Комната мадам де Ментенон была обита красной и зеленой с золотом дамасской тканью. Кровать находилась в алькове, надежно скрытая тканью. Чтобы было удобнее работать с министрами, в эту комнату поставили множество столов и небольшое бюро.

Казалось бы, ничего необычного. Вот только все в этом помещении оборудовано было таким образом, чтобы маркиза могла слышать все, о чем идет речь на советах, в то же время создавая видимость полной непричастности к ним. Она была скрыта от глаз министров шторами, которые к тому же надежно защищали ее от сквозняков (мадам де Ментенон всегда мерзла). Некоронованная королева во время совещаний сидела в большой нише. В нише же или алькове находилась кровать для отдыха с множеством подушек. Ложе скрывалось от посторонних глаз красной и зеленой с золотом дамасской тканью, которую украшал рельефный рисунок ваз с цветами.

Волей-неволей министрам приходилось смиряться, приспосабливаться к обстановке комнаты и молчаливому присутствию маркизы. Не всем это было по душе. Так, маркиз де Торси решительно отказывался работать в комнате мадам де Ментенон. Конечно, неудобства были достаточно ощутимые: ведь каждый министр должен был взвешивать свои слова, помня о том, что маркиза слушает его из своей ниши.

Обычно дама занималась вышиванием, и страшно представить – в любой момент она могла на мгновение отвлечься и потерять нить разговора. А в этом случае какая-нибудь фраза, вырванная из общего контекста, способна была подорвать авторитет того или иного министра.

Кто знает, когда началось предвестие конца этой странной эпохи? Быть может тогда, когда король решился покинуть свой любимый Версаль? Как когда-то Людовик сбежал от парижской толпы в версальское убежище, так потом он решился покинуть свое творение, убежав в Марли.

Если бы Версаль продолжал оставаться тем же уединенным замком, каким был в 1664 году, не был бы нужен и Марли. Людовик неустанно строил и украшал свой дворец, делал большие пристройки – крылья дворца, обустраивал площадь перед дворцом. Казалось, что перед его глазами постоянно находится видение «Волшебного острова» и он готов забыть о неудобствах своего жилища, увеличенного до явно гипертрофированных размеров. Людовик так хотел, чтобы как можно больше людей приняли участие в его версальском счастье. Он не мог поступить иначе и, сам того не осознавая, навредил себе. Наконец, он решился сбежать из Версаля, укрыться от толпы в Марли, который, впрочем, создавался по тем же меркам, что и Версаль.

После того как символ государства и символ простого человеческого счастья Короля-Солнца, Версаль, был оставлен, монарха начала преследовать череда неудач и несчастий.

Меньше чем за один год, с 14 апреля 1711 года по 8 марта 1712 года, умерли сын старого короля Монсеньор, его обожаемая королем невестка герцогиня Бургундская, принцесса Савойская, его внук герцог Бургундский – второй наследник, еще через несколько дней скончался старший из правнуков – герцог Бретонский, он же третий наследник. В 1714 году смерть унесла внука короля – герцога Беррийского, а годом раньше – герцога Алансонского, сына герцога Беррийского. Так королевский французский дом потерял почти всех наследников. Бедный старый король пережил так много, а придворных, по словам Шатобриана, «удивляло, что глаза королей могут быть наполнены слезами!»

Почему-то многие считают, что преждевременный уход из жизни молодых людей должен втайне утешать стариков. Однако Людовик XIV по натуре всегда был человеком очень чувствительным; что же касается подобной череды трауров, то и для обычной семьи – это чересчур тяжкое испытание, а для королевского дома – страшная драма. Как будто по воле злого рока должна была исчезнуть династия Капетингов, которая отождествлялась с Францией на протяжении 725 лет. Король не имеет права слишком долго оплакивать свое горе – его обвинят в том, что он забыл о несчастьях своего королевства. Если же он станет исполнять свои обязанности, сохраняя хладнокровие и стараясь не смешивать семейные дела с государственными, то скажут, что он бесчувственный и бесчеловечный.

Наследники трона уходили по линии первородства, как будто сама судьба желала придерживаться основного закона наследования. Монсеньор, любимец всего народа, умер первым. Будучи на охоте, он внезапно почувствовал слабость, вернулся домой и лег в постель. Врачи поставили страшный диагноз: оспа, и не ошиблись. Сам король ухаживал за сыном, не боясь заразиться, пока врачи пытались спасти Монсеньора, однако вечером 14 апреля 1711 года дофин скончался. Король покинул резиденцию сына и направился в Марли. Недалеко от Версаля он повстречал карету герцогини Бургундской. Король остановился, чтобы сообщить ей печальную новость, и тут же отъехал. В Марли он смог лечь в постель только через три часа после того, как приехал. Старик так страдал, что долго не мог избавиться от сильнейших приступов удушья.

Уже который век распускать злые сплетни по поводу тайного захоронения Монсеньора в Сен-Дени. Однако, во-первых, король хотел уберечь подданных от эпидемии, а во-вторых, скрыть от окружающих свои слезы. Мадам де Ментенон говорила о смерти пасынка сухо и с нелюбовью (хотя кого она в своей жизни любила?), придворные начали осаждать со своей вечной услужливостью нового наследника, а горе Людовика было неизлечимым.

Кажется, библейская история Иова[155] повторялась. На короля посыпались несчастья, одно за другим. За Монсеньором последовали герцогиня и герцог Бургундские. Герцогиня умерла 12 февраля 1712 года. Ей не было еще и двадцати шести лет. Людовик так любил с ней общаться. Современники говорили о ней: «…Она заставила всех любить ее, восхищаться ею…»

Не прошло и недели, как 18 февраля умер герцог Бургундский, второй наследник. Дофином он пробыл десять месяцев. Людовик прекрасно знал его недостатки, основным из которых было сочетание набожности и гордости. Но после смерти Монсеньора герцог Бургундский словно возмужал, поставленный лицом к лицу с государственными обязанностями. Придворные «с радостью смотрели на наследника, который работал целые дни с генеральным контролером Демаре и государственным секретарем Вуазеном, чтобы как можно глубже вникнуть в дела». Людовик все больше убеждался, что через несколько лет такого интенсивного обучения новый наследник станет достойным преемником на троне, но судьба разрушила и эти планы.

Народ оплакивал смерть Монсеньора. Когда же не стало и герцога Бургундского, то несчастья королевского двора тронули и представителей просвещенного общества. Маркиза де Ламбер писала: «Чего только не ждали от будущего короля, которого воспитали в благородном духе и научили, как ограничивать справедливо власть», маршал де Тессе заметил: «Рука Господа опустилась на нас, похищая у Франции короля, добродетель которого подавала такие большие надежды».

Старый король потерял своего горячо любимого внука, он видел, как чуть ли не ежедневно уменьшался список наследников по прямой линии. 8 марта умер третий дофин, герцог Бретонский. Ему было всего пять лет, и наследником он пробыл 19 дней. Мадам Елизавета Шарлотта писала: «Вчера меня заставила плакать маленькая собачка дофина. Бедное животное взошло на возвышение в домовой церкви Версаля и начало искать своего хозяина в том месте, где он, молясь, в последний раз становился на колени… В святая святых (в королевском кабинете) много говорили о прошлых делах, но ни слова не сказали о настоящих – ни о войне, ни о мире. Больше не говорят ни о трех наследниках, ни о герцогине из страха напомнить о них королю. Как только он начинает об этом говорить, я перевожу разговор на другую тему и делаю так, как будто я не расслышала».