Но София не была каким-то случайным куском задницы. Она будет здесь утром, и на следующее, и на следующее после этого. Она продолжала бы быть здесь, и мне нужно было помнить об этом. Поэтому я подумал обо всех тех фильмах, которые смотрел мальчиком, — учился всему, чему мог, чтобы не пугать людей, чтобы они поверили, что я такой же, как все остальные, — и поцеловал ее так, как мужчины в этих фильмах целуют своих жен или подружек. Подражать другим было легко, я занимался этим всю свою жизнь. Я точно знал, как быть хорошим мужем, хорошим отцом — я знал, как обмануть людей, заставив их поверить, что я теплый внутри, а не холодный как лед. Если это то, в чем нуждалась София, то я бы дал это ей.

Ее губы были полными и теплыми…

И совершенно неподвижными под моим. Замороженными, как и все остальное в ней. Ее дыхание вырывалось из носа, как у испуганного кролика, ее сиськи были единственной движущейся частью ее тела, они сотрясались у моей груди от этих прерывистых вдохов.

Моя перепуганная новоиспеченная жена чуть не задохнулась от поцелуя. Как, черт возьми, она собиралась справиться со всей силой моего голода?

Я прикоснулся языком к ее верхней губе, пробуя ее на вкус, пытаясь разжечь тот же огонь, который я получил от нее, когда целовал ее в последний раз… Когда Дин впервые поцеловал ее. Она издала сдавленный звук, в котором был чистый страх.

Черт.

У меня не было планов приставать к ней, я никогда не стал бы таким, как Шеймус, но были вещи, в которых я нуждался. Я думал… надеялся, то, что я увидел в ней, спокойствие, откровенную покорность, проявится другими способами, если я покажу ей, научу ее тому, что мне нравится, если я вытяну это из нее…

Ее губы шевельнулись — совсем чуть-чуть.

— Вот и все, — прошептал я ей в губы. — А теперь позволь мне снова попробовать этот сладкий язычок.

Она вздрогнула, когда ее язык осторожно провел по моей нижней губе.

— Так хорошо, Софи. Теперь открой для меня рот пошире.

Она подчинилась, и я запустил пальцы в ее волосы, скользнув языком в ее сладкий, горячий рот, показывая ей, что это принадлежит мне, что это мое. Вероятно, это было слишком много, слишком рано, но такой человек, как я, мог вынести только это.

Я крепко прижимал ее к себе, может быть, слишком крепко, но и это я не мог контролировать. Только она сделала меня таким. Я позволил железной хватке, которая была у меня на этой части меня, ослабнуть, и я взял больше. Я не мог насытиться. Я едва удержался, чтобы не стянуть тонкое платье с ее плеч и не стащить его с ее тела, обнажая ее догола.

Она уперлась мне в грудь, пытаясь вырваться.

Мне захотелось, блядь, зарычать.

— Все в порядке, — сказал я, затем пососал ее губы, сжимая одну из ее сисек.

Она снова толкнула меня.

Я взял ее за подбородок и шире раскрыл ее рот, целуя глубже, требуя большего.

Она уперлась руками мне в грудь, запрокинув голову.

— Прекрати!

Тяжело дыша, я поднял голову, но не отпустил ее.

— Это… с-слишком, — пробормотала она и попыталась отстраниться. — Тебя слишком много. Весь этот день… все это, это чертовски много. Я тебя не знаю. Ты мне чертовски не нравишься. Я, черт возьми, не хочу, чтобы ты целовал меня, и я определенно не хочу спать с тобой!

Для нее все это было ново, шокирующе. Она изменила бы себя, ей придется. Я не принял бы ничего другого.

Я провел пальцами по ее щеке.

— Я знаю, милая, но ты привыкнешь к этому. Возможно, тебе даже понравится быть здесь, со мной.

Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами.

— Ты не просто монстр-психопат… ты, блядь, бредишь.

Я слышал вариации того, что она только что сказала, всю свою жизнь. Мальчиком я был сбит с толку, задавался вопросом, что со мной не так, пытался быть тем, кем я не был, чтобы успокоить других. Став старше, я смирился с этим.

Но эти слова, исходящие от Софии — нет, мне это не понравилось, и без моего разрешения фасад рухнул, обнажив холодного, извращенного ублюдка, которым я был на самом деле, психотического монстра, с которым она будет делить постель до конца своей жизни.

— Тогда хорошо, что ты моя жена, — сказал я, беря ее за подбородок. — Может, я и монстр, но я забочусь о том, что принадлежит мне. — Я вдохнул ее сладкий аромат ванили и корицы. — Я не ломаю свои игрушки, любимая. Что касается бреда? — Я сжал в кулаке перед ее платья и медленно поднял его, качая головой. — Если я прямо сейчас засуну руку тебе в трусики, ты хочешь сказать, что я не найду твою чертову киску насквозь мокрой?

Глава Девятая

София

Мое сердце забилось так быстро, что я задрожала.

Мой разум кричал, чтобы я оттолкнула его, но я не могла пошевелиться, не тогда, когда эти холодные зеленые глаза затянули меня в его паутину, и я не могла понять, как выбраться обратно. О боже, он был прав. Пульсация между моими бедрами была такой сильной, что мне пришлось сжать их вместе, и небольшое облегчение, которое пришло, заставило меня всхлипнуть.

Его покрытая шрамами и татуировками рука пробралась мне под платье, касаясь обнаженной плоти, прежде чем палец с грубой кожей скользнул вверх по шву моих плотно прижатых друг к другу бедер, и я задрожала.

— Раздвинь ноги, — сказал он.

Я прикусила губу, злясь на себя. Я должна была бороться с ним, царапаться и кричать, но какой в этом был смысл? Теперь я принадлежала ему, мой отец отдал меня этому человеку, и если я сбегу, мой брат окажется в опасности. И все же я попыталась выразить какой-то протест, но по какой-то причине не смогла заставить себя произнести нужные слова. Я не могла заставить себя сказать «нет». Однако моя гордость тоже не позволяла мне уступить ему.

Его рука скользнула по моим трусикам, прежде чем он запустил палец между моих сжатых бедер, задевая клитор через нижнее белье, и я снова захныкала.

— Как я и сказал, лапочка, чертовски промокшая.

У меня перехватило дыхание, и я сильнее прикусила губу.

— Уступив этому, ты ничего не изменишь, Софи, — сказал он, его голос снова стал мягче, но это был не он, это был чей-то другой голос. Голос Дина. Даже ирландский акцент исчез. Он давал мне то, чего, как он думал, я хотела, и, помоги мне бог, это сработало. — Ты все еще можешь ненавидеть меня, пока я трахаю тебя так хорошо, что ты забываешь собственное имя. Я не буду осуждать тебя за то, что ты берешь что-то для себя, что доставляет удовольствие. Ты заслуживаешь награды. — Он прижал большой палец к моей нижней губе, высвобождая ее из моих зубов. — Теперь раздвинь для меня ноги.

Мои мышцы напряглись, и я задрожала с головы до ног. Я, должно быть, сошла с ума, потому что хотела этого, хотела того, что он предлагал. Бегство от страха и боли предательства. Он надавил большим пальцем на мою губу, чуть приоткрывая мой рот, и скользнул большим пальцем внутрь, совсем чуть-чуть, касаясь моего языка. Это было странно, но это также вызвало глубокий пульс внутри меня.

Он покачал головой.

— Это останется только между нами. — Он поцеловал меня в уголок рта. — Увлажни мою руку.

Я не могла сопротивляться, мне было так больно, что я не могла ясно мыслить. Промокшая, опухшая и отчаянно желающая, чтобы он унес страх и печаль прочь. Я немного отстранилась, и он мгновенно воспользовался этим в полной мере, скользнув рукой вниз по моему нижнему белью.

Один из его толстых пальцев надавил внутрь, прямо посередине, скользя по моему гладкому клитору, кончик его пальца коснулся моего входа.

— Такая хорошая девочка, — сказал он.

У меня чуть не подкосились колени. Мне было стыдно за то, что просто слышать, как он говорит это таким глубоким завораживающим голосом, притворяясь тем, кем он не был, чуть не довело меня до крайности.

Он глубже засунул большой палец мне в рот.

— Пососи его для меня.

Как послушный маленький питомец, которым он меня назвал, я сделала то, что он сказал, я засосала его большой палец в рот.

— У тебя такие красивые губы, Софи.