Пусть эти песни были непонятны их родителям, но с этими песнями молодёжи было легче перенести стремительные перемены в обществе, быстро теряющем в настоящем свои вековые ценности и традиции.

Ронни и Раймонд петь не умели, поэтому они нашли себя в танце. Под мелодию Чабби Чекера два друга выкручивали такой акробатический твист, что могли бы побить все установленные в мире рекорды. В самый эффектный момент танца Раймонд запрыгивал на плечи Ронни, а тот на одной ноге штопором вкручивался в каменные полы бункера под шумные овации развеселившихся ребят. Твист сменялся рок-н-роллом, рок-н-ролл чарльстоном, и так до самого рассвета. В то время Ронни не знал, что такое усталость, и силы его только прибывали.

Незаметно прошло два года. Ронни получил аттестат зрелости, диплом сварщика и стал квалифицированным рабочим мясной фабрики. Однажды во время рабочего перерыва он сидел на скамейке со своим напарником, пожилым рабочим, который ел изготовленные на фабрике сосиски. Двумя грязными пальцами напарник вытягивал сосиску из высокой стеклянной банки с маринадом, а потом пальцами другой руки очищал мокрую сосиску от кожуры, и только затем начинал есть. Сок из надкушенной сосиски стекал по его руке и капал на землю. После такой трапезы руки пожилого рабочего требовали мытья и полотенца, но время обеда заканчивалось, и рабочий вытирал мокрые руки о свои штаны и уходил в цех.

Однажды Ронни высказал мастеру свою идею об изготовлении маленьких сосисок без оболочки, которые можно без проблем вытаскивать из банки и целиком класть в рот. Обычные сосиски готовились в очищенной кишке овцы, а Ронни предлагал варить маленькие сосиски в пластиковых обёртках, а потом вытаскивать сосиски из обёртки и укладывать их в банки для консервации. Мастер выслушал юношу внимательно и обещал сообщить о его идее начальству.

Через несколько недель у Ронни был день рождения. В этот день первым его поздравил мастер цеха, и самолично пожал ему руку как от себя, так и от имени руководства фабрики. Ронни смотрел на него и не понимал, за что ему выпала такая честь.

– Твоя идея по изготовлению маленьких очищенных сосисок превзошла ожидаемый эффект и принесла большую прибыль предприятию, – с расстановкой произнёс мастер и продолжил с нарастающим вдохновением. – Директор фабрики предлагает тебе за твоё новаторство самому выбрать место твоей будущей работы.

За ответом Ронни не нужно было лезть в карман, ответ на этот вопрос он знал без подготовки.

– Спасибо, я хочу работать грузчиком на машине.

В конце недели мастер обнародовал приказ по цеху, по которому Де Гроте переводится в транспортный цех. В честь этого повышения по службе юноша был отпущен домой до окончания рабочего дня.

Погода стояла замечательная. После прохладного утреннего дождя на небо выкатилось яркое солнце, залившее всё вокруг теплом и светом. Возможно, это осеннее тепло, предвещающее скорое увядание, вкупе с грядущими переменами в его трудовой биографии во время поездки домой, когда ноги на автомате крутили педали, заставило задуматься над своей сердечной жизнью.

Уже четыре года Ронни одолевала сладкая истома первой влюблённости, а теперь настала пора расстаться с этим любовным недугом.

Первая влюблённость – это чувство сродни полёту радужной бабочки, которая трепещет в сердце, над которой не властны законы притяжения и которая может пропасть в один миг.

Эта влюблённость мучила юношу со времени обязательного причащения, когда двенадцатилетние дети входят в возраст, когда человек должен сам отвечать за свои поступки.

В день причастия Ронни в своей крепкой мальчишеской руке держал нежную руку Герды. Одет он был в тёмно-синий костюм с короткими брюками. Его ноги в белых гольфах были обуты в чёрные блестящие туфли, а Герда красовалась в бальном кружевном белом платье. Она светилась как прекрасный ангел.

Ронни никогда в жизни не видел живого ангела. Ангелы, изображённые на картинах и стенах в церкви, казались ему ненастоящими, потому что они, имея крылья, не летали, а девочка, шагающая с ним по ковровой дорожке, крыльев тоже не имела, но двигалась по-ангельски. Она была выше Ронни и гораздо крупнее, чем он. На её пухленьком личике светились живые светло-коричневые глаза, и курносый нос весело задирался кверху.

Ронни и Герда немели от торжественности момента, в церкви не было пустых мест, и все прихожане с умилением смотрели на проходивших мимо детей. Пастор, одетый в белый, украшенный золочёной вышивкой балахон, ждал причащающихся у алтаря.

Двумя пальцами поднимал он круглый сухарик кверху, чтобы он был виден всем присутствующим в здании церкви, а потом вкладывал его в рот детям, напоминая, что они едят тело Христа. Это был прекраснейший момент в жизни Ронни, момент, когда он был по-настоящему счастлив.

После таинства причастия детей поздравляли пастор и дьяконы, родители и родственники. Завершался праздник чаепитием с выносом белоснежного бисквитного торта, украшенного розовыми кремовыми розочками. Ронни был рад, что сидел рядом со своей любимой девочкой и что на этот раз с ним не приключилось то, что произошло с ним на первом причастии, когда ему исполнилось семь лет.

Во время своего первого причастия его стошнило прямо у алтаря.

Сначала всё шло своим ходом, к алтарю его вёл за руку крёстный, Маленький Франц. Дед сжимал руку внука в своей сухой крепкой руке и не заметил, как с каждым шагом по направлению к алтарю мальчик бледнел. Маленький Франц сам не ходил в церковь, но в этот раз он решил исправиться и согласился на уговоры дочери подвести внука к алтарю, а когда тот пожаловался, что его сильно тошнит, дед не придал этому значения, потому что его тоже тошнило от всей этой кутерьмы.

Перед причастием полагалась исповедь, на исповедь мальчик пошёл без деда.

– В чём ты согрешил, дитя моё? – спросил Ронни дьякон.

– Я не грешил, – честно признался Ронни и думал, что теперь его похвалят, но дьякон приоткрыл занавеску в окошке и с любопытством посмотрел на «безгрешного» мальчика. В столь торжественный момент своей жизни Ронни не мог соврать. Он всегда говорил правду и ничего не брал без разрешения.

– Бедная заблудшая овечка, – вздохнул священник и продолжил поучительно. – Теперь вспомни, что ты учил на уроке богословия, и скажи мне, сколько раз ты соврал или украл.

Ронни молчал, тошнота подступила к горлу, ведь мама не разрешила ему завтракать, потому что нельзя причащаться сытым.

– Господин, мне папа запретил врать и красть, когда я был ещё маленьким.

– Сын мой, тебе не надо много говорить, а надо сознаться в том, в чём согрешил, а иначе праздник причастия для тебя не состоится.

– Ну, хорошо. Я один раз соврал.

Ронни опять не врал, потому что был уверен, что сейчас он первый раз говорит неправду.

– Именем Иисуса прощается тебе этот грех!

Это первое причастие закончилось для Ронни и его семьи настоящим позором.

После того как мальчик проглотил сухарик, данный ему пастором у алтаря, его тут же вырвало прямо на брюки деда. Валентина стала платочком вытирать сначала брюки отца, а потом и ковровую дорожку перед алтарём. Франц бубнил себе под нос ругательские слова, а Ронни, почувствовав себя лишним, убежал на улицу.

На втором причастии мальчик не подкачал, он уже имел слишком много грехов, чтобы все грехи перечислить на исповеди, и очень хороший аппетит, чтобы помочь своей возлюбленной доесть пышный бисквитный торт.

Герда была дочерью директора сосисочной фабрики, и Ронни так надеялся на встречу с ней, но с переходом на работу в транспортный цех его сердце освободилось от ненужных надежд.

Работа грузчика в транспортном цехе недолго радовала юношу, шоферы не признавали его своим, считая, что он директорский любимчик. Иногда его высаживали из машины на пути к месту погрузки, а на обратном пути забирали, то есть в труде грузчика нужды не было. Ездить по городу с недружелюбным водителем грузовика быстро надоело, время в поездках тянулось дольше обычного, а то, что теперь Ронни стал получать не семь центов в час, а десять, радовало только его маму.