Как-то в начале мясоеда, в воскресенье, перед кафаной на берегу моря множество крестьян грелось на зимнем солнышке. Подошел Илия, мрачнее тучи, в платье покойного Периши. Солдата уже перестали угощать, и он все чаще попрошайничал. Но в такой радостный день, когда люди расположены побалагурить, ему заказали в складчину выпивку. И вот мало-помалу разыгралась его буйная фантазия, и он пошел чесать, как обычно.

— Ну, сейчас поглядим, можно ли тебе верить, — перебил кто-то. — Помнишь, ты нам рассказывал, будто принимал в своем венецианском дворце графа Илию М-вича?

— Ну конечно. Проказа чертова, процентщик, людоед…

— Тсс! Не бранись! С тех пор, как приехал, ты ему не давал о себе знать?

— Нет, но сегодня, пожалуй, зайду.

— А ну-ка погляди, кто там идет с фратером?

Илия, выпятив грудь, направился навстречу друзьям, которые, по обыкновению, не спеша прогуливались, размахивая руками. Один из крестьян побежал за Илией и вернул его.

— Негоже останавливать человека на улице, пойдем-ка лучше к его дому!

Толпа повалила вдоль берега, свернула на улицу святого Франциска и, встретив И-хана на его обычной предобеденной прогулке, двинулась к аптеке «У спасителя».

По мере приближения Девятого с сыном и настоятелем толпа редела и жалась в сторону.

Илия щелкнул каблуками, коснулся двумя пальцами шайкачи и выпалил:

— Честь имею, Илия Булин, он же граф Пулин, ваш знакомый по Венеции.

— Что? Что? Ты кто такой? Чего надо?.. — спросил Девятый, отступая на шаг.

Фратер разинул рот, Десятый пустился наутек, досужие бездельники высыпали из аптеки, прохожие стали останавливаться.

— Чего надо? — снова заорал граф.

Солдат закивал головой и протянул руку, чтобы похлопать графа по плечу, но старик поднял палку.

— Прочь, пьяная скотина, не то раскрою голову.

— А, такова, значит, благодарность за мои хлеб-соль, за мое угощение?..

— Ах ты мошенник! Ты меня угощал? Погоди же!.. Стой! — заорал граф. Его палка замелькала в воздухе; Илия увертывался и так и этак, пока подбежавший сзади И-хан не дал ему подножку и он не свалился. Всеобщий громовой хохот сопровождал падение рыцаря, но он длился всего один миг, потому что, падая, Илия выдернул из рук графа палку, вскочил и — раз, раз, раз И-хана по груди, по животу, по спине… Слуга, испуская вопли, дважды перекувырнулся и бросился бежать. Тогда Илия принялся за графа и ему отвесил с десяток ударов, избегая бить по голове. Наконец прибежали полицейские и с трудом разняли тезок.

Девятому и его слуге пришлось провести несколько дней в постели, а рыцарю — шесть месяцев в тюрьме.

После выхода из тюрьмы добрые люди помогли ему отделиться от брата: в счет своей доли Илия получил около трехсот талеров.

Пьянки с бесконечными россказнями тянулись до глубокой осени, пока не иссякли деньги. С тех пор Илию терзали муки мученические — как наполнить желудок, и он надоедал церкви, соседям, прохожим, а больше всего брату. Трактирщики впускали его только в том случае, если он с порога показывал деньги. Мирные горожане, завидя Илию, сворачивали с дороги. Босяки и детвора осыпали его насмешками, а он стал, упаси бог, сама злоба.

Каждую весну Ила Девятый отправлялся на целый месяц отдыхать в Венецию. Несмотря на это, контора по-прежнему открывалась на заре; как и прежде, собирались в ней островитяне, хоть и в меньшем числе; граф Славо каждое утро в тот же час гордо следовал мимо дворца; настоятель, совершая прогулку с одним из молодых фратеров, дважды в день останавливался перед дворцом и разговаривал с И-ханом. И если бы еще молодой граф с синьорой Гарофолой жили по-прежнему, можно было бы сказать, что порядок в доме почти не нарушался, но в отсутствие старика молодой граф с утра уходил на охоту, а Гарофола до полдня валялась в постели.

Один-единственный раз Десятый поехал с отцом и то чуть не расхворался в городе дожей от тоски по своим птицам…

Итак, весна в полном разгаре. Алеет заря.

Илия Булин проснулся на каменной скамье возле городских ворот как раз в ту минуту, когда мимо него прошли молодой граф и Туклин. К немалому удивлению птицеловов, Илия пропустил их без напутствия. Кратчайшее из них звучало бы примерно так:

— Сладко ли спали-ночевали, два г. . .нка! На охоту, а? Окаянное отродье, отец бедняков обирает, а ты птицу ловишь! А тот голодранец уже и нос кверху, как стал подбирать твои крохи! Где же И-хан, мой старый знакомый? Погодите, расплачусь я с вами: и с И-ханом, и с тем старым козлом, и с вами; представится еще случай, в душу вам черт!

Обычно Илия провожал их подобными словами, но в это утро он молча двинулся за ними.

Миновав пригород, Туклин поставил на землю две клетки с приманными птицами, оперся на шест с филином, как на боевое копье, и строго спросил:

— А ты чего, Илия, за нами увязался?

— Так захотелось!

— И-и-и-и чего же ты хочешь? — заикаясь, пролепетал граф из-за спины Туклина.

— И-и-и-и-ду путем-дорогой воль-воль-воль-ной, — затянул Илия, подражая пению птицы.

— Поворачивай назад! — заревел Туклин, хватаясь за пояс.

Илия расставил широко ноги.

— О, о! Экий ты чудной, расстрига! Что это у тебя за поясом, болезный? Ну-ка, вытаскивай!

Позади заревели мулы: к ним приближались крестьяне, спешившие пораньше начать работу.

Десятый и его помощник дружно загорланили: над ними, мол, среди бела дня чинят насилие.

— Иду по дороге. И это они называют насилием!

— Ступай себе, но не за нами! — крикнул Туклин.

— Ты что задумал, кровопивец? — с грозным видом крикнул какой-то парень.

— Нет у меня никакого злого умысла, брат, ей-богу, нет! Хочу только поучиться птиц ловить, надо же и мне хоть чем-нибудь заняться. Неужто они имеют право запрещать мне идти за ними?

— Нет, конечно! — сказали крестьяне в один голос.

— Ну, а если уж это так не нравится синьору графу, тогда… что ж, тогда пусть сунет руку в карман и подаст что-нибудь.

— Подай ему, граф, и черт с ним! — сказал тот же парень.

— Подай! Подай! — загалдели и другие.

— Нет, нет, гроша ломаного не давайте! — крикнул Туклин. — Пойдемте, мы еще посмотрим!

Птицеловы двинулись дальше, а Илия зашагал рядом, в ногу с ними, покрикивая: «Айнц! Цвай!» Туклин остановился. Десятый, умоляюще сложив руки, стал просить провожатого не затевать ссоры, крестьяне громко засмеялись.

— Не отвяжешься от него без откупа, граф!

Десятый вытащил кошелек. Булин снял шапку.

— Братья, — сказал он, — вам известно, что я поклялся кровью отомстить их дому, и вы знаете, что есть за что. Но раз уж я приму из его рук подарок, тогда, значит, мир между нами навеки. Правильно говорю? Отныне я за них в огонь и в воду, черррт!.. А-а-а-а, граф, вы даете мне бановац?! Мне — бановац?.. Нет, клянусь, меньше талера я не возьму! Чтобы я простил вас за бановац!

— Брось, Илия, не отдавать же тебе весь кошелек.

Граф добавил еще одну монетку, но, убедившись, что этим не откупишься, бросил сразу пять.

— Ну, а сейчас поцелуйтесь, как полагается при заключении мира! — крикнул кто-то.

Илия широко раскрыл руки, но граф отпрянул, и его окружили женщины. Тогда Илия, пританцовывая и покрикивая, стал совать полученные деньги под нос Туклину, который пытался вызволить своего хозяина.

На обратном пути Илия на вопросы попадавшихся ему навстречу крестьян только весело отмахивался.

— Булин помирился с М-вичами! — кричали шедшие впереди. — Графчонок отдал ему часть отцовского долга!.. Нет, уплатил налог за охоту!.. Как бы не так, это только здесь, а насчет прочих угодий будет особый уговор!..

Илия стремительно влетел в кафану.

— Кофе, ракию и сигару! — крикнул он с порога, позвякивая деньгами.

— Откуда счастье привалило, рыцарь? — спрашивали посетители. Но Илия молча позавтракал и, закурив, хлопнул себя ладонью по лбу, словно хотел сказать: «Где была моя голова!»

Однако на рассвете следующего дня Илия даже глазам не поверил, увидав, как через городские ворота вышли И-хан с двустволкой на плече, Туклин с птицами, Десятый и какой-то дюжий крестьянский парень с дубиной в руке. Охотники, кроме Десятого, вызывающе поглядели на Булина.