руки коснулись меня, ведь при одном воспоминании о проведенных с ним моментах, внизу живота, там, где уже все поджило, начинает оголяться томная пустота. И мне хочется его рядом с собой, рядом с нами. Потому что я уже не одна. Нас двое.

Мне сказали об этом при выписке из больницы. Кровь проверяли на всевозможные отклонения и болезни, а нашли ребенка. Он уже живет во мне. Я еще никому не говорила. Но тетя Наташа, кажется, догадывается. Она несколько раз заставала меня за утренней тошнотой. Да и от завтраков мне приходится отказываться. А как то мы встретились в самой близкой к даче аптеке, где она покупала лекарство для Алексея Витальевича, а я витамины для беременных. Она не задала вопросов, а я не стала ничего рассказывать. Но с того дня она не допускает меня к уборке и растопке бани.

Она пыталась так же отвадить меня от грядок, взявшись сама облагораживать дачный двор. Но тут я воевала насмерть, не в силах смотреть на ее одиночные попытки воздвигнуть розарий, тем более, что это именно я просила генерала позволить оживить эту мертвую землю, работа с которой самое лучшее отвлечение от мыслей, роящихся в голове.

Беременность не утаить, как бы я не хотела этого. Первой взорвалась Тина. От нее не укрылись пополневшие щеки, отекшие ноги и раздавшийся уже на третьем месяце живот. Девушка начала ругать меня. Ссора с Мишей не повод запускать себя. А потом она что-то увидела в моих глазах, вскочила со стула в ресторане, где мы обедали, и принялась целовать и обнимать меня. Теперь вот кидает мне фотки детской одежды и колясок. Затем состоялся разговор с Алексеем Витальевичем, который выразил полную поддержку и в этот же день перевел мне в три раза больше денег, чем обычно. Теперь он каждый день интересуется моим самочувствием, а я умоляю его не говорить ничего сыну. Я расскажу об этом сама. Но мне нужно собраться с силами.

Принимаю вызов от Миши. Мы молчим. Я не знаю, что сказать, а Миша, скорее всего, не рассчитывал на ответ, и замешкался.

– Пухляш, – раздается в трубке после полуминутного молчания, – ты в порядке?

– Алексей Витальевич говорит, ты в Крыму, – зачем-то произношу я.

– Да.

– Там красиво?

– Очень.

– Я никогда там не была.

– Я свожу тебя.

– Думаешь, я поеду с тобой куда-то? Я в жизни не останусь с тобой наедине. Ты не тот, за кого выдаешь себя, – я не хотела говорить этого, хотела только сказать, что беременна, но в груди поднялась целая буча, и вот я реву в трубку срывающимся голосом и сжимаю свободной рукой подушку на его кровати. – Я поверила, что нравлюсь! А ты хотел всего лишь сделать то, чего ждал от тебя отец! И тебе было мало этого обмана! Ты решил еще и поиздеваться надо мной… но зачем ты сделал это так жестоко? Я не виновата, что твой отец решил поженить нас, я не навязывалась. Я не заслужила такой боли! За что ты мне отомстил? Я не хочу видеть тебя, не хочу слышать! Я не расстроюсь, если ты не вернешься! Кто-то же не возвращается… Такие, как ты, не должны возвращаться…

– Малышка, прости меня, – замираю от боли в его голосе и длинного выдоха, отдающегося шипеньем в трубке. – Я не хотел. Я люблю тебя. Ты самое лучшее, что есть в моей жизни. В тебе все самое хорошее… Прости. Я вернусь через месяц. Мы поговорим.

– Не смей приближаться ко мне!

И этого выкрикивать я тоже не хотела. А то, что хотела сказать, произнести не могу. И не могу сбросить вызов. Его голос, так редко слышимый мной из динамика, низкий и глубокий, только что выдал признание в любви. Снова хочет обмануть меня? Или это я хочу обманываться?

Представляю, как при этом признании, длинные пальцы со смешными круглыми ногтями массируют кудрявую голову. Он постоянно так делает, когда говорит что-то серьезное.

– Пухляш…

– Не называй меня так!

– Рита, мы можем поговорить при отце. Пусть он будет рядом с тобой, раз ты боишься оказаться со мной один на один. Я не притронусь к тебе, обещаю… тебе нечего бояться. Я люблю тебя, девочка, я не представляю без тебя своей жизни. Только дай мне шанс. Я…

Я не могу больше слышать это. Не просто скидываю звонок, а выключаю телефон и тыкаюсь лицом в его подушку, изрядно помятую, и мну ее еще больше. Любит меня. Он меня любит! Как можно любить человека и причинить такую боль? Принимаю несколько таблеток валерьянки, чтобы поскорее уснуть. Не хочу нервничать. Это гормоны. Я должна успокоиться, чтобы не навредить ребенку, о котором так и не сказала Мише.

Утром, подкармливая мохнатых питомцев, все еще думаю о своей жизни. Как я буду жить без них? Успела привыкнуть. Ко всему, чего касается взгляд. Успела составить план жизни в этом месте, как только подумала о книгах и фотографиях, которые составлю на полку, впервые увидев свою комнату. Себе только в этом признаться все не хотела. А после поцелуя с Мишей на темной зимней дороге все отталкивала от себя мысли о притяжении к нему, о том, каким это может быть счастьем – растить детей с таким мужчиной, как он, сильным, уверенным, четко знающим, чего хочет, умеющим посмеяться над любой проблемой перед тем, как решить ее. Как он мог так поступить со мной, и разрушить все, во что было вложено столько сил, эмоций, слов…