– С кем ты ходила за угол школы? Или это случилось с тобой в туалете? – выпытывала мама ужасную «правду» у дочери.
Вера не понимала, как ей надо ответить правильно, и отвечала невпопад, за это она была избита уже мамой, от ударов палкой на её теле появились болючие кровоподтёки. Потом мама успокоилась, положила палку на видное место и выключила телевизор, по которому шла развлекательная программа.
– Что разлеглась на полу? Не хочешь признаваться, будешь битой! А теперь сядь на стул и говори мне правду. Ты убегала с мальчиком за угол!
Девочка послушно кивнула.
– Он тебя трогал и надругался над тобой!
Вера опять послушно кивнула головой.
– Завтра мы пойдём в милицию, и ты там расскажешь свой позор.
– Хорошо, мама, – прошептала девочка вспухшими губами.
Довольная признанием дочери, Римма отправила её в ванну, чтобы девочка могла привести себя в божеский вид, а потом стала готовить ужин. Умытая Вера покорно сидела на стульчике рядом, хотя от запахов еды у неё начинала больше болеть голова. Пришедшему с работы Володе очень не понравился несчастный вид ребёнка, и после ужина он сразу отправился спать. Вера видела, что папа устал и был рад, что её воспитанием занялась мама. Она сочувствовала своим родителям, ведь они считали её очень плохой девочкой без чести, а любить такую нехорошую девочку им было трудно. Когда и папа перестал её любить, то он уже не рассказывал ей истории о звёздах, о притяжении Солнца и Луны, а только вздыхал и проходил мимо.
В милицию мама привела Веру ранним утром следующего дня. На девочке было одето школьное платье, закрывающее её руки и шею, на голове до самых ушей была натянута вязаная шапочка, из-под которой торчали две длинные косички. Каждое движение вызывало боль во всём теле, но Вера терпела, как того хотела мама.
У женщины-милиционера, с которой мама вела беседу, были добрые светло-зелёные глаза. Эта доброта совсем не сочеталась с её тёмно-синей строгой милицейской формой. Милиционерша смотрела на маму с явным неодобрением, но вежливо слушала и что-то записывала на листок. Вере так хотелось довериться этой женщине и рассказать всю правду, которую она знала, но тогда бы она предала свою родную маму, поэтому она молчала и смотрела в окно, за которым пели птицы. Втайне девочка гордилась своей мамой, сильной и умной, которая обведёт вокруг пальца любого милиционера.
Неожиданно тётя-милиционер обратилась к самой Вере с вопросом, который та проворонила.
– Всё правильно. Всё так и было! – с готовностью ответила она на всякий случай.
– Что правильно? – милиционерша вдруг улыбнулась девочке и повторила свой вопрос: – Ты готова завтра пойти со мной в школу и показать нам мальчика, который трогал тебя в туалете?
Тут Вера растерянно посмотрела на маму.
– Конечно, она покажет нам этого малолетнего развратника! – ответила Римма за дочь, а та утвердительно кивнула головой.
Вера была в замешательстве и замолчала, теперь она умела молчать, в молчании ей хорошо думалось, а думать девочке было необходимо. Октябрёнок не может предать невинного, даже, под угрозой смерти! Нет, Вера не станет искать несуществующего мальчика, которого можно обвинить только в том, что у него впереди висят три «коричневые колбаски».
Настало утро.
– Мама, я не пойду в школу. Я не знаю того мальчика, о котором ты говорила в милиции. Я не могу его выдумать.
Уверенный отказ дочери остановил Римму, которая была готова перешагнуть порог дома. Девочка упрямо стояла у тумбочки с телефоном, спрятав руки за спиной, и спокойно смотрела перед собой. Такое сопротивление дочери надо было сломить во что бы то ни стало, потому что ребёнок не может знать той беды, от которой её уберегают родители, а Римма ради спасения Веры жертвует всем, своей работой, своей репутацией!
– О, это отцовское упрямство я в тебе переборю!
Бросив на тумбочку ключи от квартиры, Римма зашла в дом и закрыла за собой дверь.
– Раздевайся! – приказала она, а сама стала звонить в милицию, чтобы сообщить, что опознания преступника не будет, так как её дочь заболела.
Раздевалась девочка медленно. Как только она натянула на себя домашний халатик, Римма повела её в свою спальню, в её руках был кухонный нож и бельевая верёвка.
– Вытяни руки! – потребовала мама, и Вера послушно вытянула руки перед собой. Римма с силой завела руки дочери за спину и связала верёвкой. Девочка в испуге повернула голову назад, чтобы понять, что с ней будет дальше, и тут-то она поняла правду: её родную маму погубила злая колдунья, которая приняла мамино обличие и обманула папу, став ему женой, а его детям – мачехой! Горько стало на душе у Веры, слёзы посыпались из глаз девочки от жалости к своей настоящей маме, которая сейчас замерзает на дне пруда, опутанная сине-зелёной тиной, как об этом писалось в сказках со счастливым концом. Жаль, что сказки не сбываются в жизни.
Из печальных раздумий её вывел резкий толчок в грудь, она неуклюже упала на пол, оказалось, что и её ноги тоже были связаны бельевой верёвкой.
– Если ты живёшь, как собака, своим телом развлекаешь других собак, то и живи по-собачьи.
Это было последнее, что слышала Вера. Дверь за мамой закрылась на замок, и девочка осталась лежать на полу одна-одинёшенька. Горькие рыдания сотрясли её, и душа безропотно приняла долю сироты.
Вера уже теряла счёт дням и ночам. Наверное, прошла неделя с тех пор, как её бросили на пол в маминой спальне. Если папа днём был дома, значит, наступили выходные дни. Папу она видела мельком, когда ходила в туалет. Он сидел обычно на кухне и даже украдкой не смотрел на Веру, так она была ему противна. Девочку никто теперь не расчёсывал и не умывал. В каждой комнате были вставлены замки, чтобы никто-никто в мире больше не надругался над ней.
Володя пытался заступиться за дочь, и тогда Римма перестала развязывать руки дочери перед едой. Оказывается, кушать без рук очень трудно для человека. Девочке приходилось лизать языком кашу с блюдца, поставленного перед её носом, как собачонка. Это у неё получилось, но пить языком она так и не научилась.
У Веры было много времени думать о своей собачьей жизни. Раньше она жалела собак, но теперь девочка поняла, что собачья жизнь совсем не такая уж плохая. Они бегают по городу, кусаются, если их обижают, и у них очень ловкий сильный язык, которым можно хорошо лакать воду или молоко. Веру мучила жажда, но пить она боялась, потому что для неё стало пыткой терпеть до того времени, когда мама поведёт её в туалет. Онемевшие руки не могли быстро двигаться после освобождения от верёвки. Нужно было какое-то время переждать, чтобы они опять начали подчиняться воле девочки, и капли мочи непроизвольно стекали по её ногам ещё до того, как она садилась на унитаз. Конечно, это очень не нравилось маме.
Когда Вера впервые пописала в трусы прямо на полу в маминой спальне, а потом долго лежала сначала в тёплой луже, а потом в холодной, то она уже не сомневалась, что для неё уготовлена самая настоящая собачья жизнь. Конечно, она была не милым белым пуделем, а жалкой побитой дворняжкой, которая виляет хвостом и ползает на своём брюшке, выпрашивая у прохожих обглоданную косточку или маленький кусочек хлеба. Чтобы совсем не сделаться собакой, девочка решила пойти в школу и указать на какого-нибудь мальчишку, который разделит с ней несправедливость её собачьей жизни.
Веру водили по классам. Она стояла перед старшеклассниками, ребята старших классов сидели за своими партами и внимательно смотрели на незнакомую маленькую девочку, на её маму, на женщину в милицейской форме и на директора школы, которого все знали в лицо.
Вера выбрала для мамы жертву в виде высокого рыжего мальчика, и ей было уже совершенно всё равно, что теперь с ним станет, потому что её собственная жизнь закончилась. Школьники смеялись над ней, когда её за руку по коридору водила мама то в класс, то в туалет, потому что они не знали того, что знала одна она.
Во-первых, они не знали, что у неё есть внутреннее сердце, которое никто не сможет обидеть, это внутреннее сердце могло говорить и утешать.