И так, то рассуждая с самим собой, то читая вслух из требника, фра Ангел, все громче и громче сопя, продвигался вперед, залитый лучами жаркого июньского солнца. С середины села дорога начинает спускаться под гору, и потому Волк мог снизу ясно распознать даже ребенка. Заметив фра Ангела, Юрага поднял брови. Последний раз он видел фратера на похоронах жены. «Не заболел ли кто из Лопушиновых?» — подумал Волк, но тотчас сообразил, что в таком случае фратер был бы с причастием и не шел бы пешком. «Уж не ко мне ли несет его черт?» — решил он наконец и нахмурился. Кнез, следивший за каждым его движением, наставил уши и весь напружинился. Они обменялись взглядами, и хозяин улегся на скамью, сказав собаке: «Куш, куш и ты!» Ангел, заметив это, пробормотал: «Вот проклятый, прикидывается спящим, а Кнез, того и гляди, в нас вцепится! О пречистая дева, вразуми нас, что делать?» Не видя никого ни в поле, ни подле «башни» Лопушины, честной отец продолжал: «И как назло, кругом ни души! Значит, кроме бога и его святых угодников, никто не придет к нам на помощь! Впрочем, не грешите, фра Ангел! Неужто вам мало небесного воинства? О, фра Ангел, до чего слаба ваша вера! Да, брат, конечно, немощны мы, но опять же бойся того, кто не боится бога и кто сдружился с нечистым!» Непрестанно колеблясь, добрел он до угла усадьбы, предусмотрительно свернул с дороги и двинулся вдоль ограды, пока не поравнялся с Волком, который притворился, будто спит мертвым сном. Взгляд фра обшарил нечестивца, взял на заметку длинное ружье и Кнеза, морда которого покоилась на лапах, а ухо, обращенное к хозяину, было настороже. Сердце фратера забилось, воображение заработало, он уже видел себя сраженным в самое сердце пулей, а дьявольский пес вгрызается ему в ноги и живот; когда страх достиг предела, святой отец воззвал к Иисусу и деве и слабым голосом пролепетал:

— Хвала Иисусу, Юрага!

Волк шепнул:

— Кнез! Возьми его!

Кнез вскочил, перепрыгнул через стену и кинулся на фратера, который, побледнев, стал отбиваться зонтиком и кричать:

— Юрага! Прошу тебя, Юрага! Выручи, прогони собаку!

Юрага неторопливо сел и, протирая глаза, крикнул:

— Кто меня зовет? Кто там?

— Да я, фра Ангел!

Волк свистнул, Кнез послушно вернулся и улегся на прежнее место.

— Хвала Иисусу, Юрага, — повторил фратер и добавил: — А ты?

— Да вот! А вы? — отозвался Волк, строя удивленную мину.

(«А ты», «а вы», «да вот» в тех краях означает: «Как живешь?», «Как живете?», «Помаленьку».) Фратер продолжал:

— Забрел вот случайно. И сам не знаю как. Пришла утром охота прогуляться! Потом вижу, ты лежишь, думаю: «Спрошу-ка человека, как он, я слыхал, что ты болен».

Волк неторопливо набил трубку. Чиркнул спичкой и, пуская первые клубы дыма, ответил:

— Да вот, мой добрый отец, ноги не ходят.

— Отчего бы это?

— Откуда мне знать, отче? Отнялись! Годы! А может, и простуда!

— По годам вроде рановато! А ты советовался с врачом?

— Как же, — бесстыдно соврал Волк. (В этот миг перед глазами у него встал побратим Кобель, и, представив себе, что он где-то здесь поблизости и, слушая эти разговоры, особенно последний вопрос, помирает со смеху, Волк с трудом удержался, чтоб не расхохотаться фратеру в лицо.) И, скрывшись за облаком дыма, громко продолжал: — Лекарь прописал мазь и порошки.

— И не помогает? — воскликнул настоятель, будучи уверенным в совершенной бесполезности всяких лекарств. Ведь сколько и каких только порошков он ни глотал, он так и не добился, чтобы «тело стало послушным», как говорят монахи, когда у них случается запор.

Фратер заметил про себя: «Ну, сейчас самое время начать настоящий разговор!» Но тут его взгляд встретился с взглядом Кнеза, и фра Ангелу почудилось, что собака смотрит на него насмешливо, выжидательно и с каким-то вызовом, — упаси бог как! Все басни о собаке Волка промелькнули в голове фратера; вспомнил он и о том, что прочел в книге «О сатанизме», что злой дух охотно вселяется в животных, и по телу фратера побежали мурашки. К тому же ему еще показалось, будто Волк воровато оглянулся вокруг (нет ли кого поблизости), и его пальцы, вздрогнув, невольно потянулись к ружью; фратер затоптался на месте и неожиданно выпалил:

— Ну, прощай, мой добрый Юрага! Бог тебе поможет!

— Счастливого пути, милейший отец Ангел, — сказал Волк и шепнул Кнезу: «Гоп! Возьми!» — после чего пес проводил фратера так же, как и встретил.

Отойдя порядком, фра сказал себе: «Что ж, главное мы свершили — помянули имя господне! Уф!» Увидав трех затрнчан, поджидавших его на обочине дороги, он раскрыл требник и махнул рукой, чтобы его не тревожили. А в первое воскресенье на вопросы, заданные ему на паперти, преподобный отец только надувал щеки и отмахивался; все поняли, что это означает: «Попытался, ну и посмотрим, посмотрим!»

Тогда и сложили продолжение легенды, как фратер села Затрнци пытался изгнать из Волка дьявола и как во время заклинаний его пес заговорил человеческим голосом: «Напрасно, вратер, мучаешься, мы навеки останемся во власти дьявола».

Тот год выдался урожайным, особенно обильно, просто на редкость уродил миндаль. Волк выручил за него хорошие деньги, испольщики тоже принесли немало, и потому пиршества друзей участились. А когда задули холодные осенние ветры, Волк заперся, и единственным признаком жизни в его доме была поднимавшаяся из трубы тонкая струйка дыма.

Как-то вечером в воскресенье, в самый разгар бури, привели Миятову новобрачную. Свадьбу справляли в ее селе. Привели Белянку деверь Антун, кум, некий Степан Пирика, их односельчанин, и Марта Шундичка, Миятова тетка. Все прискакали верхом на мулах, и все, кроме молодой, пьяные. Староста Иван встретил их во дворе и после обычного благословения обнял сноху. С соседской усадьбы ветер донес ослиный рев, собачий лай и смех. Ревели Волк и Кобель, а лаял Кнез. Мийо убежал в дом и вернулся с топором, кум Пирика выхватил ятаган, Антун крикнул батрачке: «Принеси ружье!» Женщины завизжали. Старик стал у ворот, чтобы задержать пьяных. Молодая упала на грудь тетки Шундички, дрожа всем телом, и, плача, спросила:

— Что с ними, тетя, скажите, ради бога? Что с ними?

Тетка вырвалась из ее объятий и тоже забегала, засуетилась. Батрачка вынесла длинное ружье, но молодая оттолкнула ее в сторону.

— Кто ты? Неси это зло назад! Скажи мне, что происходит? В кого хотят стрелять?

— В Волка и Кобеля! — ответила девушка. — Это они ревут ослами, надругаться хотят над нашей свадьбой!

— Волк? — переспросила Белянка удивленно. — Уж не тот ли это, о котором говорят, будто он продал душу дьяволу?

— Он самый, да к тому же он ваш кровный враг, ведь это он убил хозяйского брата!

— О Иисусе! Неужто он наш сосед? — испуганно спросила молодая. — А ты, ты кто и откуда?

— Я из Шврлюга, ваша батрачка! — Обе поднялись на цыпочки и заглянули в ворота, Белянка шепнула:

— Возвращаются! Хвала Иисусу! Хвала святой Марии, зло не свершится!

Она вошла в дом и окинула взглядом мрачную комнату. Посреди горел огонь, и какой-то паренек жарил на вертеле барана. Неподалеку от очага стоял низкий круглый стол, вокруг него стулья, в одном углу ткацкий станок, в другом теплилась перед иконами свеча.

Служанка не спускала с нее глаз. Молодая была довольно высокая, ядреная, точно из мрамора вытесанная! Батрачка сказала про себя: «Будь еще кожа побелее, то, ей-право, ни к чему не придерешься!»

Белянка опустилась на колени перед иконами.

Пьяная ватага ввалилась в дом. Из общего гомона выделился зычный голос Ивана:

— А где моя сношенька, Белянка моя? Бедное дитя, хороша встреча! И в самом деле испугалась и спряталась! Эй, Белянка!

— Вон она, перед святой девой! — сказала батрачка, все еще не выпуская из рук ружья.

— Ах! — воскликнул староста при виде обеих женщин, одной молящейся, другой вооруженной. — Чего стоишь, глупая баба! Зачем тебе ружье? Унеси-ка его и займись ужином! А вы поглядите на мою гордость, мою послушницу, с каким усердием молится владычице! Видишь, это первое, что она сделала! Это к добру — наше счастье, что она такая богомольная! Помолимся и мы!