Нет, он не услышит. Зато его завывания под «Ты неси меня река» группы Любе мне очень даже слышны. Голос у Коршуна отсутствует. Слух тоже. Пение не его. Он должен подписать всемирную декларацию людей, клятвенно обещающих никогда не подпевать ни одной песне.

Генерал просит срочно вытащить его сына из бани, потому как в его части объявлена тревога, а сы́ночка всю ночь может в бане просидеть.

Отключаю мобильный, и долблюсь в дверь, пока не понимаю, что она открыта.

– Миша!

Захожу в предбанник, откуда три двери ведут в парную, банную и помывочную. Где Коршун младший неизвестно. Выключаю гремящий музыкальный центр.

– Эй! – слышу возмущенный возглас из парной, сопровождающийся хлестающими звуками веника. – Кто охерел? У меня музыкальный час!

Ага. Второй уже пошел.

Дверь парной распахивается, и передо мной предстает оживший Давид Микеланджело. Если прототип скульптуры когда-либо существовал, то он выглядел абсолютно точно так же, как Коршун. Загорелое сырое тело, словно одна большая мышца. Мой взгляд упирается в его огромное мужское достоинство. Сглатываю. Я еще никогда не видела голых мужчин. Если все они такие, то не понимаю, почему женщины жалуются на размер?

– Малышка, а я знал, что ты захочешь зайти.

Парень опирается плечом о дверь, широко улыбаясь. В белых клубах пара, вылезающих из бани, он кажется еще более соблазнительным.

– Раздевайся и заходи, я тебя попарю, а потом отжарю.

– Что?

От… что он сделает?

– Ну, – пожимает плечами, – могу наоборот, если невтерпеж. Помочь тебе раздеться?

Он делает шаг мне навстречу, и я шарахаюсь назад, словно сейчас он будет пытать меня раскаленным железом. Еще один его шаг в моем направлении, и … взвизгиваю, кидаю в него мобильным телефоном, выпрыгиваю во все еще открытую дверь на улицу и бегу к крыльцу дома.

– Куда рванула то? Что за дела?

Останавливаюсь на крыльце. Надо отдышаться. Слава Богу, он не гонится за мной, как в прошлый раз.

– Э! Пухляш! – зато орет, рассекая плотный зимний воздух обиженным голосом. – Так не делается! Нельзя так просто припрыгать в баню, а потом свалить! Это не по правилам!

Какие еще правила? Нет никаких правил. Сам себе их придумал.

– Твой отец звонил. У тебя в части тревога. До тебя не могут дозвониться, – кричу в сторону бани.

– Черт!

Слышу, как захлопывается дверь парной. А всего через несколько секунд Миша уже залетает на крыльцо, оставляя после себя легкую завесу не успевающего развеяться пара.

– Зайди, замерзнешь, – командует он, заталкивая меня домой.

Останавливаюсь в сенках, а Миша бежит на второй этаж. Спускается через минуту, застегивая джинсы на ходу. С его волос все еще капает вода, так что футболка, подходящая по цвету к его глазам, мокрая на груди, плечах и спине.

– Я не знаю, когда вернусь, – в его голосе нет ни обиды, ни шутливости, Миша сейчас серьезен и сосредоточен. – Это тебе, держи, – протягивает мне пачку купюр, – по дороге еще на карту переведу. Это ключи от отцовской машины, он должен вернуться через несколько дней, – кидает брелок от мерседеса генерала на тумбу у шкафа с обувью, тут же достает из него свои кроссовки.

– Мне не надо, – говорю тихо, что-то мне страшно от того, как быстро он собирается.

Но он игнорирует мои слова, уже надевая курточку, которая тут же сыреет от воды с волос. Как он пойдет на улицу? Он же не просох совсем. Заболеет. Жалко.

– А это номер Юрана, если что-то случится, пока нас с отцом нет, или тебе понадобиться помощь, хоть в чем-то, Рита, – он резко поднимает вверх мой подбородок, больно сжимая его, – позвони ему, он поможет. Поняла?

Киваю. Ничего не поняла. С чего бы это вдруг мне звонить его другу?

– Я позвоню, как смогу.

С этими словами Миша достает из шкафа большую черную сумку и вылетает из сенок. И пока я стою посередине небольшого помещения, выходит с территории, прикрывая ворота. Мой взгляд падает на висящее у выхода полотенце, видимо, скинутое Мишей. Беру его и бегу в гараж, откуда слышится звук двигателя навороченного Патриота.

Подбегаю к водительскому месту, стучу в окно. Миша выходит.

– Я тут… вот, – протягиваю ему полотенце, – у тебя голова сырая.

– Спасибо, пухляш, – сосредоточенное выражение на его лице сменяется красивой улыбкой, он вытирает голову полотенцем и возвращает его мне. – Ты че испугалась то?

Большой палец проходится по моей щеке, как в машине. Вздрагиваю. Что-то я напряжена. Правда, страшно стало. Он собрался за несколько минут и уезжает. А я снова останусь одна на даче, в месте, куда не ездит даже транспорт.

– Не бойся, все нормально. Я пришлю Романова, проведать тебя. И территория патрулируется. Так что можешь спать спокойно.

– Миш, а ты куда?

– Не знаю, – его палец опускается ниже, обводя линию подбородка, голубые глаза смотрят прямо в мои, приближаясь. – Щас в части скажут. Может тревога учебная, – голос понижается до приятного томного шепота, вибрируя на коже моего лица. – Ты только не дерись, ладно?

Зачем бы я стала драться? Хочу спросить, но его губы осторожно касаются моих, совсем чуть-чуть, легко, нежно и так приятно. Он чуть отодвигает свое лицо от моего, всматриваясь в мои глаза, словно ждет разрешения. А я не могу произнести ни звука, и пошевелиться не могу. Это не первый наш поцелуй, и не поцелуй вовсе, так, прикосновение… всколыхнувшее нутро.

– Вот так, – улыбается парень, – больше не будешь драться.

Его рот снова приближается, но теперь прикосновение более напористое, и я поддаюсь ему, приподнимаясь на носочках, кладу руки на его твердые плечи, приоткрывая рот, чтобы он делал с ним то, чего ему хочется сейчас. Он мягко сжимает мою верхнюю губу двумя своими, облизывая ее, и захватывает мой рот своим, вторгаясь в него языком. От него пахнет зубной пастой и свежестью. Возможно, это гель для бритья, я не чувствую щетины на своем лице. Гигант прижимает меня к себе одной рукой, а другой придерживает за голову. По телу проходит приятная теплая волна, останавливающаяся в животе, куда уже упирается твердое, и как стало ясно в бане, огромное достоинство Коршуна. Дышать становится тяжело, воздуха катастрофически не хватает. Возможно, поняв это, Миша отстраняется, прижимаясь своим лбом к моему, опаляя горячим дыханием кожу.

– Открой глаза, – тихо просит он, и мы встречаемся взглядом.

Он трется своим носом о мой несколько раз. А я лишь заворожено смотрю в его прекрасные глаза, которые так страшно близки сейчас.

– Я не хочу оставлять тебя.

– Едь, – отступаю, и его руки отпускают меня. – Тебе надо ехать.

– Мы начнем с этого же места, когда я вернусь, – он выглядит грозным. – А теперь беги в баню, ты замерзла.

Парень кивает на мои босые ноги. Я даже не подумала надеть обувь, когда побежала за ним. Садится в машину, и выезжает из гаража. А я ухожу через дверь, соединяющую гараж с домом.

Ну вот какая тут учеба? Толстой не описывал, что чувствовала Каренина, когда Вронский целовал ее. Но теперь я знаю, почему она убежала с ним.

Прогреваюсь в бане, пытаясь угомонить гуляющую по телу истому. Он сказал «Мы начнем с этого же места, когда я вернусь», но не сказал, на каком месте мы закончим. И я все еще не понимаю, насколько его интерес ко мне серьезен. Я не готова отдаться человеку, с которым не будет будущего. Я хочу отдаться тому, с кем проведу всю оставшуюся жизнь. Возможно ли это? Не знаю. И не знаю, когда вернутся Коршуны. И не знаю, как буду одна, без них.

***

Просыпаюсь от звонка Алексея Витальевича. Он интересуется, как я провела ночь одна. Не может пока вернуться. У него какие-то все совещания и учения. Может, Мишу тоже вызвали на учения? Его же не вызовут на боевые действия? Конечно, нет. Да и нет никаких боевых действий сейчас в мире. Везде спокойно. Воюют иногда на востоке, но мы то тут при чем? Пусть себе воюют.

Готовлю на завтрак омлет. Пью кофе, две чашки. Мне нравится, что в кофемашине можно приготовить разные напитки. Экспериментирую. Кормлю овчарок и кошку Кристину, которая попривыкла спать в моей комнате. Коту Юре оставляю еду в доме и на улице. Он снова загулял. Не пропал бы.