Возможно, я устал всегда делать то, что следует, что кем-то заведено на все времена.

Притягательность Полин Дэло как женщины была велика для меня и раньше, а теперь она увеличилась во сто крат. Мы посмотрели друг на друга, и между нами проскочила искра, как в переключателе, когда ток начинает течь в другом направлении.

Почему бы нет? Я сознавал риск и знал цену. Все равно: почему бы нет? Быть может, риск и цена сами по себе отвечали на этот вопрос. Цена очень высока: потребуются искусная ложь и притворство; ну а если я согласен ее заплатить, почему бы нет? Да и опасностей куда больше. О них я только начинал догадываться.

Но как заманчиво провести вечер с белокурой тайной, которую так хотелось бы разгадать. Если не разгадаю ее теперь, значит, не сделаю этого никогда. Никто на моем месте не смог бы это сделать. А ведь это была бы необратимая потеря.

— Ну что же? — спросила она.

Она улыбалась, и я понял, что вел воображаемый спор с тенью Джорджа Страуда, составлявшей фон окутавшему Полин лучезарному нимбу. Поразительно. И этот другой Страуд как будто говорил: «Почему бы нет?»

Я допил бокал, который машинально держал в руке, и сказал:

— Мне придется позвонить по телефону.

— Да, конечно. И мне тоже.

Я-то позвонил в ближайшую гостиницу, представлявшую собой меблированные комнаты. Администратор всегда шел мне навстречу, я когда-то устраивал его сыновей и дочерей в школу и помогал успешному окончанию ее, так что и теперь он не отказал мне. Вернувшись из телефонной будки, я сказал:

— Пойдем?

— Пойдем. Далеко?

— Нет, — ответил я. — Но не самый высший класс.

Я, разумеется, не знал, в каком номере этой скромной, но достаточно респектабельной гостиницы мы окажемся. Полин, как видно, считала, что все в порядке вещей. Тут у меня возникла другая мысль, но исчезла, не успев появиться. И я понадеялся, что мы с ней ни о ком и ни о чем, кроме нас, говорить не будем.

Зря я беспокоился. Ей это и в голову не пришло.

Подобные мгновенья летят быстро, если им вообще суждено двигаться, причем без ненужных глупостей. А если они не движутся, они прекращают свое существование.

Берт Сандерс, управляющий гостиницей «Лексингтон-Плаза», вручая мне ключ от номера на шестом этаже, одновременно вручил и записку. Там было сказано, что к полудню следующего дня номер должен быть освобожден, с этого времени на него принят заказ. В номере стоял мой чемодан, который я прихватывал, когда предстояло ночевать не дома, и само помещение было вполне приличным, этакий фамильный склеп, я, кажется, раза два в нем ночевал.

Я был немного обескуражен и удивлен тем, что уже три часа; тогда я извлек из чемодана полбутылки шотландского виски, ночную рубашку и пару шлепанцев, старый номер «Краймуэйз» — как он туда попал? — три томика сказок и стихов, стопку носовых платков, пижаму и таблетки аспирина — вот и все его содержимое. Я сказал:

— Как вы насчет шотландского виски?

Мы оба оказались не против. Обслуживание в «Лексингтон-Плаза» заканчивалось в десять часов, так что нам пришлось пить виски с водой из водопроводного крана. Нам было хорошо. Наша жизнь как будто заметно ускорилась.

Когда Полин лежала на ковре с подушкой под головой, я, помнится, сказал ей, что этот наш дом наш только до полудня. Она томно ответила, что беспокоиться не о чем, все будет о’кей и почему это я перестал рассказывать ей о Луиз Паттерсон и самых важных направлениях в современной живописи. Я с удивлением обнаружил, что у меня на коленях открытая книга, но я говорю совершенно о другом. А что было дальше, я уже не помню. Бросил книгу и лег на ковер рядом с ней.

— Черт с ними, с картинами, — сказал я. — Давайте разгадывать тайну.

— Какую тайну?

— Вас.

— Я обыкновенная женщина, Джордж. Никаких загадок.

Кажется, я сказал:

— Вы последняя, окончательная, прекрасная, высшая загадка. Может, вас и решить нельзя.

Думаю, в этот момент я посмотрел на нашу большую роскошную постель, широкую, мягкую и уютную. Но мне казалось, что до нее тысячи миль. Это слишком далеко. Однако все вышло, можно сказать, идеально. В полном смысле этого слова.

Я понял, зачем мы живем на свете. Так мне показалось.

Проснулся я на этой большой, широкой кровати в одиночестве, звенели звонки, и кто-то барабанил в дверь. Ближе был телефон, я снял трубку и услышал голос:

— Извините, сэр, но мистер Сандерс говорит, на сегодня вы не резервировали номер.

Я посмотрел на часы: час тридцать.

— Хорошо.

Наверное, я застонал, снова лег и проглотил таблетку аспирина, которую кто-то заботливо положил на мой ночной столик, а немного погодя подошел к двери, над которой звенел звонок и в которую стучали. За дверью оказался Берт Сандерс.

— Вы в порядке? — спросил он, и вид у него был более чем недовольный. — Вы же знаете, этот номер заказан.

— Господи!

— Мне неудобно поднимать вас, но мы должны…

— Ладно.

— Я не знаю точно, когда…

— Бог мой!

— Если бы я знал…

— Хорошо, хорошо. Где она?

— Кто? А, ну да, примерно в шесть утра…

— Боже мой, не обращайте внимания…

— Я понял, что вам какое-то время надо поспать, но…

— Все в порядке. — Я нашел брюки, вынул бумажник и рассчитался с Бертом. — Через три минуты меня здесь не будет. Кстати, что случилось?

— Ничего, мистер Страуд. Только этот номер…

— Да, конечно. Вы унесете отсюда мой чемодан?

Он сказал, что унесет, после чего я быстро оделся, оглядел номер, не забыл ли чего, нашел свежую рубашку, но бриться не стал, нацедил себе несколько капель, оставшихся на дне бутылки с шотландским виски.

Кто она такая?

Полин Дэло. Подружка Джанота. О Господи! Что дальше?

Что сказать Джорджетт? Был в городе, на работе, но домой ехать было слишком поздно. Ладно.

А дальше? Что мне сегодня делать на работе? Ничего важного вроде не предвиделось, и это было неплохо.

Но как же мои глобальные проблемы? Раз уж я вел себя так глупо, с ними ничего не поделаешь. Ничего. Что ж, ладно.

Я причесался, почистил зубы, нацепил галстук.

Нужно позвонить Джорджетт в Трентон, она там у сестры, и сказать, что я работал до трех утра и боялся разбудить все семейство. Очень просто. Это всегда срабатывало. И сейчас сработает. Обязательно.

Закрыв чемодан, я оставил его посреди номера для Берта и сошел вниз, в парикмахерскую. Меня быстро побрили, потом я наскоро позавтракал и молниеносно пропустил рюмку.

К своему письменному столу я вернулся в три часа дня, застал только Люсиль, нашу общую с Роем секретаршу, она вяло стучала на машинке в приемной наших кабинетов. Она не проявила любопытства, и на столе у меня не лежало никаких бумаг, кроме обычных записей, регистрирующих входные документы и имена отправителей.

— Кто-нибудь звонил мне, Люсиль? — спросил я.

— Только то, что у вас на столе.

— Из дома не звонили? Или моя жена из Трентона?

— Нет.

Значит, все в порядке. Пока что. Ну и слава Богу.

Я вернулся к столу, сел и принял еще три таблетки аспирина. День как день, только нервы пошаливают. Но, по сути дела, с ними ничего особенного не случилось. Я начал просматривать записи, оставленные для меня Люсиль. Все было как обычно. Все было в порядке. Я ничего не делал. Никто ничего не делал.

И все кончилось благополучно. Прошло два месяца. За эти два месяца мы с Мафферсоном разработали основные данные и материалы для Субсидируемых Специалистов, а также проблему банкротств для майского номера и написали большой очерк о купле-продаже сирот для июньского номера.

И вот как-то вечером в начале марта напала на меня хандра. Я снял трубку и узнал через нашу негласную справочную службу нужный мне номер. Когда мне ответили по этому номеру, я сказал:

— Алло, Полин! С вами говорит ваш поверенный.

— Понятно, — ответила она через секунду, — вот это кто.