— Это мой сын, Соня! — цедит сквозь зубы Гордей и недовольно щурится.

Его ладони сжаты в кулаки, а сам он буквально источает гнев, но мне всё равно.

— Да, Соня, теперь это наш сын. Со дня на день служба опеки лишит тебя родительских прав, так что не травмируй психику нашего ребенка и не забирай его, — вмешивается Анфиса, выскакивая из-за спины какого-то серьезного пожилого мужчины, который пока что молча наблюдает за происходящим. — Не хочешь же, чтобы он даже несколько часов провел в детдоме?

Ее голос мне просто омерзителен.

— Вас лишают родительских прав? — с подозрением спрашивает у меня полицейский, а я не отрываю своего взгляда от Гордея.

— Какой же ты гнилой, Орлов. Настолько ненавидишь меня за собственную ошибку, что готов лишить ребенка матери? Это ты мне изменил, так что не смей сейчас так смотреть на меня. Я не сделала ничего плохого. Была любящей матерью для Димы…

— И лишила его отца, — заканчивает за меня по-своему Гордей и хмыкает, делая шаг ко мне. — А меня — моего сына. Ты соврала мне, что он умер при родах, Соня. Это мой сын, а ты отняла у меня целых три года его жизни! И как я об этом узнаю? Из каких-то безликих бумаг! От посторонних людей!

Он трясет перед моим носом папкой, и я зажмуриваюсь, не желая смотреть ему в лицо. — Это мой папа? — вдруг раздается голос моего сына.

Дима поднимает голову и с любопытством смотрит на Гордея.

А я застываю, не в силах вымолвить ни слова.

Но не одна я нахожусь в шоке.

Анфиса во фразе Гордея слышит то, что выбивает из колеи именно ее.

— От посторонних людей, Гордей? Я твоя, между прочим, законная жена!

Несмотря на то, что вокруг разгорается спор между Гордеем и Анфисой, которая пытается заставить сказать мужа, что тот ее любит и ценит, я не могу двинуться с места, так как в моих ушах до сих пор стоит звон от вопроса моего сына, который был полон любопытства.

— Мама?

Дима пытается привлечь мое внимание и трогает мое лицо обеими ладонями, чтобы заставить меня посмотреть ему в глаза. В детстве у меня никогда не было такой тяги, и я вдруг осознаю, что это ему досталось от Гордея. Тот, когда хотел что-то получить или узнать, всегда бил в одну точку, чтобы достичь желаемого. Так и Дима сейчас не собирался давать мне увильнуть от его вопроса.

— Давай дома поговорим, сынок. Ты проголодался?

Я пытаюсь хоть как-то его отвлечь, чтобы он не сильно зацикливался на том, что сейчас происходит, но, видимо, он испытал сильнейший стресс для своего возраста, так как хмурится и качает головой, давая мне понять, что переводить тему смысла мне не имеет.

— Уважаемые! — вдруг произносит один из полицейских, тот что постарше, пока другой явно пытается слиться со стеной.

— Вы всё еще тут? — спрашивает отец Анфисы, судя по их фамильному сходству.

Нет, внешне они совершенно не похожи, но взгляд у них один-в-один, из чего я делаю вывод, что он ее родственник, раз до сих пор присутствует при этом скандале, и никто не обращает на него внимания. Я точно знаю, что родственником Гордея он не является.

— София Павловна, вы будете писать заявление о похищении ребенка? — обращается ко мне полицейский и вздергивает бровь.

В этот момент все замолкают и переводят взгляды на меня. Они явно услышали слова опера.

— Заявление? — выдыхает пораженно Анфиса, словно испытывает удивление, и с паникой во взгляде смотрит на своего отца. — Пап, это же чушь? Гордей, сделай что-нибудь, ты же официально отец ребенка. Я просто привезла его, чтобы мальчик увиделся с отцом. К тому же, эта ваша София Павловна препятствует общению отца и сына. Это ее надо наказать по закону.

— У вас есть документы по опеке, где оговорены ваши встречи с сыном? — спрашивает полицейский у Гордея и недовольно поджимает губы, явно не принимая их сторону. — Есть доказательства того, что София Павловна отказывала вам во встрече с сыном?

Я слышала в его голосе насмешку, ведь он точно знает, что Гордей до этого дня не знал, что у него вообще есть сын.

— Это семейное дело, и мы сами разберемся во всем. А вы можете быть свободны, — говорит Гордей и щурится, недовольный тем, что полицейский позволяет себе разговаривать с ним в подобном тоне. Орлов не тот человек, который приветствует подобное к себе обращение.

— София Павловна?

— Да, я хочу написать заявление.

Я не собираюсь покрывать эту Анфису, поскольку она никем мне не является, и для меня лучшим будет и правда написать на нее заявление о похищении, чтобы обезопасить себя в случае, если они правда хотят отобрать у меня ребенка.

Я буду ставить им препоны всеми способами, которые мне доступны. Сомневаюсь, что суд встанет на сторону Гордея, когда у него жена способна на такое вопиющее преступление.

— Что ж, тогда проедемте в отделение.

Несмотря на крики Анфисы и попытки ее отца предотвратить ее арест, полицейские делают свою работу и вскоре садят ее в машину. Ехать с ней в одном автомобиле вместе с сыном я не собираюсь, поэтому вызываю такси, чтобы поехать следом за ними в указанное отделение.

Всё это время Гордей стоит рядом, но ничего не говорит, так как наконец-то осознает, что все его слова слышит Дима. Я стою на улице к Гордею спиной, но чувствую при этом, как Дима с любопытством смотрит снизу вверх на своего отца, которого никогда не видел и не знал.

— А я думал, ты умер.

Я цепенею, когда слышу слова сына. А затем едва не стону, вспоминая, что мама сама как-то говорила ему, что его отец на небесах.

А сейчас всё это выливается мне боком.

— Нет, сынок, я не умер. Как видишь, я жив и здоров.

Я буквально чувствую, что Гордей хотел добавить фразу “вопреки желаниям твоей матери”, но я благодарна ему хотя бы за то, что он думает о чувствах моего ребенка и держит свой язык в узде.

Несмотря на мое сопротивление, когда подъезжает такси, Гордей садится в него вместе с нами на заднее сиденье. А когда в дороге засыпает Дима, Орлов поворачивает ко мне голову и прожигает меня взглядом. Я понимаю, что он не слезет с меня, пока не получит ответы на все свои вопросы.

— О чем ты думала, Соня? Я так хотел этого ребенка, а ты меня лишила возможности наблюдать за его взрослением.

— Ты сам себя лишил этой возможности, когда решил, что можешь гулять направо и налево.

— Я изменил тебе всего лишь раз, а теперь раскаиваюсь в этом. Неужели это стоило того, чтобы рушить наши судьбы? Если тебе было плевать на меня, то как ты посмела решать будущее нашего сына без его мнения?

— Ну извини, что я не спросила его у него. Он тогда разговаривать не умел, поскольку только родился.

Я удивляюсь тому, как язвительно звучит мой голос, но не могу сдержаться. Все эти эмоции, которые я держала все эти годы в себе, прорываются, поскольку находят того, на кого могут выплеснуться.

— Не ерничай, Соня. Мы обсуждаем с тобой серьезный вопрос, а ты всё превращаешь в шутку.

— А шутка — это единственный мой способ выживания, Гордей. Особенно после того, как ты погубил мой бизнес и лишил нас возможности вернуться в родной город, где я родилась и выросла. Мою мать выгнали с работы, а я уже много лет работаю не по профессии и перебиваюсь заработком, на который раньше никогда бы не согласилась. Так что не тебе мне говорить, что я поступила неправильно. Ты бы лучше в зеркало на себя глянул, тогда бы понял, кому стоит предъявлять претензии. Я уж не говорю про измену. Никогда не думала, что ты такой мелочный и ужасный.

— О чем ты говоришь, Соня? Хочешь сказать, что твою мать уволили из-за меня? Я палец о палец не ударил, чтобы испортить карьеру твоей матери.

— Вот только не надо. Мы оба помним, как ты мне угрожал перед своим отъездом, что не дашь мне жизни и чтобы я никогда не возвращалась в город. Как видишь, я не возвращалась. Вот только и в своем новом городе тебя не ждала.

Гордей смотрит на меня так, словно все мои слова вызывают у него удивление, а меня это раздражает, поскольку мне кажется, что он надо мной издевается.