Улица кончалась площадью, куда я уже съехал, как с хорошей горы, на подошвах. По ту сторону площади притулились друг к другу морской и железнодорожный вокзалы, немного правее редкие, до самого горизонта фонари-вешки выдавали невидимое море. Вплотную, казалось, к берегу прошел огромный золотисто-белый теплоход; в отсветах его огней показались и исчезли гребешки волн. Там громогласно вещало радио:

— Товарищи пассажиры! Мы рады приветствовать вас на борту нашего парома…

Как реку, на пароме переплывают Каспийское море. А на том берегу Наташа. Она гостит у своих родичей. В этом году ее отпуск удачно совпал с моим, месяц еще до него оставался, а мы уже планировали, куда поедем вместе, и она, смеясь, говорила:

— Конечно, в Зурбаган! Куда еще с тобой…

И вот Зурбаган оказался там, где никто не ожидал, а мы с ней — как два берега у Каспийского моря. Мне об этом подумалось потому, что море как раз выдохнуло обрывок песни по радио на пароме:

Прохожие не могли мне сказать, где тут остановка автобуса. Люди, очевидно, в этом городе привыкли больше ходить пешком… Маленький «павловский» автобус, между тем, появился на площади, и мне пришлось бежать за ним, чтобы узнать, где остановка. Хорошо, что она была конечной.

Залез в автобус и, пока стояли, посмотрел еще раз бумажку, которую мне сунули сегодня утром в адресном столе. «Закаспийск-2, улица Ленина…» Закаспийск — так называется этот город, куда я приехал с нашими ребятами-футболистами из команды «Экспресс», чтобы сыграть календарный матч со здешним «Сейнером». И чтобы узнать то, что мне поручил мой друг.

Я не знаю, с какого города Александр Грин писал свой Зурбаган, но Закаспийск, который когда-то называли «часовым пустыни», по-своему заинтересовал бы этого короля романтиков — Грина. От извилистой набережной улицы резко забирают вверх. Горы — не такие, как у нас, на Урале, а темно-розовые, зубчатые, мертвые, но красивые неброской угрюмой красотой — прижимают город с трех сторон к такому же розовому прибрежному песку и зеленой, очень прозрачной воде залива. Это так называемый старый город, с домами из ракушечника и зеленью только в палисадниках. А мне нужен Закаспийск-2, по ту сторону перевала. Он напоминает о себе десятью красными звездами телевышки, которые повисли, казалось, в воздухе над самыми зубцами гор.

«…Сорокин Павел Владимирович», — было написано дальше на бумажке. И я опять словно бы увидел перед собой задиристое лицо Славки Косинова и понял, что тревога моя была за него, самого.

Электричка петляла, отходя от города и опять приближаясь к нему, словно не в силах расстаться. Очертания мартеновских труб с малиновым дымом показывались то по правую, то по левую сторону вагона, пока все не скрылось за вереницей холмов, и тех не стало видно в темноте. Тогда поезд пошел быстрее, и вдруг разбежавшись, как будто оторвался от земли: насыпь стала выше, и придорожные огни внезапно провалились вниз.

«Смотри, как взлетели, — хотел было сказать Могилев, сидевший напротив Светланки, но, посмотрев на нее, промолчал и, плотно застегнув пиджак и плащ, потому что вовсю уже потягивало холодным ночным ветром, продолжал смотреть в окно. Лицо «эксперта номер один», как называли Светлану в городском отделе милиции, не располагало к разговорам. Чувствовалось, что мысленно она посылает к тысячам чертей эту неожиданную поездку. А сам Могилев разве отправился с большой охотой? Проходил, собираясь уже домой, мимо кабинета своего начальника Леонида Михайловича Вишунова, который сегодня дежурил по отделу, и тот как раз открыл дверь, огляделся, увидел Могилева, поманил к себе пальцем и сказал, как обычно в таких случаях, ласковым голосом, у него означавшим, что лучше не возражать:

— Витя, милый друг, выручи старика, съезди, пожалуйста, в Космос.

— Куда? — не понял Могилев.

— В Космос. Не знаешь разве, станция Космос, на электричке. Быстренько, пожалуйста.

— А что там?

— Попал человек под поезд. Может, сам по пьянке, а может… Один мой знакомый решил так отомстить неверной жене: восьмого марта нахлестался, лег на рельсы. Предохранительной решеткой отбросило, жив остался, в больницу только попал. Поезжай, голуба, оттуда милиционер звонил, говорит, дело любопытное и побыстрее надо.

Неписаные законы жизни везде примерно одни и те же, и уголовный розыск — не исключение. Скажем: знать, на ком выезжать. Кого можно под ночь в пятницу, в дождь, послать вместо себя за пятьдесят километров на «любопытное дело» и не услышать в ответ даже: «Леонид Михайлович, опять я?» Могилев совершенно не умел отговариваться в таких случаях. А Светланка смотрит на него так, будто он сам подстроил эту историю на станции Космос. Молча, как незнакомые, проехали они в такси до вокзала, в вечернем дрожащем потоке тускло-красных огней, который медленно двигался по правой стороне улицы навстречу другому, стремительному, брызжущему топленым золотом…

Неизвестно, кто и почему дал этой маленькой пригородной станции такое «вселенское» название. Низкая, вровень с землей, платформа из асфальта, испещренного ветвистыми трещинами, дощатая будка-вокзальчик — даже названия станции нигде не прочтешь. Чуть подальше — по одну сторону линии невысокие горы, заросшие густой бородой смешанного леса, осенью рыжеватой, зимой черно-щетинистой, в другие времена года то и дело меняющей окраску. Сейчас там, в горах, появлялись и исчезали отблески костров; это было бы похоже на папиросные вспышки в темном амфитеатре, если бы зрителям разрешалось курить. А с другого боку железнодорожной насыпи, как пройдешь по ней от станции с полкилометра, — небольшое село, тоже Космос; говорят, раньше у него было не совсем приличное название, за ним — опять горы. Вот и вся география.

Дождь перестал, только листва, блестящая в темноте, напоминала о нем. Могилев и Светлана, по-прежнему молча, прошли скользкую платформу и открыли дверь в торце вокзальчика, где должна быть милиция. Здесь толпились люди. Пожилой усач в форменной черной железнодорожной спецовке, сидя за столиком напротив хладнокровно слушавшего его молоденького сержанта-милиционера, со слезами в голосе повторял:

— Чтоб я еще повел поезд… Чтоб я еще…

Милиционер встал и пожал руку Могилеву:

— Прошу, прошу, товарищ… по-моему, лейтенант? Прошу, без вас не разобраться. — Он повысил голос: — Товарищи, здесь останутся только свидетели.

— Еще на всякий случай парочку понятых, — вполголоса попросил Могилев. — Смерть?

— Да, он в той комнате…

— Проводите туда эксперта. — Могилев, кивнув Светлане, присел за краешек стола, взял листок протокола.

…Кажется, не слишком-таки «любопытное», хотя достаточно трагичное происшествие. Человек лежал на рельсах — Светлана сейчас точно скажет, на живого или нет наехал поезд. Если на живого, тогда эта история, вероятнее всего, не для уголовного розыска… Тут же мелкие вещи, которые нашли у погибшего. Разбитые часы, смятый и разодранный кошелек, сохранившиеся рубль и три рубля. Зачем-то снятые с ног полуботинки. Обрывок темно-коричневого документа с твердой корочкой: можно понять, что это было когда-то читательским билетом Ленинской библиотеки в Москве, Могилев разобрал его длинный многозначный номер вверху и фамилию: Петренко…

Свидетелей двое. Один — тот самый железнодорожник, на которого сразу обратил внимание Могилев. Машинист наехавшего электровоза. Он никак не может прийти в себя, повторяет без конца:

— Чтоб я еще когда-нибудь… Фары светом достали, он лежит под плащом, было метров двадцать…

За двадцать метров, конечно, поезд не остановить, и машинист не будет в ответе. Не в диковинку его состояние. Он не мог вести дальше свой товарняк, пришлось вызывать другую бригаду. И сейчас, когда Могилев уже кончил разговаривать с ним и, попросив расписаться в протоколе, сказал: «Вы свободны, Никанор Кузьмич», — тот, беспомощно оглядевшись, проговорил: