Но вот все разошлись, и в городе снова воцарялась тишина. Редко когда на его четырех улицах увидишь до обеда крестьянина, прислугу либо грузчика. Ей-богу, случались дни, когда госпожа Тереза, жена податного инспектора, вечно торчавшая у окна, не видела в это время ни одной живой души.
На окраине было оживленнее.
По вторникам, в базарный день, и в городке и в пригороде поднималась суматоха, правда только до обеда.
Однако во все дни без исключения, когда большой колокол церкви святого Франциска возвещал полдень, когда выходили из своих канцелярий чиновники, а ученики — из обеих школ, когда окна, смотрящие на городскую площадь, расцвечивались женскими головками, сердце Розопека, хоть и ненадолго, начинало учащенно биться.
После обеда снова наступало затишье; собственно, именно тогда и воцарялась мертвая тишина южной сиесты, которая зимой длится два, а летом четыре часа и в которой есть что-то торжественное и величественное, напоминающее (прости, господи!) литургию.
В эту «глухую дневную пору», как называли в Розопеке сиесту, только двое бывали заняты больше всего.
То были Бепо и Мандалина, хозяева кафаны «Австрия».
На окраинах стоял с десяток трактиров, которые тоже назывались кафанами и в которых собиралась голытьба, но «изысканное общество» признавало лишь одну кафану на единственной площади Розопека — кафану «Австрия».
Площадь представляла собой полянку, по которой могло прогуливаться около сотни людей, если каждый из них строго держался своего направления. Площадь окружали лучшие дома, принадлежавшие пришлой аристократии. Тут же находились управа и аптека, а между ними — упомянутая кафана, четыре окна которой выходили на площадь. По одну ее сторону, от управы до аптеки, был проложен тротуар в три локтя шириной, единственный тротуар в Розопеке, чистый и гладкий, как пол господской гостиной. На четырех углах площади росли четыре старых шелковицы. С противоположной стороны, как раз против кафаны, нарушая все благолепие и заслоняя вид на море, стояло безобразное, крытое соломой здание без окон. Представьте себе человека в новеньком с иголочки костюме и в замызганной шляпе — именно такое впечатление производила площадь из-за этого злосчастного строения. Приезжие постоянно упрекали горожан, а те уверяли, будто «новый голова» уж обязательно его снесет. Уверяли и сами не верили, ибо за последние сорок лет первым пунктом программы каждого кандидата на место городского головы предусматривался снос строения. Нельзя сказать, чтобы в Розопеке не выбирали энергичных начальников, нет, но каждому помехой в сем намерении являлись советники, главная задача которых и заключалась в том, чтобы помешать городскому голове осуществить свое намерение и тем самым не дать ему прославиться. Поэтому так часто и менялись городские головы, поэтому… впрочем, оставим сию печальную историю.
В длину Бепова кафана имела шагов двадцать, в ширину десять — двенадцать, а до потолка не достал бы даже самый высокий из посетителей. В ней и перед ней стояли пять мраморных и с десяток обычных столиков. В Розопеке почти три четверти года можно сидеть на воздухе, вот почему большая часть столиков и стульев выставлялись на тротуар. Позади стойки на пяти-шести полках красовались бутылки с ликерами. Над ними, между портретами царя и царицы, висела небольшая икона богоматери, перед которой постоянно теплилась лампадка.
В год, когда в Розопеке началась новая эра, Бепо пошел уже семидесятый. Был он низенького роста, с бледным одутловатым лицом, весь какой-то дряблый. Ходил в неизменном темном сюртуке до колен и в круглой капе на манер черногорской, только с серебряной кисточкой. Главная обязанность Бепо заключалась в том, чтобы вести счета и гонять с тротуара собак да уличных мальчишек. Вот почему он всегда держал за дверью палку и кучу камней, и стоило только Бепо услышать шлепанье по тротуару босых ног либо постукиванье собачьих лап, он, не обращая внимания на то, что кафана полна народу, выбегал с палкой или камнем.
Мандалина, двадцатью годами моложе мужа, была ядреная, широкоплечая, чуть раскосая женщина, малость простоватая с виду, старательная и прилежная.
Они держали в услужении мальчика, который не смел и носа высунуть из кухоньки; ни один из них не мог выдержать и полугода.
Как уже сказано, у Бепо и Мандалины «в глухую дневную пору» дел было по горло. Следовало приготовить подносы, сахар, воду, лимоны, соки и разложить по столам карты — ведь потом свободного времени будет мало.
Господа приходят почти одновременно. У каждого свое место. Судья, комиссар и их ближайшие по рангу друзья тотчас принимаются за бришкулу — старинную, весьма несложную итальянскую игру, во время которой партнеры подают друг другу знаки подмигиваньем, надуванием губ, высовыванием языка, разумеется, стараясь проделывать все это незаметно для противника. Столоначальники и прочие мелкие чиновники из уважения к чинам толпятся вокруг игроков до конца первой партии, чтобы потом, в свою очередь, тоже усесться за бришкулу. Поначалу игра идет спокойно, потом за столиком начальства поднимается негромкий говорок, постепенно он нарастает и переходит в гомон, и вскоре вся кафана дрожит от грохота. На одном столе кто-то ошибочно бросил карту или подал неправильный знак, вследствие чего игра проиграна и партнеру обидно платить за кофе из-за чужого промаха. В этих случаях спорщики призывают для арбитража Бепо, хотя и наперед знают, что он вывернется, как истый дипломат, а тому опять же заранее известно, что за «спорное» кофе никто не заплатит до тех пор, пока вопрос не решится, а решаться он будет так же долго, как и восточный. Если случай окажется очень запутанным (о чем можно судить по отборной ругани), то подходят другие игроки и все сбиваются кучей, не обращая внимания на касты, настолько картежная лихорадка уравнивает людей. Бывают происшествия, привлекающие общее внимание и без особого шума. Вот комиссар вынул изо рта сигарету и поднял брови; старик судья иронически поглядывает на комиссарового секретаря, а тот, весь в поту, кусает губы; пристав высоко взмахнул картой, да так и застыл с поднятой рукой в нерешительности. Наконец он хлопает картой по столу, и противники прыскают. Да и как, ей-богу, удержаться! Выиграть совершенно безнадежную партию, невиданную в истории бришкулы! Об этом стоит всем рассказать, всем без исключения, и подробнейшим образом, и вот все снова собираются…
В домино играли гораздо меньше. А в шахматы — только два врача, да и то не часто. В таких случаях Бепо отправлялся за аптекарем, который очень любил следить за ходом игры, хотя, по уверению врачей, понимал в шахматах столько же, сколько и все прочие жители Розопека, то есть ровно ничего.
Из сербов в «Австрию» приходили немногие зажиточные молодые торговцы, капитаны никогда в нее не заглядывали.
Из кафаны всяк шел по своим делам. Неповоротливый Бепо снова брался за подсчеты, и снова вплоть до вечерней прохлады воцарялась тишина.
В сумерки на площади появлялись дамы и девицы, чтобы встретиться там с господами. И в самом деле, на пятачке не оставалось ни одной пяди земли, которую бы не топтали каждый вечер тысячи ног, ибо, если не шел дождь, гулянье продолжалось часа два-три подряд. Гуляли, следуя итальянской моде, не только молодые люди и девушки, вдовцы и вдовушки, но и женатые, и замужние, и пожилые, и старые. Всяк выбирал себе по душе и по вкусу предмет обожания, на ходу томно переглядываясь и обмениваясь с ним сентиментальными фразами. Однако постоянства во взаимных симпатиях не требовалось; напротив, долгая привязанность считалась признаком невзыскательности, и потому в продолжение месяца кавалер, добившись успеха у всех дам, начинал сначала. Сей странный обычай сохранился со времен венецианского владычества, когда не оставалось никакой другой свободы, кроме этой. Толстая синьора Тереза заходила так далеко, что увлекалась одновременно двумя или тремя, что, конечно, не простилось бы другой женщине. Нагулявшись досыта, все отправлялись посидеть перед кафаной. Каждому кавалеру полагалось угостить свою даму. Считалось зазорным, особенно для девушки, остаться без кавалера и тем самым заставить платить за себя отца или брата. Вот почему несчастный начальник таможни просто не знал, что делать со своими шестью дочерьми, из которых средняя, Вица, была красива, две ничего себе, а три страшны, как смертный грех. Вица никогда не оставалась без кавалера, но, если на площади появлялись все шестеро, Вицын кавалер давал тягу — в конце концов ради нескольких ласковых слов и взглядов платить за шесть пирожных, шесть лимонадов или мороженых — это уж слишком! Если же начальник таможни являлся с Вицей или с половиной своей семьи, то ухаживаний и прозрачных намеков было столько, что он опять терялся! Поэтому он единственный из пришлой аристократии не радовался вечерней прохладе.
