Как раз в то время, когда эта легенда рождалась в Терезиной голове, Амруш сидел за кружкой пива у Бороя. Выйдя за город, «американец» долго бродил по предместью, заглядывая в лавки и мастерские, в надежде отыскать кого-нибудь из своих сверстников — друзей детства. Наконец он наткнулся на одного сапожника, узнал его и назвал себя. После обычных возгласов и воспоминаний о прошлом сапожник сообщил ему, кто из друзей помер, кто еще жив, и они вместе отправились их разыскивать. Найдя человек пять-шесть, Амруш повел всех угощать пивом.

Кафана Бороя — мрачная, грязная дыра — единственное место, где продавали пиво. Друзья застали в ней несколько унтер-офицеров. Амруш, попробовав пиво, поморщился, но быстро развеселился и принялся рассказывать друзьям свое «житие».

Его, «так сказать», житие оказалось весьма незатейливым. Тридцать лет он слонялся в качестве трактирного слуги по городам Соединенных Штатов. Две трети этого времени жил как следует, не думая о завтрашнем днем. А последние десять лет по мере сил сколачивал деньги и, сколотив немного, так, сущую безделицу, на старости лет воротился на родину. Дома застал в живых одного племянника, человека уже пожилого, с кучей ребят. И теперь ничего другого не остается, как поселиться в Розопеке и взяться за какое-нибудь скромное дельце, чтобы не истратить скопленную им безделицу.

— А ты не женился? — спросил сапожник.

— Так сказать, бог меня уберег! Брось, брат!..

Этим коротким ответом Амруш ясно высказал свой взгляд на брак, так же как немного раньше сжато высказался и о жизни вообще.

Амруш щедро угостил своих старых друзей, и они разошлись захмелевшие, сам же он остался у Бороя обедать.

Борой — добродушный крестьянин, не искушенный в подобных делах, быстро выболтал все, что нужно было Амрушу: и сколько пива и вина продает за день; и где и почем покупает пиво; и какое содержание у неженатых чиновников, которые у него столуются, и т. д. Больше всего удивило Амруша, что и офицеры пили это скверное пиво. К Борою они не ходили, но он каждый день посылал им в крепость по бочонку. Это сообщение, казалось, развеселило Амруша еще сильнее, он угощал Бороя, мурлыкал что-то себе под нос и пускал густые клубы дыма, затягиваясь гамбургской толстой черной сигарой.

А между тем об Амруше судачили и в центре города, и на окраинах. И чего только не придумывали! Правда, Терезина легенда не была принята целиком, но и той частицы, в которую поверили, было предостаточно. В самом деле, будь Амруш избран президентом Соединенных Штатов, он не прославился бы в такой степени среди американцев, как прославился в течение одного утра в Розопеке, и только тем, что появился на площади и перекинулся несколькими словами с Бепо и Мандалиной.

И, конечно, особенно это проявилось в кафане к вечеру. «Бришкуланты» были до того рассеяны, что ошибки громоздились одна на другую. Бепо сильно нервничал. А когда кто-то задел его за живое, старик крикнул:

— Корпо дела мадонна, неужто в конце концов магистрат позволит какому-то… какому-то бродяге открыть кафану?

— Да, но если этот Амруш так богат, как болтают? — заметил тот же задира.

— Пусть богат, пусть даже миллионер, однако он был бродягой, бродягой и останется. Кто знает, где он околачивался и что делал, шатаясь по свету. Вот сегодня надругался над мадонной! И неужто такой скотине позволят держать кафану, а?

— Так-то оно так, однако… — начал некий прогнанный со службы писарь, сухощавый высокий молодой человек с необычайно длинной шеей и ввалившимися, как у призрака, глазами, самый горький пьяница Розопека, живший в последнее время тем, что писал крестьянам прошения и жалобы.

— Что «однако», синьор адвокат? — заорал Бепо.

«Адвокат», или, как его чаще звали, «Жираф», с достоинством встал, выпятил грудь, его мутные глаза сверкнули, и, стукнув кулаком по столу, он крикнул:

— А то, трутень Бепо, что сейчас у нас конституция. Понимаешь? Нет больше рабов ни в Розопеке, ни в другом месте, потому что сейчас правит конституция!

В первый раз в Розопеке ссылались на конституцию!

Все побледнели.

Судья, комиссар, приставы, начальники канцелярий — все аристократы тотчас покинули кафану, а вслед за этим чуть было не завязалась потасовка. Бепо схватил кружку и замахнулся ею на «адвоката», но близстоящие удержали старика.

— Чтоб ноги твоей не было, пьянчуга, в моей кафане! Попробуй только!.. — орал Бепо.

— У нас конституция, конституция! — надрывно кричал Жираф.

— Убирайся к черту вместе со своей конституцией! — голосила Мандалина, ломая пальцы. — Что ж это, что сегодня за день такой, пресвятая богородица! Преблаженная дева, покарай нечестивцев! Ясное дело, Амруш подкупил гадкого Жирафа, чтобы устроить здесь скандал… Пошел вон, мерзавец, наша кафана не для галабардийцев…

Слух об этом кафанском восстании, небывалом в своем роде происшествии в городе, быстро разнесся по Розопеку и неприятно задел горожан. Разумеется, рассказ о происшествии дошел в искаженном виде даже до первых слушателей. Однако все поняли, что ссору затеял Жираф и причиной ее был Амруш. Это еще больше раздразнило любопытство, и каждый горел желанием поглядеть на него. До вечерней прогулки во всех домах только и было разговоров, покажется ли на площади этот необыкновенный человек или нет.

И необыкновенный человек появился на площади в самый разгар гулянья. Он уселся за крайний столик на тротуаре, закинул ногу за ногу и положил на колено свою широкополую шляпу. Его полное лицо Бахуса, только что выбритое, сияло еще больше, чем утром, и словно превратилось в огромный магнит, притягивавший гуляющих; все изменили направление и двинулись в его сторону, поднялась не виданная до сих пор толкотня и давка. Почувствовав устремленные на себя взгляды, Амруш немного смутился, но, видя, что многие дамы посматривают на него благосклонно, успокоился и заулыбался. Дамы нашли, что он в расцвете сил и что у него необычайно красивые зубы и волосы (свою густую темно-каштановую курчавую шевелюру без единого седого волоска он расчесывал на прямой пробор).

Мало-помалу порядок восстановился. Синьора Тереза, каждый раз проходя мимо Амруша, бросала на него многозначительные взгляды. «Так сказать» поначалу не верил своим глазам, но, убедившись, что ее поведение никого не смущает, и сам стал подмигивать ей, в результате чего между Терезой и почтмейстершей, с которой она гуляла, разгорелся спор. Почтмейстерша стояла на том, что это неприлично, Тереза же уверяла, будто многое, что у нас считается неприличным, у американцев принято в высшем обществе, а будучи миллионером, Амруш, конечно, принадлежал к высшему обществу Америки. Чтобы убедить свою подругу, Тереза уронила веер, и Амруш (ей-право, довольно быстро для своей комплекции) поднял и подал его, тем самым доказав, что ему ведомы правила хорошего тона.

Сидя вот этак, Амруш несколько раз стучал по столику, но тщетно: Бепо притворялся глухим. Тогда Амруш вошел в кафану и, расставив ноги, спросил:

— Я что, за свои деньги, так сказать, еще и просить должен, а? Какой же вы трактирщик? Сейчас же пусть подадут лимонаду!

Мандалина, дрожа от гнева, принесла лимонад, Амруш опрокинул стакан на стол, заплатил и ушел. Это было последнее появление Амруша на площади в качестве «неизвестного». Восемь дней спустя «американец» пришел снова уже законным владельцем старого строения, приобретенного за две тысячи форинтов у церкви святого Николы. С ним прибыл инженер, который обмерил историческое здание и уехал составлять проект нового дома на основе своих соображений и пожеланий владельца.

Случилось это дня 22 марта месяца, второго конституционного года (второго — согласно календарю, а в действительности первого).

Первого июня того же года, до рассвета, человек двадцать оборванцев взобрались на упомянутое строение, вмиг разбросали истлевшую солому, сбили прогнившие стропила и принялись крушить ломами матицы и поперечины.

Поддавались они легко, подобно старушечьим зубам.