— Вы хотите сказать, потому он и ушел?
— Вероятнее всего, да. Я говорю, хорошо ли, нет, судите сами. А может быть, опротивела цунинская атмосфера… Вот что: пожалуй, дневник вы все-таки прочитаете. Он у меня дома, приходите завтра.
— В семь часов утра мы уже летим.
— А если вы задержитесь на день? А, забыл, у Наставника строго. За эту ночь вам ведь тоже нагорит? Как там у него меры наказания: добровольный штраф… Все только добровольно.
— Вы знали Гуреева и Чинорьяна?
— Познакомился… Ужаснее всего, что и другие ребята поддерживают эти порядки, верят Цунину; иначе, мол, жить нельзя.
— Меня к тихому знаменателю приводить не будут: я еще не совсем в «Экспрессе». Так что я к вам, пожалуй, заеду днем. Да, знаете, вам бы еще с одним человеком встретиться надо. Может быть, слышали про Славку Косинова?
— Косинов? Вячеслав? Знаю его. Бывший Петренко.
— Как?
— Что вас удивляет? Он институт в Москве закончил, по дороге к месту работы женился, оригинальности или чего другого ради взял фамилию жены.
Еще одной тайной меньше…
…Я и не заметил, как исчезал туман. Бирюзой разлилось теперь море в широком полукольце темно-розового песка. Чуть подальше, говорят, к югу оно уже не зеленое, а красное, почти как кровь, от этого самого песку, размолотых горных пород, так и называется место «Кзыл-су» — красная вода.
Нет, не для того лишь я в этом «Зурбагане», чтобы помочь Виталию. Так я ему и написал из Ташкента.
Надо кончать с камуфляжем. Когда пришел в команду, сказал, что я из листопрокатного цеха, а то сразу у них появилась бы пища для настороженности: газетчик, дескать, для чего это он… Ребята-листопрокатчики, с которыми я работал раньше, меня бы не подвели. Позвони туда Наставник или еще кто-нибудь — из табельной уклончиво ответят: «Чарусов в отпуске…» — и больше ничего, а это же правда. Так я договорился. И если газетный псевдоним — «Сэч» действительно расшифровали, и то можно сослаться на однофамильцев. Да месяц — срок не ахти велик, а дальше я здесь быть не рассчитывал.
Но теперь журналист должен стать журналистом. Как из-под этого уходящего тумана, выгранивалось передо мной пока зыбкое, неясное…
Наставнику верят, за ним идут. И приведет он «Экспресс», хороший машинист, в высшую лигу. Но ценой чего, как этот негодяй Славка говорил?
ГЛАВА 8
Могилев изо всех сил старался унять нервное волнение. Почему-то казалось, что именно они, эти лишние вечерние часы, которые пришлось просидеть в ашхабадском аэропорту, могут решить все на свете.
Когда сел в кресло «ИЛ-18» и певучий голос стюардессы доложил, что полет до Закаспийска будет продолжаться один час — прикинул время и успокоился. Но вот начали гудеть турбины, прошло минут пятнадцать, а самолет все стоял на месте. Забегали по салону летчики, бортпроводницы открыли дверь «на улицу». Выглянув в иллюминатор, Виталий увидел, что один из четырех пропеллеров не хочет сливаться, как его братья, в сверкающий радужный круг.
Тут же объявили, что полет задерживается на два часа из-за неисправности двигателя. Пассажиры бранились, кто-то крикнул: «А если бы в воздухе? Прыгать?..» — а Могилеву невольно припомнились цунинские слова о «судьбе». И ничто не могло отвлечь мысли от этой, казалось бы, ерунды. Не читалось и о другом не думалось…
Вынырнул из вечернего неба и властно подрулил к перрону «ИЛ-18» из Москвы. Люди выходили в плащах, теплых куртках и шляпах, это зрелище привлекало и забавляло всех, кто был в аэропорту. Здесь дневная «жара по-ашхабадски» еще усилилась к вечеру: земля, нагретая, с благодарностью возвращала одолженное ей тепло…
Могилев проверил пиджак (который ему сегодня целый день приходилось таскать на руке): не выпало ли оттуда невзначай ташкентское письмо Сергея. Попалась страница, на которой тот рассказывал историю Сорокиных.
«…Она говорила, что как раз Павел-то и втянул ее в спорт, она от него «заболела». Но, должно быть, одно дело — спорт, другое — Цунин со своим «давай, давай» и тому подобным. С. казалось, что он отдает все, а этого всего хватило ненадолго. Тут, конечно, от человека зависит, и от него же зависит, воспринимать как трагедию или нет, если «дальше не может». В «Экспрессе», где все игралось на честолюбии и «на жилах», это неизбежно стало трагедией.
На С. уже смотрели, как на «кандидата вон». И, понимаешь, надломился человек. Выпивать начал, дальше — больше. Давала себя знать еще и зависть к жене: у той все было счастливее, а, впрочем, в «счастье» ли дело? Она, кажется, ему говорила: «Ты будешь моим общественным тренером, я в спорте за нас обоих…»
Как видишь, эта история напоминает другую, тебе, конечно, известную, а забыл, так вспомни. Всю, можно сказать, спортивную общественность она в свое время взволновала. А разве мало подобных ситуаций получается там, где в спорте видят только путь к насыщению голодного честолюбия? Только что «герои» оказываются рангом выше или ниже, а суть одна.
Ужасная семейная сцена была, когда С. не взяли на прошлогодний кубковый матч с московским «Динамо» и он, так сказать, понял, что все кончено. К его чести, он-таки с собой справился. Решили с Тамарой пока разойтись, перегореть каждый про себя. По-видимому, они любят друг друга…
Я не знаю, насколько тебя заинтересует эта моральная сторона дела, пригодится или нет. Меня она потрясла. Я еще не знаю как, но непременно объявляю «цунинщине» открытую вендетту не на живот, а на смерть. Конечно, трудно воевать с такими, как ты говорил, «слонами», но ведь мы с тобой знаем, что трудностями и интересна жизнь сия. Уже сейчас подумываю, не отбросить ли уже теперь свое неустойчивое инкогнито…»
Эти слова и подняли Могилева в воздух сегодня с утра. Журналисты неисправимы. Цунин настороже, а Сергей сам в когти лезет со своими планами. Стоит немного проглядеть, как Нэмира…
На Косинова Могилев вышел почти одновременно с Сергеем. Нелегко было отыскать инспектора отдела кадров, который работал тогда, зато разговор с ним все поставил на свое место. — Выпускник института стали и сплавов Вячеслав Иванович Петренко взял фамилию жены. Своя казалась ему почему-то заурядной. Об этом рассказала и сама жена. Худенькая, с пугливым, вздрагивающим взглядом, она плакала в кабинете Могилева:
— Его не узнать стало, как он в ту команду пошел… — И чего на футбол проклятый соблазнился? Славы искал. «Судьба, — говорит, — стелет дорогу костями моих врагов». Выстелила…
Потом с начальником отдела у Могилева была схлестка.
— Задержим Косинова, задержим Косинова, — горячился Виталий, — а Наставник? Нужно выяснить, вел ли он раньше, до убийства, такие разговоры, про судьбу мстительную. Это уже похоже на подстрекательство.
— Что же вы предлагаете, товарищ Могилев?
— Допросить всю команду в качестве свидетелей. Сделать это внезапно. Сейчас они в Средней Азии, но не все, здесь тоже остались. Их допросить и одновременно послать человека в Закаспийск, они там завтра играют…
— Ну и ходы размашистые. А чего бегать за ними? Тех, кто здесь, вызывай, — опять вернулся на «ты» Леонид Михайлович, — а когда остальные вернутся…
— Рискованно, Леонид Михайлович: Цунин может узнать, примет все меры. Я хочу сам завтра лететь в Закаспийск.
— Что с тобой сделаешь… Кстати, комбинация с журналистом-разведчиком — на твоей совести, — проворчал Вишунов и добавил как бы полушутя: — Учти еще, сто тысяч твоих земляков не простят тебе, если ты лишишь нашу команду такого тренера. Понял?
…Обо всем, казалось, передумал, пока летел до Ашхабада, все варианты спокойно разобрал, а не отпускает тревога. Может быть, дело-таки не в этих злополучных двух часах, а в предчувствии, что самое трудное еще впереди?
ЗАБЫТЫЙ ДЕСАНТ
Повесть
1
Последние минуты полета, предрассветные, Женя провела в полузабытье, когда и не спится, и не просыпается. Пришла в себя, почувствовав, что самолет делает крен. Сразу бросилась в глаза медно-розовая пустыня, которую пересекала… хорошо укатанная лыжня. Странно? Нет, она где-то читала, что люди уже научились ходить на лыжах и по песку. Потом оказалось, что там была все-таки не лыжня, а широкая двухколейная автомобильная дорога, с высоты похожая на лыжню.
