Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Гости заерзали на своих местах, однако догадливый Шакал тотчас нашелся:

— Само собой, дикари! Настоящие, брат, звери!

И погасил трубку, что немедленно сделали и другие.

— И вот еще что, — продолжал Степан. — Выехали мы из монастыря в полдень, и, право же, преподобный отец устал и прилег бы, а вы тут расселись…

Все, как один, поднялись.

Фратер поглядел на часы, махнул в их сторону рукой и одновременно зевнул, широко раскрыв рот. Все замерли.

— Посидите… еще не…мно…го, еще немного!

Гости снова сели.

— Та-а-ак! А как сейчас это… этот? — И зевок снова прервал его на полуслове, однако все поняли, о ком идет речь, потому что фратер смотрел на Баконю.

Хорчиха поспешно поднялась, поклонилась, сунула руки за пояс и затараторила:

— Положа руку на сердце, вра Брне, мальчик малость своевольный, упрямый, живой очень, живее других ребят, но опять же с некоторых пор слушает наставления!..

— Гм! Та-ак!

Шакал многозначительно кашлянул, за ним то же сделали остальные.

— И совсем уж не такой он плохой, вра Брне, а уж умен-то как… ей-богу, намного умнее отца!..

— Та-а-ак!

Кашель среди Ерковичей усилился.

— И отца, и многих других, поверь, вра Брне! Вот, к примеру: позавчера пришли личане покупать вино. Ера запросил одиннадцать флоринов за барило, а они дают девять. Так все утро и проторговались. В конце концов Ера решил уступить, но Баконя шепнул: «Не уступай, отец, я подкрался к ним и подслушал, как они говорили, что вино в других селах дороже и хуже, чем наше. И еще будто наше можно на треть водою разбавить!»

— Та-а-а-ак! Та-а-ак, так! Ну-ка, ну-ка, иди сюда, иди! — сказал фратер.

Баконя подошел и приложился к дядиной руке.

— Ну, что скажешь, а? Будешь озорничать, если возьму тебя с собой в монастырь, а?

— Я тебя буду слушаться! — ответил Баконя, глядя францисканцу прямо в глаза.

— Нельзя так говорить, дикаренок, скажи: буду слушаться вас, пречестный отче, и во всем вашему преподобию покоряться! — поправил его Степан.

— Буду слушаться вас, пречестный отче, и во всем вашему преподобию покоряться! — повторил Баконя и снова облобызал дяде руку.

— Спасибо тебе, Степан, — сказала Хорчиха, — дай бог тебе здоровья и счастья за то, что учишь дитя неразумное, ведь мы — все одно что скотина.

— Та-а-ак! Ну, будет! — прервал святой отец. — Надеюсь, парень возьмется за ум, а нет — привезу его обратно! А сейчас довольно и предовольно! Барица, ты приготовь ему что-нибудь из одежонки и чего знаешь, завтра же со мной и отправится. Та-а-ак! А ты, малый, разуй-ка меня.

Хорчиха припала к рукам деверя. За нею последовал Космач. У обоих на глазах стояли слезы. Потом Барица обернулась к слуге, чтобы поцеловать руку и ему.

— Та-а-ак! Довольно! Будет! — сказал Брне. — Пора на покой!

Он встал и нагнулся к Степану. Степан взялся за ворот сутаны и потащил к себе; фратер остался в штанах и жилете. Таким, да еще с обнаженными руками, он был совсем на себя не похож и казался гораздо толще.

Шакал, Гнусавый и Храпун оживленно о чем-то шептались. Шакал постукивал указательным пальцем себе по лбу.

Хорчиха сказала детям:

— Ступайте поцелуйте дяде руку и скажите: «Спасибо, наш добрый преподобный отец».

Заморыш, Косая и Чернушка так и сделали, Пузана мать приподняла, и он ткнулся носом в дядину руку.

— Та-ак! А теперь ложитесь! Ступайте и вы, братья!

— Позволь одно слово сказать! — пробасил Шакал; он снял шапку и придвинулся к очагу. Все Ерковичи столпились за его спиной.

— Ну, чего тебе, Юра? — небрежно бросил фратер, почесывая икры.

— Мы просим, — ты прости нас, как старший и мудрейший, — просим вот что: мы… так сказать… того… не желаем никому зла, а тем более своим кровным, родному брату, но… но…

— Ступай, братец Юра, ступай себе с богом домой, дай бог тебе здоровья! Ступайте и вы все, уже поздно! — прервала его бледная как полотно Хорчиха.

— Но… надо сказать, что мы не согласны…

— С чем не согласны, с чем не согласны, проказа пьяная? — прервал его Космач, хватаясь за кочергу.

Однако между ними стал Гнусавый и, подняв высоко руку, загнусил:

— Нет! Угрозами тут не понможешь! И нмы кое-кому нможем ребра полонмать! Да еще как! Алвундандара!!!

— Что? — крикнул испуганный фратер. — Драться?! При мне?! Та-а-ак?! А из-за чего?!

— Перво-наперво скажи этому ослу, чтобы не наскакивал, потому, ежели каждый из нас его только пальцем тронет, от него мокрое место останется! — прорычал Шакал.

— Та-а-ак!

— А тебя, преподобный отче, не убудет, если нас до конца выслушаешь, — вмешался Культяпка.

— Та-а-ак!..

— А ему что будет от наших слов? Чего он злится, если у него совесть чиста? — спросил Ругатель.

— Та-а-ак!

— А самое главное, пусть рукам воли не дает и язык за зубами держит, и он и Хорчиха, не то… — Храпун скрипнул зубами.

— Та-а-ак!

— А если еще нраз наскочит, то я так свисну его по тыкве! Отрондье Обжорово! — протянул Гнусавый.

— Господи Иисусе! — вздыхая, промолвил святой отец, потом опустился всей тяжестью на стул, поднял брови и, выпучив глаза, переводил взгляд с одного на другого.

Степан стал за его спиной, а Космач и Баконя прислонились к кровати.

— Что, я среди братьев или среди разбойников? — спросил фратер.

— Мой добрый вра Брне, прошу тебя, выслушай! — начал мягко Шакал. — Разве я сказал что-нибудь дурное? Или даже о чем худом подумал? А он нас гонит из дому, да еще таким манером. Правда, мы у него в гостях, но собрались здесь ради тебя, и от имени всех я должен кое-что тебе сказать, так мы договорились!

— Та-а-ак! — протянул Брне, слегка повернувшись.

— Да! Да! — загалдели все.

— Значит, дело вот в чем: я уже сказал, что мы не таим зла против нашего же кровного брата, ибо в крови любовь и сила, да притом и благочестие…

— Не надо так, как давеча, ты коротко и ясно скажи, что тебе нужно! — перебил его фра Брне.

Гнусавый оттолкнул брата и, став на его место, прогнусавил:

— Вкратце, денло вот в чем: мы не женлаем, чтобы ты брал Баконю в монастырь!

— Та-а-а-ак? Вы не желаете?! А кто мне запретит?

Культяпка оттолкнул Гнусавого и стал на его место.

— Мы тебе не запрещаем, не в нашей это власти, но, клянусь кровью Иисуса (а нет ее драгоценнее!), ты раскаешься, если возьмешь его, потому что мальчишка осрамит тебя и всех нас.

— Та-а-ак! Если он окажется недостойным, я привезу его обратно.

— Негоже даже и брать его! — заметил Сопляк.

— Покуда раскусишь его, натворит такого, что не исправишь! — добавил Ругатель.

— Все это пустые разговоры, я так и не знаю, чего же вы, наконец, от меня хотите?

Вспыльчивый Храпун обозлился, скрипнул зубами, растолкал всех и вытянулся перед фратером.

— Скажу тебе без обиняков, коротко и ясно. Ты выбрал сына Космача, хочешь учить его, чтобы со временем он стал священником! За весь вечер ты не сказал с нами и трех слов, однако показал нам, кого ты выбрал. Хорошо! Ты сейчас услышишь правду, а там поступай как знаешь. А правда такова: в Зврлеве сроду еще не было такого вора, поджигателя, убийцы, такого дьявольского отродья, как этот Баконя! Он весь в покойного дядю Юрету, ни дать ни взять — вылитый Юрета, и кончит так же скверно, как он…

Космач застонал, как раненый вол. Хорчиха и Баконя плакали. А Храпун безжалостно продолжал:

— Ты все это знал, но нам не веришь и слушаешь только своего Космача.

— Я этого не знал!

— Знал! Знал! Осенью мы обо всем подробно тебе рассказали. Говорил тебе и Шакал, и Гнусавый, и Культяпка, и Сопляк, и я, и все село подтвердит, потому что и оно диву дается! Ишь как плачет сейчас, прижавшись к матери, притвора! Бедненький! Да он за крейцер кому угодно кишки выпустит! А мать балабонила, какой, дескать, умник, подслушал, о чем личане договорились, а небось не рассказала о том, как он утащил у них же с телеги два окорока и как они их съели все вместе…

8
{"b":"918151","o":1}