— Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились помочь нам, — сказал он. — Думаю, Дон объяснил вам, чем мы занимаемся.

— Да. — Мои коленки вдруг задрожали. Понять происходящее было выше моих сил. — Я знаю все, мистер Страуд. Поистине все.

— Я в этом не сомневаюсь, — откликнулся он. — Уверен, что так оно и есть.

Ну почему никто не нарушит этот кошмар наяву средь бела дня? Самый настоящий кошмар. Почему никто не скажет, что это была просто-напросто глупая шутка? Какую сказочную ложь изобретет этот самый Страуд, обаятельный как сам дьявол, если я тут же заявлю, что опознала его?

Я хрипло и неестественно засмеялась, выдернула руку из его руки и заявила:

— Во всяком случае, я рада, что кому-то нравится мой «Этюд о Злобе».

— Да, он мне очень нравится, — подтвердил убийца.

— Значит, картина ваша? — пропищала я.

— Конечно. Мне нравится все, что вы пишете.

В кабинете было человек пять, хотя мне казалось, что их не меньше пятидесяти, и теперь все обернулись, чтобы посмотреть на «Этюд о Злобе».

— Черт меня побери! — воскликнул мистер Клосмейер. — Это действительно картина мисс Паттерсон. Почему вы нам не сказали об этом, Джордж?

Тот пожал плечами.

— О чем? Что тут рассказывать? Картина мне понравилась, я ее купил, и вот она тут висит. Года два, если не больше.

Мистер Клосмейер посмотрел на Страуда с возросшим интересом, а остальные уставились на меня, точно впервые убедились, что я действительно художница.

— Не выпьете ли чего-нибудь, мисс Паттерсон? — любезно предложил убийца.

Он улыбался, но я видела, что это лишь отчаянная имитация улыбки.

Я сглотнула слюну, язык был шершавый и сухой, и не смогла сдержать хриплого рычания, похожего на смех. Я-то знала, что никакой это не смех, а чистой воды истерика.

— Где, черт побери, мой «Этюд об Основах»? Тот самый, что ваш вшивый журнал окрестил «Иудой».

Страуд побледнел и ничего не ответил. Лица остальных не выражали ничего. Мистер Клосмейер сказал Страуду:

— Я сказал мисс Паттерсон, что мы, возможно, поможем ей заполучить картину обратно. — И терпеливо разъяснил мне: — Я не говорил, мисс Паттерсон, что картина у нас. Я хотел только сказать, что найдем картину, как только заполучим этого человека.

— Вы ее найдете? — спросила я, в упор глядя на Страуда. — Я-то думаю, что она уничтожена.

Что-то дрогнуло в его застывшем лице.

— Нет, — сказал он наконец. — Не думаю, мисс Паттерсон. У меня есть все основания полагать, что ваша картина в целости и сохранности. — Повернувшись к столу, он снял трубку телефона. И при этом устремил на меня такой взгляд, не понять который было просто невозможно. — Мы ее добудем, — сказал он. — Если, конечно, все у нас получится как надо. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Да, — ответила я. Черт с ним. Он меня шантажировал. А ведь это я должна была шантажировать его. А я так и сделаю. — Да уж лучше бы она была в целости и сохранности. Как я понимаю, теперь она стоит много тысяч долларов.

Он кивнул.

— Мы такого же мнения. А теперь, чего бы вы хотели выпить?

— Мисс Паттерсон любит мускатель, — подсказал мистер Клосмейер.

— Водки! — заорала я. Какая мне разница, за что он убил ту женщину. «Злоба» в сохранности, «Основы», я думаю, тоже, и теперь они и в самом деле стоят кучу денег. А если «Основы» все-таки уничтожены, я всегда смогу сказать свое слово. Кроме того, он высоко ценил и собирал мои картины. У него их, видно, не меньше дюжины.

Не так-то просто сидеть в одной комнате с убийцей. И в то же время помнить, что на людях надо хранить достоинство.

Я проснулся довольно рано на кушетке, которую велел принести в свой кабинет, надел ботинки и галстук, единственные предметы одежды, которые снимал на ночь, и еще в сонном дурмане сел за стол.

На часах было начало девятого. Сегодня — решающий для меня день. Я еще не знал, как с ним совладаю. Но знал, что день мой настал. Полиция завершит проверку в Олбани. И кто-нибудь додумается до идеи прочесать здание.

Все могло кончиться и вчера — почему этого не случилось, я до сих пор не понимаю. Когда в мой кабинет вошла эта самая Паттерсон, я подумал, мне конец. Впрочем, я догадывался, почему она не опознала меня: я дал ей понять, что не уничтожил картину, и пригрозил, что успею это сделать, если она меня выдаст. Забавный народ эти художники. Я содрогнулся при мысли о том, как я был близок к тому, чтобы отделаться от этого полотна. Луиз Паттерсон еще может насолить мне, не исключено, что так она и поступит, если это взбредет ей в голову. От нее всего можно ждать. Вчера она смоталась отсюда примерно в восемь вечера. Но может и вернуться. В любой момент и по любому поводу эта женщина способна изменить свое решение.

Когда я нажал кнопку, вызывая посыльного, никто не отозвался, но в конце концов я дозвонился до аптеки в первом этаже. Мне прислали бутерброд и кварту черного кофе. В кабинете Роя несли предутреннюю вахту Гарри Слейтер и Элвин Дили.

Незадолго до девяти начали собираться остальные. Леон Темпл, Рой, Энгланд, Дон и Эдди пришли почти одновременно.

— Почему вы не идете домой? — спросил меня Рой. — Сейчас вам тут вроде и делать нечего.

— Я останусь здесь, — сказал я, покачав головой.

— Хотите дождаться завершения?

— Вот именно. Как дела внизу?

— Забиты все щели, — сказал Леон Темпл. — Майка только что сменил Фил Бест. Там у нас вся ночная смена от Ван-Барта и несколько человек из охраны. Я просто не понимаю.

Вот оно. Я почуял, к чему идет дело.

— Чего не понимаете? — спросил я.

— Почему этот тип не вышел. Какого дьявола. Он здесь, но где именно?

— Может быть, он улизнул, прежде чем мы сомкнули кольцо, — предположил я.

— Исключено.

— Может, он просто вошел в одну дверь, а вышел в другую, — продолжал я спорить. — А может быть, заметил, что за ним следят.

— Нет, — отверг мое предположение Леон. — Швейцар шел за ним до самого лифта. Он вошел в скоростной. И мог оказаться где угодно выше девятнадцатого этажа. Как я понимаю, он где-то здесь, в нашей организации.

— Что же мы теперь можем сделать? — спросил Энгланд.

— Он появится, — сказал я.

— Я думал, что для нас важно время, Джордж, — напомнил мне Рой.

— Да, конечно.

— А мне пришло в голову, — сказал Леон, — что, если он не объявится… — (Так. Значит, это будет Леон Темпл. Я молча посмотрел на него.) — …мы могли бы взять тех, кто может его опознать, людей из охраны здания, несколько наших сотрудников и обойти все помещения снизу доверху. Заглянуть в каждую комнату. И дело будет сделано. Это займет часа два, зато мы узнаем, кто он такой.

Я сделал вид, что обдумываю его предложение. Плохо, конечно, что эту мысль высказал не я. Наконец я кивнул и сказал:

— Это уже нечто.

— Значит, так и сделаем?

Если я буду знать, где в тот или иной момент находятся свидетели, которые могут меня опознать, если мне будут сообщать о переходе с этажа на этаж и из одной комнаты в другую, еще возможно будет поискать выход. Игра не кончена, пока не раздался финальный свисток судьи.

— Начинайте, — скомандовал я. — Леон, руководите операцией. И я хочу, чтобы вы извещали меня обо всех ваших передвижениях. На каком вы этаже, в каком направлении движетесь и куда направитесь потом.

— О’кей, — сказал он. — Прежде всего мы поставим свидетелей и охранников на каждом этаже выше девятнадцатого. Перекроем все лестницы, лифты, и еще я всем велю следить, кто переходит из одной комнаты в другую, проверять почтовые лотки, уборные, стенные шкафы, все уголки. — Я молча кивнул. — Пожалуй, так будет надежней, верно?

Бог ты мой, какая цена! Предъявлен счет, и надо расплачиваться. Да, это хныканье, но хотел бы я посмотреть на человека, вся жизнь которого летит к чертям, и не только его жизнь, но и жизнь всех, кто ему дорог, и который не протестовал бы против этого всем своим нутром. Чтобы человек безропотно принимал свою судьбу, после того как он вел большую игру и проиграл ее, — это вранье, сказки. Такого человека не было, нет и не будет.