Вернувшись к компьютеру, я нахожу несколько книг о семье Талли и сначала беру те, которые выдают на руки. А вот ради одной мне приходится снова посетить архив изданий с ограниченным доступом.

– Здрасте, – говорю я, подходя к крепости у входа. – Это снова я.

Мистер Бакстер хмуро поправляет на носу очки в круглой оправе и, не глядя мне в глаза, придвигает очередной бланк.

– Думаю, идея с цифровизацией не так уж плоха, – говорю я, заполняя анкету. – Можно было бы ввести сканер для студенческих билетов. Или считыватель отпечатков пальцев.

Я с улыбкой возвращаю ему бланк. Он с каменным лицом кивает мне в сторону коридора.

Точно, он уже начинает смягчаться.

Несколько дней спустя, спускаясь в метро, я наконец встречаю по дороге на платформу уличного музыканта. Даже удивительно, что только сейчас.

Он перебирает струны акустической гитары и поет «песню про ветряную мельницу сердца», как ее называет Джек. Голос у него приятный, и играет он хорошо. Не просто подражает моему папе, а интерпретирует по-своему. Знаю, папе понравилось бы, так что я, как и многие другие, достаю телефон, записываю несколько секунд выступления и отправляю видео отцу. Перед тем как продолжить путь к поезду, я кладу в ведерко у ног музыканта несколько фунтов.

Селеста пригласила меня пообедать, и я нервничаю – это мой первый экскурс в настоящий Лондон. Мы договорились встретиться в корейском ресторанчике рядом с местом ее работы. Я думала, что в метро полно народу, но короткая поездка и близко не подготовила меня к лихорадочной суете улицы, в гуще которой я оказываюсь, едва ступив на поверхность. Я тут же допускаю большую ошибку – замираю на вершине лестницы, и меня чуть не сбивают с ног. Теперь я не столько целенаправленно двигаюсь в выбранном направлении, сколько несусь куда-то вперед, подхваченная суетливой толпой.

Здесь шумно. Дома я к такому не привыкла. Склонив голову, пытаюсь найти в телефоне, в какую сторону мне идти. Селеста велела выйти из метро и двигаться на запад, но я вечно забываю, что совершенно не умею ориентироваться на местности, пока не оказываюсь в нескольких милях от цивилизации, один на один с грифом, сидящим на ветке.

Покружив по кварталу дважды, пытаясь разобраться, в какую сторону поворачивается точка, которой я обозначена на карте, я перехожу улицу (где меня чуть не сбивает мотоциклист) и выхожу на нужный маршрут. Всего через несколько минут шум: машины, болтовня и музыка, льющаяся из ресторанов и магазинов, – практически начинает успокаивать. Он странным образом изолирует, будто уши приспосабливаются слышать только его, а все звуки превращаются в глухой гул.

Первоначальный шок понемногу проходит. Я начинаю замечать не только суету вокруг, но и город во всех его красках. Почувствовав аромат кимчи, я иду на запах к неоновой вывеске с изображением зеленого дракона. На витрине нарисован котенок. Я вижу, как внутри женщина что-то коптит на горизонтальном гриле, а напротив нее за стойкой сидит Селеста.

– Ты нашла дорогу, – произносит Селеста вместо приветствия и встает мне навстречу.

В свете дня она гораздо выше. Стройная, гибкая фигурка в легинсах и топе, сверху накинута полупрозрачная рубашка-оверсайз. Густые черные кудри спускаются на плечи.

– Я кое-что нам заказала, если ты не против, – добавляет она.

– Я что угодно съем. Спасибо, что пригласила.

Робко улыбаясь, я сажусь рядом с ней и пристраиваю холщовую сумку в ногах.

– Я так понимаю, на днях мы тебя не пощадили, – она отпивает газированной воды, не сводя с меня глаз, и я осознаю, что она ждет, когда я начну принимать участие в беседе.

– Ну да, – смеюсь я. – Есть немного.

Она резко кивает. Селеста кажется мне человеком, ценящим честность.

– Не принимай на свой счет. Мы так допрашиваем всех новеньких. С нами непросто, но намерения у нас самые лучшие.

– Ты сказала, что работаешь поблизости? – спрашиваю я, меняя тему. – Чем ты занимаешься?

– Преподаю балет. В основном ребятишкам от шести до десяти.

– Мне следовало догадаться. – Тут было два варианта, либо танцовщица, либо модель. Если бы она сказала, допустим, что работает помощником руководителя, я была бы ужасно разочарована. Нам всем хочется, чтобы невероятные, необыкновенные люди, которых мы встречаем на своем пути, соответствовали нашим фантазиям, чтобы через них мы могли пожить ярко. – Ты и сама танцуешь?

Она в ответ слегка склоняет голову, не говоря ни «да», ни «нет».

– Я всегда думала, что стану профессиональной танцовщицей. Я об этом мечтала. Только это меня и радовало. Родители по уши в долги влезли, чтобы отправить меня на занятия, а потом отдать в балетную школу.

– Что случилось?

– У меня развилось хроническое заболевание бедра. Я игнорировала все признаки года три, пока мама наконец силой не заставила меня обратиться к специалисту. Врач сказал, что я могу либо согласиться на операцию и все исправить, либо танцевать дальше, превозмогая боль. Недолго и с риском нанести непоправимый ущерб здоровью. К тридцати оказаться в инвалидном кресле. – Она пожимает плечами. – На тот момент выбор был невелик.

– Мне очень жаль, – говорю я, сочувственно цокая языком. – Ты, должно быть, была вне себя от горя.

Селеста сухо улыбается.

– Вне себя от горя – преуменьшение века. Я около года была в депрессии. Меня ничто не могло утешить. А потом врач, к которому я ходила на физиотерапию, рассказала, что в танцевальную школу, где учится дочка ее сестры, требуются преподаватели. Я месяцев шесть злилась, что она мне вообще такое предложила, а потом согласилась.

Женщина, стоящая за грилем, ставит перед нами три корзинки с корейскими тако, шашлыком и картофелем-фри в виде вафель. Селеста с братом оба обладают талантом разжечь мой аппетит. К счастью, я никогда не оставляю еду на тарелке.

– А теперь тебе нравится преподавать?

– Обожаю. Дети чудесные. Я даже не осознавала, что балет перестал приносить мне радость. До операции я была им просто одержима, но не думаю, что любила его так, как сейчас. Когда наблюдаю, как ученики оттачивают новые навыки, пока не доводят их до совершенства, когда вижу, в какой восторг они приходят и просто как проводят время с друзьями, у меня на душе становится легче. Каждый день, уходя с работы, я чувствую себя счастливой.

Чем больше она говорит, тем больше ее лицо приобретает спокойное, безмятежное выражение. Я ее понимаю. Точно так же я обретаю счастье в библиотеке. Пока человек не найдет то, чем по-настоящему болеет, цельным ему не стать.

– Как ты вообще начала заниматься балетом? Просто попробовала однажды или как?

– Благодаря маме. До нашего рождения она танцевала. И до сих пор активно участвует в творческой жизни Лондона.

У Селесты вибрирует телефон, лежащий на стойке, и она мельком поглядывает на экран. На мгновение девушка оживляется, будто искра пробегает во взгляде при виде имени, и мне становится любопытно.

– О, и кто такой Роберто?

Она облизывает губы, пытаясь подавить улыбку.

– Хороший друг.

Заметив, что я не отвожу от нее взгляда, пока мы не расправляемся с тако, она уступает.

– Он один из благотворителей танцевальной школы. Филантроп, даже покровитель искусств. И довольно приятный человек.

– Мужчина постарше, да?

– В октябре будет сорок три.

– Ого. Значит, намного старше.

Этого я совсем не ожидала. У шикарной двадцатитрехлетней девушки вроде Селесты, должно быть, толпа молодых поклонников в «Инстаграме», пищущих ей личные сообщения.

– Не говори Ли, – просит она, быстро печатая ответ, и убирает телефон в сумочку. – Он вне себя будет.

– Со мной твой секрет в безопасности.

Я вгрызаюсь в очередное тако, а потом поспешно запиваю его водой – язык горит огнем. Не ожидала, что будет так остро.

– А что насчет тебя? – переводит стрелки Селеста. – Тебя дома ждет парень?

– Никакого парня нет. – Я отпиваю еще воды. Язык будто онемел, а зубы вообще потеряли чувствительность.