— Хорошо, — сказал я. — Держите меня в курсе.

— Я хотел бы взять с собой Дика, Эдди и Дона. И кое-кого еще, когда подойдут.

— Берите.

— По-моему, надо бы подмазать свидетелей.

— Заплатите им. Сейчас я выпишу ордер. — Я расписался на кассовом бланке, не проставив сумму, и протянул его Леону. — Доброй охоты! — сказал я в заключение и, как мне кажется, изобразил нечто вроде улыбки.

Вскоре кабинет опустел, затем позвонил Леон и сообщил, что они начали прочесывать девятнадцатый этаж, все выходы перекрыты, идущие вниз лифты останавливаются для досмотра. Для меня оставался лишь один путь. Наверх.

У меня зрела мысль о том, что спасения надо искать в самом сердце вражеского стана, в кабинетах Стива или Эрла на тридцать третьем этаже, и я стал придумывать повод, чтобы подняться туда, как вдруг телефон зазвонил, и это оказался сам Стив. Голос у него был странный, напряженный и вроде бы смущенный — он попросил меня тотчас подняться наверх.

В кабинете Хагена кроме самого Стива я увидел Эрла Джанота, нашего главного поверенного Ральфа Бимана, крупнейшего акционера компании Джона Уэйна и редакторов четырех остальных журналов. А потом увидел и Фреда Стейчела, одного из менеджеров компании «Дженнетт-Донохью». Все они выглядели удивленными и слегка смущенными. За исключением Стейчела, вид у которого был виноватый, и Эрла, который излучал еще большую уверенность в себе, чем обычно. Он шагнул мне навстречу, сердечно потряс мою руку, и тогда я увидел, что его уверенность в себе не более чем близкое к истерии нервное напряжение.

— Рад вас видеть, Джордж, — сказал он. Впрочем, не думаю, чтобы он меня, да и всех остальных, кто был в кабинете, видел по-настоящему. Он вернулся к столу и продолжал: — Думаю, ждать больше некого. То, что я скажу вам сейчас, можно довести до остальных сотрудников позже, я заранее выражаю сожаление по поводу того, что не буду иметь возможности побеседовать с каждым лично. — Он сел и посмотрел на зачарованные лица окружавших меня людей. Они, как и я, чувствовали, что произойти может только одно. — Как вы знаете, были известные расхождения в Совете корпорации относительно издательской политики фирмы «Джанот». Я не жалел сил в борьбе за свободную, гибкую и творческую журналистику, такую, какой представлял ее себе не только я, но и каждый сотрудник нашей организации. Хочу сказать, что и сейчас считаю нашу политику правильной, радуюсь нашим достижениям и тому, что сумел собрать вокруг себя столько талантливых людей. — Он умолк и посмотрел на Хагена, который ни на кого не смотрел, а сосредоточился на линиях и кружках, которые вычерчивал на листе лежавшего перед ним блокнота. — Но Совет не согласен с тем, что моя политика лучше всего соответствовала интересам нашей организации. Недавняя трагедия, о которой вы все знаете, увеличила недоверие оппозиции ко мне как руководителю. При сложившихся обстоятельствах я их не осуждаю. Дабы не подвергать опасности будущее всего предприятия, я решил уйти со сцены и согласился на слияние с компанией «Дженнетт-Донохью». Надеюсь, в новой организации вы сохраните наш прежний дух. И проявите к мистеру Стейчелу, вашему новому руководителю, такую же преданность, какую проявляли к Стиву и ко мне.

Затем поверенный Биман развил ту же тему, а после него Уэйн заговорил о том, что шаг этот временный и все надеются на скорое возвращение Эрла. Он еще говорил, когда дверь отворилась и появился Леон Темпл. Я подошел к нему.

— Пока что пустой номер, — доложил он. — Чтобы окончательно удостовериться, я решил проверить кабинеты Хагена и Джанота. — В ту секунду, когда дверь открылась и тут же закрылась, я увидел в коридоре кучу народу, швейцара от Гила и официантку от Ван-Барта.

— Бросьте все, — сказал я Леону. — Задание отменяется.

Леон медленно прошелся взглядом по кабинету, запечатлевая историческую сцену. Когда он снова посмотрел на меня, я кивнул.

— Вы хотите сказать, отпустить всех?

— Всех. У нас большие перемены. Вроде гибели Помпеи.

Вернувшись, я услышал, как Уэйн говорил Хагену:

— …либо парижский филиал, либо венский. Думаю, вы совладаете с любым из них, если захотите.

— Я подумаю, — сказал Хаген.

— Организация прежде всего, — бодро и задушевно говорил Эрл. Он был мертвенно-бледен и казался героем. — Что бы ни случилось, дело необходимо продолжать. Оно важней, чем я, чем любой из нас. Ни за что не хотел бы, чтобы оно пострадало или оказалось под угрозой.

В стороне держался только наш новый менеджер Стейчел. Я подошел к нему.

— Так что же? — спросил я.

— Я знаю, вы хотите побольше денег, — сказал он. — Чего еще вы хотите?

Я понял, что нечего ждать какого бы то ни было улучшения. И сказал:

— Хочу Эмори Мафферсона.

Я подумал, это выведет его из равновесия, так оно и получилось.

— Что? В самом деле хотите Мафферсона?

— Мы хотим обнародовать проект «Субсидируемые Специалисты». Представим его в рисунках. — В глазах Стейчела все еще оставались сомнение и подозрение, но в них начал проглядывать и интерес. — Никто нынче не читает, — продолжал я. — Будущее — за картинками. Пусть Эмори продолжает разрабатывать этот самый проект и подготовит пятицветный альбом на глянцевой бумаге.

— Я подумаю над этим, — пробурчал он. — Посмотрим.

Остальная часть дня промелькнула как кинолента, которую то ускоряли, то замедляли. Я позвонил Джорджетт и назначил ей свидание, чтобы вместе пообедать у Ван-Барта. Голос ее звучал необычайно радостно, не знаю почему. Ведь она ничего не знала об этой истории.

Я пояснил, что задание выполнено, и тогда она передала трубку Джорджии. Разговор получился такой:

— Алло, алло! Это ты, Джордж? Говорит Джорджия.

— Да, это я, Джордж. Здравствуй, Джорджия.

— Алло!

— Алло!

— Алло? Алло?

— Ну ладно, мы уже поздоровались.

— Алло, Джордж, ты должен рассказать мне сказку. Как ее звали?

— Клаудия. И ей было пятнадцать лет.

— Шесть.

— Шестнадцать.

— Шесть. Алло? Алло?

— Алло. Да, ей было шесть. И вот что она сделала. Однажды увидела нитку, вылезшую из носового платка, и потянула за нее, тянула, тянула, пока платок не исчез, потом она заметила такую же нитку в свитере, в платье, все тянула да тянула, скоро на ней остались только ее волосы, она и их стала тянуть, и в конце концов от Клаудии осталась только кучка ниток да волос на полу.

— А тогда что она сделала? Алло?

— Тогда она, лежа на полу, посмотрела на стул, на котором раньше сидела, но он был, конечно, пуст. И она спросила: «А где же я?»

Полный успех. Я услышал, как дочь недоверчиво рассмеялась.

— Ну а потом что я сделала? Алло? Алло?

— Потом ты ничего не сделала, — сказал я. — Только с тех пор остерегалась тянуть вылезшие откуда-нибудь нитки.

— Алло? Это все?

— Пока что все.

— До свиданья. Алло?

— Мы уже достаточно говорили «алло», теперь надо говорить только «до свиданья».

— До свиданья, до свиданья, до свиданья.

Затем я позвонил в агентство и заказал два билета на вечернее шоу. После этого, повинуясь неожиданному порыву, позвонил администратору художественной галереи, который прислал нам фотографию с выставки Луиз Паттерсон. Назвался и спросил: «Почем идут теперь картины Паттерсон?»

— Смотря по обстоятельствам, — сказал он. — Вы хотите купить или продать?

— И то, и другое, мне нужна грубая оценка.

— Ну, честно говоря, никто этого не знает. Полагаю, вы имеете в виду недавнюю статью в «Ньюсуэйз»?

— В какой-то мере.

— Хорошо. Там, конечно, допущено преувеличение. Рыночная цена на картины такого художника, как Луиз Паттерсон, постоянно колеблется. Я бы сказал, цена любой ее картины может составлять две-три тысячи долларов. У меня случайно есть несколько ее полотен, и за такую сумму вы можете приобрести какое-нибудь из них.

— А сколько стоит теперь «Иуда»? Я имею в виду ту картину, где изображены две руки. Вы прислали нам ее фотографию.