Из седла меня ничто не выбило, хоть и пролежал тогда неделю в больнице. И семья не появилась. Но что-то уж вдруг увлекся наш Рустам этим Кирусом, кажется, у Конан Дойля есть такая фамилия…

…«Солнце мчалось по небу, как футбольный мяч от ворот до ворот», — писал автор одного рассказа, присланного в редакцию, где я работал. Почти вот так прошел для меня сегодняшний воскресный день.

С утра, хоть и считался уже в отпуске, подметал улицу на субботнике в честь сорокалетия нашего родного города.

После субботника — три часа до ташкентского самолета. Аэропорт у нас далеко за городом, в горах. Кругом степь, сзади за холмами огромный металлургический завод, но он чуть напоминает желтоватым дымком о своем существовании, а впереди — пустынное летное поле да у самого горизонта — горы. Место, в общем, где земля «закругляется». Говорят, есть маленькие планеты, на которых достаточно хорошего прыжка, чтобы улететь в космос. Когда я приезжаю в наш аэропорт, мне кажется, что я на одной из таких планет.

Взлетели, миновали заводские дымы, внизу поле зеленое — и коричневыми буквами на нем выжжено слово «Люся». Кто-то из трактористов ухитрился…

Самолет опаздывал, и в Ташкенте я не успел послать Рустаму телеграмму, в ашхабадский поезд уже почти на ходу вскочил. А из дома давать телеграмму было бессмысленно: откуда я знал расписание среднеазиатских поездов. Так и получилось, что меня никто не встретит. Завтра-то я сам найду Рустама по адресу, а сегодня… Казалось, что все минуты прошедшего дня, которые раньше сыпались мелким дождиком, теперь обрушились водопадом, усталость как-то сразу взяла свое, и я понял, что сегодня сил у меня хватит только добраться до ближайшей гостиницы.

Темнота за окном, между тем, рассеивалась, вот уже можно было разглядеть невысокие холмы, домики, редкие чинары вблизи полотна — все это в неясном бледно-голубом свете.

— Новый! — предупредил черноволосый проводник. — Выходить.

Мой попутчик поднялся, захлопнул журнал, схватил висевший тут же легкий светлый плащ и направился к выходу. Я опередил его.

«Неизвестная планета» встретила меня холодно. И в прямом, и в переносном смысле. Сеял по-осеннему резкий дождь. Спрыгнув с подножки, я сразу же поскользнулся на мокром гравии и больно ударился коленом. Примета?

На соседнем пути чернели длинные цистерны, на следующем — товарные вагоны. За ними небо было люминесцентно-голубым. Составы эти, казалось, вросли в станционный пейзаж, при виде их не возникало мысли о движении. Я пролез под мокрым промасленным металлом и увидел вокзальчик — темный, приземистый. Сдал свой чемодан в камеру хранения и вышел на привокзальную площадь. Города отсюда еще не было видно, только все то же бледное зарево и кое-где маленькие слепые домишки.

Мой недавний попутчик стоял на автобусной остановке, он был в плаще, очень старомодной шляпе, за спиной — рюкзак. Мы молча ждали минут пятнадцать, потом он вдруг повернулся ко мне:

— Нам с вами, кажется, по пути?

Я ожидал, что он предложит мне пройтись вместе пешком, автобусов все равно не предвидится. Я не собирался отказываться, несмотря на усталость: люблю компанию странных людей. Услышал я, однако, другое:

— Вы меня, конечно, простите за назойливость, но если можно — откуда у вас та вырезка, про «влюбленную гюрзу»?

— Из газеты, — пожал я плечами.

— Это-то понятно, — засмеялся он. — А вы бы не могли ее мне, скажем, подарить? Простите, конечно. Дело в том, что я по работе имею некоторое отношение к этой проблеме.

— Тогда, может быть, вы знаете Кируса? — пробормотал я.

— Кого?

— Кируса. Его так зовут.

— Меня так зовут, — уточнил он. — Хотя не все. Вообще я Кирилл Устинов, друзья сокращают…

Неширокая, вся в темной зелени, улица, на которую мы вышли, называлась Узбекистанской — «Узбекистон-роуд», как заметил Кирус. Фонари дневного света словно бы подчеркивали, оттеняли голубизну трехэтажных домов с балконами-лоджиями, благодаря которым «белое солнце пустыни» (тоже объяснил Кирус) не попадает в комнаты ни утром, ни днем, ни вечером. Вдали, как мощные восклицательные знаки в конце строк, по обеим сторонам улицы высились узкие девятиэтажные «небоскребы». Все было интересно и красиво в этом необычном городе, построенном в пустыне. И только развешанные тут и там в лоджиях детские рубашки и пеленки, хочешь или не хочешь, а снижали общее настроение. А может быть, это только на первый взгляд…

— Так вы и есть Сергей-поп? — Извините, но так Рустам вас представил, — жестикулируя, отрывисто говорил Кирилл Устинов, он же Кирус. — И вы думаете, я отпущу вас в гостиницу? Ни в коей мере. Переночуете у меня, Гэха, наверное, не будет против, а завтра… Завтра к вечеру нас уже, по всей вероятности, не будет здесь. Чего медлить? Планы большие, группа собрана. Вы хоть немного представляете, что нас с вами ожидает?

— Ни в коей мере, — ответил я в тон. — Рустам писал о каком-то эксперименте.

— Эксперимент эксперименту рознь… Но вы, знаете ли, хоть немного о себе расскажите.

— Мне-то что особенно рассказывать. «Сергей-поп», журналист, работаю в городской газете, в прошлом году в отпуске ловил змей для института, вместе с Рустамом, в этот раз он опять меня соблазнил…

— Семья есть?

— Нет.

— У меня тоже. Ладно, это к слову. Но Рустам вам не написал, что сейчас ловить змей придется совсем не так, как в прошлом году?

— Не написал. Да он вообще не любит много писать.

— Нужно будет проверить одну мою идею. Я попросил найти людей с крепкими нервами. Он про вас с Наташей говорил: смелые. Смелость — это еще очень мало сказано. Я знаю людей, которые не дрогнут перед бандитским ножом или пистолетом, но, увидев самую обыкновенную гюрзу, как бы сказать, в столбняк впадают… Смелость тут ни при чем, это что-то из веков идущее. Бог Ягве, если верить библии, положил такой зарок, ненависть и вражду между человеком и змеей посеял. А кто, по-вашему, сделал первую попытку разрушить этот Ветхий завет? Человек? Представьте себе, змея!

Он смотрел на меня в упор, я невольно отстранился.

— Вы смеялись, конечно, от души, когда прочитали ту юмореску о «влюбленной гюрзе», — продолжал он, снизив голос почти до шепота.

— Как сказать… — неопределенно ответил я, а потом, стараясь быть вежливым, прибавил: — Но вы же в самом деле не полагаете, что гюрза…

— Как и того молодого человека, я в ответ уличаю вас в невежестве, — отчеканил он. — Гюрза гюрзе рознь. Тот вид гюрзы, из-за которого наш сыр-бор разгорелся, я пока шифрую Гэха, так ее называют на своем языке жители того поселка, где мы с ней встретились. Что это значит в переводе, я так и не смог выяснить.

— Гэха — это влюбленная гюрза?

— Да. И ее «возлюбленным», к счастью, оказался я. К счастью потому, что нервы у меня более крепкие, чем, скажем, у того солдата из вашей юморески. Я не умер от ее любви. Встретились мы в конце ночи, я было заснул в пустыне, и вот такая история, просыпаюсь — она вокруг руки… Но я уже сказал, что я не умер. Сейчас она живет у меня дома. Я записал ее биотоки, изучил биополя, хотя мне это, конечно, многого стоило… Сейчас могу командовать ею на расстоянии, из своей лаборатории в Институте экспериментальной биологии. С Гэхой у меня, так сказать, факультативный эксперимент, но игра, чувствую, стоит свеч, вот и сколачиваю группу добровольцев… Но не делайте вид, что вы уже все поняли. Подробно и детально я еще вам расскажу.

— Когда вы приходите домой в хорошем настроении, она, вероятно, прыгает от радости? — спросил я. — Читал я еще в одном журнале и такую историю…

— Ее пляска показалась бы вам плохим зрелищем, — хмуро заметил он.

Мы уже вышли на другую улицу. Здесь стояли, все в листве, так что их и не разглядишь как следует, одноэтажные, голубые, уютные коттеджи. В нескольких десятках метров впереди я увидел белеющее от ламп дневного света шоссе, а дальше города уже не было, начиналась пустыня.