Гензель

Темнота… она стала привычной, родной. Люблю ли я ее? Мне не с чем сравнивать.

Когда я — это я, темнота окружает меня. Шепчет на разные голоса, дарит обманчивую свободу и иллюзию защищенности. Хотя я давно не ребенок. Я знаю, что, если не видишь ты — это не значит, что не видят тебя.

Эрих подарил нам еду, кров, защиту, но он отобрал взамен кое-что важное. Дыхание, объятия, теплоту твоего тела. Сестра, мне так одиноко.

Раньше темнота обнимала меня твоими руками. Шептала неразборчиво, что-то успокаивающе твоим голосом. Согревала твоим теплом.

Сейчас у меня осталась лишь холодная темнота. Ледяная поверхность пола. Звенящая тишина, в которой шепот голосов рождается от шороха под пальцами, от стука сердца.

И дни, когда приходят воспоминания. Целый мир, наполненный красками, звуками, эмоциями. Они накатывают лавиной. Разрушают хрупкий баланс пустоты внутренней и внешней. Заполняют голову, захлестывают тело, грозя разорвать на кусочки. Чужие яркие воспоминания. Эрих дарит мне чужую жизнь… Но кто сказал, что мне это нужно?

Ван Хэвен

— Первое время наблюдайте и копируйте друг друга. — Я тут же с неприязнью уставился на Соло. Мне играть этого дохляка? Подражать его вечно хмурому лицу? Дал же куратор напарника…

— Тц. — Кажется, белобрысый прыщ тоже не был в восторге. Цыкнул языком и отвернулся. Ой, можно подумать! Я повторил его движение в точности — копировать так копировать.

Миллионы раз мы еще будем повторять движения друг друга. Чтобы научится чувствовать. Чтобы действовать слаженно, буквально слиться в единое целое. Чтобы слышать мысли друг друга на расстоянии.

Прошло много лет и его голос до сих пор звучит в голове: «Не дай им себя сломать, Ван, не дай…»

Меня разбудил звонок Дока. «Ж-десять», — голос резкий, какой-то взвинченный. С чего бы вдруг?

Ван Хэвен

«Ж-десять». Слишком близко к Центру. Морщусь как от зубной боли.

Здесь нет привычных кофеен и баров V-территории. По левую руку и за спиной осталось заграждение масштабной стройки. Неспешно возводилось что-то монументальное, судя по высоте и протяженности строительных лесов. Отбойный молоток бьет по нервам.

Я поспешно перебежал дорогу — широкую, на четыре полосы без намека на островок безопасности. Светофор на активном участке поставить не рискнули, а на свеженанесенные полосы зебры не смотрел никто: ни случайные пешеходы, ни, тем более, водители. В Центре Сити если ты не на колесах — ты никто. Окунулся в прошлое, словно лицо холодной водой умыл.

Накрыли воспоминания: ты всегда должен быть в потоке. Агрессивность водителей, доминирующее поведение окружающих: «Или ты или тебя», буйство тестостерона. По-другому здесь не выжить. Мир Центра.

Мир Синдиката.

В последнюю секунду проскочил прямо под колесами, получил вслед возмущенные гудки и порцию мата. Впрочем, тут это нормальное поведение. Огляделся.

Несколько нижних этажей ближайшего небоскреба занимал пафосный ресторан. Фасад здания щедро усыпан движущейся рекламой и вспыхивающими огнями призывных слоганов. Сенсор уже захватил мое изображение и теперь рисовал привлекательные картинки «будущего»: по-Голливудски улучшенного-Меня. В строгом костюме, не такого мятого и небритого, сидящего за столиком с шикарной блондинкой. Поедающего спагетти, или карбонару, или что там у них сегодня в меню…

Вообще-то довольно приевшаяся, назойливая реклама. Это только первые разы собственное лицо в красивой обертке привлекает внимание. Позже — раздражает. По крайней мере, меня. Или я просто не вижу себя достаточно привлекательным? Не все, знаете ли, начинают любоваться собой и позировать перед зеркалом.

Курить хотелось сильно. Очень. Здесь, конечно, тоже можно. Если ты сидишь в том самом ресторане, пообедав на сумму, равную ежедневному обороту крупного банка, то да — кури, смоли, плюй под ноги, вытирай руки о скатерть или лицо официанта, — никто и слова не скажет. Какие штрафы? На тебя будут взирать с почтением, но что позволено Юпитеру…

Я сглотнул и переборол навязчивое желание. Попутно объясняя подсознанию, что дело вовсе не в потребности табака «здесь и сейчас». Все проще: ты, Ван, на враждебной территории, в некомфортной для себя среде, торчишь тут как одинокий х… на солнцепеке. И движет тобой желание слиться с обстановкой, а заодно успокоится. Не спеша потянуть табак, медленно подышать, подержать сигарету в зубах — та же соска из детства — рефлекторное седативное. Релаксация, твою ж медь. Терпи.

Что до неприметности, то опусти голову и плечи, чуть согнись, сгорбись и сядь во-о-он на ту приступочку к фасаду. Один в один горгулья Нотр-дама, часть готического украшения.

Человек-сидящий органичен в пространстве. Он не просто встал в незнакомом месте, не зная куда девать руки-ноги, готовый в любой момент поспешить дальше по своим делам. Нет, сидящий человек право имеет находится там, где он есть. Если еще и по сторонам не смотреть, состроить рожу равнодушную, так и все, — незаметен для окружающих.

Данте Доу

Когда я пришел в себя, прошло несколько минут и паника захлестнула с головой. «Не вижу! Я ничего не вижу!», — забился, силясь скинуть повязку с глаз. Зашарил руками по лицу, но там ничего не было! Не было!

— Тише, тише. Я доктор. Хочу помочь. — Вкрадчивый голос проник в темноту и слился с ней. Он звучал отовсюду, будто внутри головы. Я определенно раньше слышал его, доверял ему. А сейчас?

— П-почему… я ничего не вижу?

— К сожалению, вы потеряли зрение в результате травмы. Мне очень жаль.

Было ли для меня что-то страшнее? Я ощупывал все, до чего мог дотянуться и одновременно не понимал, зачем вообще что-то делать? Все кончено. Кончено.

Руки — тонкие. Какая-то одежда. На кушетке ткань — наверняка простыня. Белая. Больше не увидеть. Ничего не увидеть.

Все вокруг черное. Мертвое. Я замер в центре, будто время могло помочь, но нет. Нет. Я стою на пепелище. Личное чистилище: без света, без цвета, без красок. Желая причинить боль, мог ли он выбрать кару страшнее?

Он убил меня.

Ван Хэвен

Они подошли ко мне втроем: Док, его подопечный и незнакомая женщина в платье цвета фуксии. Встал: «Значит сегодня не она…», — настроение упало.

Парнишка выглядел совсем как подросток, лет четырнадцать — пятнадцать, не больше. Еще не мужчина, но уже не ребенок. Худые, непропорционально-длинные ноги и руки. Такие же темные коротко-стриженные волосы, совершенно пустые глаза…

Голод и особенности развития близнецов на нем сказались сильнее, чем на сестре. Или мне лишь так казалось? Ее хрупкое тело я готов был носить на руках, прижимая к себе и не отпуская ни на миг, словно у девушки проблемы с ногами, а не с памятью. Мальца тоже хотелось взять на руки — такой у него был потерянный и беспомощный вид. Но я, конечно же, этого не сделал.

Пройдет немного времени и на этом лице появится совсем другое выражение. Чей-то отец, муж, брат… Тут редко совпадал возраст. Из хрупкого тела совсем скоро польются заумные и даже наставительные речи.

Я перевел взгляд на женщину. Она по-прежнему неотрывно держала парня за руку. Жена? Дочь? Мать? Скорее всего мать или жена — слишком много опеки, она буквально окутывала парня, душила ей.

— Дальше сам. — Неожиданно прошипел Док и буквально силком сунул мне в руки папку с документами. Сегодня он сам не свой. Я постоял, покачиваясь с пятки на носок, посмотрел растеряно как он уходит прочь, широкими размашистыми шагами. Вот и поговорили.

— Пойдемте! — Незнакомая женщина уже тянула парня ко входу в здание.

Я было подумал, что ресторана-таки не избежать — надо же, какая ирония судьбы, я и с блондинкой все же поем чертову карбонару, — но она решительно проследовала мимо, к дверям парадной и щелкнула запястьем по сенсору на панели. На входе не только не отпустила руку мальчишки, но и меня ловко цапнула под локоть.