— Ты не должна была видеть эту грязь, Сонь, — морщится Гордей и застегивает пуговицы на рубашке. Секретарша хватает белье и проскальзывает мимо меня обратно в приемную.

— Как ты мог, Гордей? — судорожно всхлипывая, я ощущаю, как тянет низ живота.

— Я мужчина, Сонь, мне это нужно. Тебе скоро рожать, я лишь забочусь о тебе.

— Не смей обвинять меня! Что ты за чудовище, Гордей, я требую развода!

— Успокойся, Сонь. Я не дам тебе развод. Не глупи, ты же у меня умненькая девочка. Для тебя ничего не изменится. Она для меня ничего не значит и нужна мне лишь для снятия напряжения.

Он не собирается прекращать отношения на стороне. Это и подкашивает меня, а затем низ живота режет острой болью.

Я едва не скрючиваюсь, пытаясь оттолкнуть руки Гордея, а затем вижу, что его ладони в крови. В моей крови.

— Ты сама виновата во всем, Соня! Ты виновата! Ты!

Я поднимаю взгляд и вижу перекошенное лицо мужа. И почему-то рядом с ним его секретаршу Анну.

— Проснись, Соня, проснись!

Голос мужа отчего-то становится маминым, кабинет покрывается рябью, а затем я оказываюсь ослеплена светом.

— Соня! Просыпайся, уже утро!

Я лежу на тахте, а надо мной стоит мама.

Черт. Это был сон. Та самая сцена, когда я несколько дней назад застала мужа с его секретаршей на рабочем столе.

— Ты какая-то бледная. Всё хорошо?

— Кошмар приснился.

— Может, надо было вам с Димочкой в больнице остаться?

Мама держит моего новорожденного сына на руках, и я улыбаюсь, протягивая к ней руки, чтобы взять его к себе и покормить. Он уже беспокойно сучит ножками в поисках материнского молока.

— Нет. Ты же знаешь, что с некоторых пор я больницы не люблю. Врачи сказали, что сынок хоть и родился в домашних условиях, но весьма крепенький, а самое главное, здоровый.

Мама не развивает тему, и я ей за это благодарна.

Когда я застала мужа с другой, то попала в больницу с угрозой выкидыша. Кто же знал, что именно этой больницей будет руководить мама любовницы моего мужа.

Пережив попытку насильственного аборта, мы с мамой уехали в деревню к родителям моего отца, и здесь я в ту же ночь благополучно родила сына.

Чудо. Не иначе.

— Давай мне внука, Сонечка, а сама умывайся и к столу. Бабушка приготовила тебе кашу. Нужно сейчас хорошо питаться, ты теперь у нас кормящая мамочка.

Я отдаю уснувшего сына маме, а сама иду во двор. Привыкать к отсутствию городских удобств сложно, но мы справляемся. Выбора ведь нет.

Умывшись, я иду в огород за луком, который так любит дед, но именно в этот момент слышу звуки подъезжающих машин.

По коже мороз от дурного предчувствия, и я застываю посреди грядок, не в силах сдвинуться.

Это точно Гордей. Мой муж.

Он не сразу выходит из салона своей машины, но сразу же замечает меня. Держит курс в мою сторону.

Выглядит изможденным и уставшим, но мне его не жаль. Заслужил.

— Сонь, где живот? Ты уже родила?

Он опускает взгляд мне на талию, и я вижу, как двигаются мышцы на его скулах. Он не ожидал увидеть меня такой. В его воспоминаниях я с внушительным животом, и реальность для него сейчас явно пошатнулась.

Я же смотрю на него с мыслью, как бы его побыстрее спровадить.

Ему не место в нашей с Димочкой жизни.

— Сонь?

— Нет.

Я вижу, как он нервничает, а затем говорю то, что пойдет всем нам на пользу.

— Из-за переживаний у меня раньше времени отошли воды, и ребенок… Он не выжил при родах.

Врать, глядя человеку в глаза, я не могу, поэтому опускаю взгляд, а затем блуждаю глазами по огороду, никак не могу ни на чем остановиться.

— Ты лжешь.

Он пытается убедить себя в этом, но я стою до конца. Такой, как Гордей, никогда не поменяется. Прояви я сейчас слабину, и буду вынуждена всю жизнь терпеть его измены и страдать, плача по ночам в подушку. И умру несчастной и полумертвой в душе старухой.

Не такой судьбы я себе хочу.

— Я бы не стала лгать в таком вопросе, Гордей. Разве ты меня плохо знаешь?

Я поднимаю свой взгляд и вкладываю в него всю ту горечь и боль, что испытала, когда застукала его за изменой. Перед глазами до сих пор его порывистые движения и голые ягодицы.

— Неправда, — хрипит он и хватает рукой горло.

— Он мертвым родился, Гордей. Наш сын пострадал, видимо, из-за стресса, который я перенесла, и вот… Не выжил…

Именно в этот момент ко мне вдруг приходит осознание, что, если бы матери его любовницы удалось причинить мне вред, то мой сын и правда мог умереть. От этого так больно на душе, что я не замечаю, как у меня идут слезы.

Кажется, это действует на Гордея лучше всяких слов, и он верит мне, наконец.

— Что сказали врачи? Какова причина… смерти?

— Обвитие пуповины вокруг шеи.

— Сейчас медицина не как сто лет назад. Неужели врачи не смогли ничего сделать?! На крайняк кесарево?

Я отступаю в страхе, но все эти мысли я крутила в голове всю ночь, так что уже знала, что ему ответить.

— Я рожала не в больнице, Гордей. У меня были домашние роды.

— Что ты сейчас сказала?!

Он перестает говорить вкрадчиво и повышает голос, в котором я отчетливо слышу гнев. Холодный. Густой. От него у меня кровь стынет в жилах.

— На нашу машину упало дерево, мотор в хлам, а на весь поселок авто есть только у главы, и то она заглохла на полпути к нам, так что рожать мне пришлось в доме, на полу. Сам понимаешь, никакого мед.оборудования. К тому моменту, когда повитуха смогла рукой размотать пуповину, ребенок уже задохнулся и…

— Соня, — глухо произносит он, — ты ведь знала, что тебе со дня на день рожать. Неужели это того стоило?

— Стоило чего? Хочешь сейчас меня обвинить в смерти нашего сына? — кричу я, чувствуя, как изнутри поднимаются ярость и обида, ведь всю эту кашу заварил именно он. — Между прочим, именно этого и добивалась семья твоей любовницы! И добилась! Если бы ты не изменял мне, то всего этого не случилось бы!

— То есть, это я виноват в том, что ты, ведомая обидой, выписалась из больницы после угрозы выкидыша и приехала в эту глушь, заранее зная, что не получишь тут никакой медицинской помощи?!

Я едва не задыхаюсь от переизбытка эмоций, но молчу. Боюсь, что дам слабину и расскажу ему, что наш сын на самом деле жив. Знаю, что может за этим последовать. Если его любовница хотела убить ребенка еще когда он не родился, то ее семья явно устроит на него охоту, чтобы избавиться и женить Гордея на Анне. Пусть уж лучше так забирают его. Изменник мне больше не нужен, а мне необходимо защищать собственного сына любой ценой.

И если для этого мне придется лишить его отца, то так тому и быть.

— Ты знаешь… Мы совершили ошибку, когда поженились, Гордей. Мы из разных миров и не подходим друг к другу. Может, всё это к лучшему. Я подам на развод, как вернусь в город. Детей у нас нет, на имущество твое не претендую, так что разведут нас довольно быстро.

Ненависть. Вот что за чувство разгорается в его глазах.

То, чего я и добиваюсь.

— Не трудись возвращаться в город, Соня, — холодно произносит он и выпрямляется. — Свидетельство о разводе получишь почтой. О пекарне своей забудь.

— Это кондитерская.

— Мне всё равно. Забудь, что она когда-то у тебя была. Лучше тебе никогда не возвращаться в мой город. Тебя там даже поломойкой не возьмут, уж я об этом позабочусь.

Я наблюдаю за тем, как он садится в машину и уезжает. Чувствую приближение мамы, но так и не оборачиваюсь к ней.

— Зря ты так, Сонь. Он тебя никогда не простит.

— Это я его никогда не прощу. А он не заслужил знать о нашем сыне.

— Он отец, какой-никакой. Тебе ведь изменил, а не малыша предал. Может, одумаешься? Мы еще успеем его остановить и не дать уехать обратно.

— Нет. Мосты сожжены. Пусть уезжает к своей Ане, Лере, Кате, или кого он там себе найдет. А сына я сама воспитаю.