– О, замечательно. Посмотрим, смогу ли я на них ответить.

Девушку зовут Софи, и она постоянно улыбается своей жемчужной улыбкой. Каштановые волосы уложены в изящный узел, карие глаза смотрят тепло и приветливо, а за такие скулы и убить можно.

– Вы работаете на Талли? – спрашиваю я, подстроившись под ее шаг. – Или просто устраиваете для них распродажу?

– Я работаю на старшего сына герцога, Бенджамина, – поясняет Софи таким тоном, будто мне это следовало знать. – Я помощник-референт, – она грустно смеется. – И мои должностные обязанности варьируются от решения деловых вопросов до управления всем поместьем.

– Наверное, выматывает.

– Иногда, – признает она.

Я подвожу ее к портрету темноволосой девушки.

– Вот эта картина. Вы можете рассказать что-нибудь, кроме той информации, что есть в реестре?

Софи, поджав губы, изучает картину, потом начинает листать страницы документа, прикрепленного к планшету. Что-то читает.

– Боюсь, ничего нет. Множество полотен принадлежали Лоуренсу Талли, деду нынешнего герцога, а он не слишком прилежно вел каталог работ в своей коллекции. Если надеетесь, что картина ценная или важная, боюсь, это не так. Все ценные работы либо остались в семье, либо были проданы музеям.

– Нет, меня интересует не ценность, а история.

– Простите, что не могу больше ничем помочь, – и с этими словами Софи удаляется поговорить с одним из посетителей распродажи.

Я снова поворачиваюсь к картине и смотрю на ценник. Сто фунтов.

А, к черту. Придется раскошелиться. У папы, конечно, возникнут вопросы, когда он увидит счет с кредитки, но общая сумма вышла не такая уж непомерная. Кроме того, это для академических изысканий. Он поймет.

На пути к особняку Джейми я устраиваю таинственную незнакомку на сиденье рядом с собой. Я начинаю гадать, каким образом член семьи Талли (предположительно) оказался посреди старых комплектов постельного белья и неудачных нарядов, купленных под влиянием сиюминутной моды. Каким образом портрет человека оказывается на раскладном столе посреди распродажи? В какой-то момент эта девушка много для кого-то значила, раз художнику заказали ее портрет. Когда же это изменилось и почему? Что за предательство или трагедия скрываются в прошлом семьи, которая и без того увязла в скандалах и раздорах, если от этой женщины вдруг решили избавиться?

– Надеюсь, эта штука останется в твоей комнате, – подает голос Ли. Он поглядывает на картину через плечо и кривится. – Мне не по душе ее глаза.

– Ой-ой, приятель. Она же тебя слышит, – предупреждает Джейми, поглядывая на меня в зеркало заднего вида. – Эббс, будешь ложиться спать, запирай дверь.

– Это же картина, а не проклятая кукла, – ворчу я. – Если завтра я не проснусь седой, можно считать, что она безобидна.

Ли переводит взгляд на дорогу.

– Она хочет, чтобы ты так и думала.

Мы приближаемся к кованым воротам, минуем аллею, окруженную с обеих сторон деревьями, и выезжаем на открытое пространство – к длинному подъезду с фонтаном. Прямо за ним – величественный особняк Елизаветинской эпохи. В высоких окнах отражаются акры ухоженных лужаек. Джейми подъезжает прямо к главному входу.[21]

– Остановитесь! – выпаливаю я, пялясь в окно.

– Мы и так остановились, – непонимающе произносит он.

– Ты что, типа живешь здесь? Как будто это совершенно нормально.

Он улыбается. Видимо, мое изумление кажется ему как минимум очаровательным.

– Нет. Я живу через две двери от тебя. А тут живет моя семья. Временами.

– Временами, – повторяю я, выбираясь из машины.

– У нас есть квартира в Лондоне и летний дом на континенте, – объясняет он с характерной для верхушки британского общества помпой, над которой вечно потешается Ли (он и сейчас закатывает глаза). – Этот дом – практически реликвия. Кент-Мэнор принадлежит семье со времен войн с Наполеоном. Говорят, один наш предок поссорился с главой семейства, которому раньше принадлежал особняк. Тот потерял на войне трех сыновей, его брат заболел и умер, а сам старик однажды поехал в Лондон, и его ограбили, а потом закололи насмерть.

Я поворачиваюсь к Ли.

– И тебя моя картина беспокоит?

– В конечном счете, – несколько самодовольно продолжает Ли, – Кент предложил вдове владельца безбедное существование до самой смерти, если она передаст ему особняк.

– Какая щедрость, – насмешливо замечаю я.

Он ухмыляется.

– И не говори. – В его дорогих очках от солнца отражается солнечный свет, и он эффектно прислоняется к «Ягуару». – Иногда у нас бывают особые гости. Как-то раз здесь останавливался Элтон Джон.

Он так важничает, рассказывая об этом, что я испытываю неукротимое желание его урезонить – просто забавы ради.

– Я однажды встречалась с Элтоном. Папа несколько раз играл у него на разогреве, когда он по Азии гастролировал. Давным-давно. Он произвел фурор в Корее.

Ли негодующе фыркает.

– Я что, единственный гей в Англии, который до сих пор не познакомился с Элтоном Джоном?

Вечером, вернувшись домой, я перетаскиваю добычу к себе в комнату. Картину ставлю на комод и сажусь на кровать. Смотрю на нее, а она – на меня. Ли не ошибся насчет глаз. Взгляд у девушки умный и проницательный. Она знает, что ты здесь, что ты гадаешь, кто она, задаешься вопросами, на которые она не даст ответа. Кто она такая и как превратилась в безымянную фигуру на холсте – забытую и выброшенную?

От мрачных мыслей у меня по позвоночнику пробегает дрожь. Думаю, как раз этого больше всего боялся папа, именно это вело его карьеру вперед – настойчивый страх забвения. И по той же причине он от всего отказался. Боялся, что никогда толком не узнает собственную дочь, а она – его. Воспоминания имеют над нами куда больше власти, чем мы осознаем.

– Сувенир?

Я подпрыгиваю от неожиданности.

Джек стоит, прислонившись к косяку моей комнаты. На нем лишь пара клетчатых штанов. Волосы у него мокрые, и капли воды стекают на голую грудь. От него пахнет мужским мылом. Запах – густой и влажный – мгновенно заполняет мою комнату, как будто я стою в душе рядом с ним. Эта мысль мгновенно завладевает моим мозгом, и я прихожу в себя, только когда Джек кивает на картину. Вид у него такой, будто его так и тянет пощелкать пальцами у меня перед носом – понять, насколько я ушла в себя.

– Что за девушка на картине?

– В том-то и дело, я не знаю. – Мне удается собраться с мыслями. Остается только надеяться, что он не заметит, как я полностью теряю способность ориентироваться во времени и пространстве всякий раз, когда он полуобнаженным попадается мне на глаза. – Мы остановились на распродаже имущества в одном особняке. А картину я купила в основном из любопытства.

Джек кивает и заходит в комнату, осматривает картину с разных ракурсов.

– Глаза. Клянусь, они за мной так и следят.

– Ли она не понравилась, – ухмыляюсь я. – Он боится, что она выползет из моей комнаты, возьмет нож для мяса и отправится к нему в спальню.

Джек ежится.

– Вот спасибо. Теперь меня будут донимать кошмары.

– Мне надо придумать исследовательский проект по одному предмету. Разгадать своего рода загадку. Думаю, такой вариант подойдет.

Джек подходит ближе к полотну.

– Одно можно сказать точно: она красотка.

До чего типично: Горячий Джек очарован девушкой с картины – с картины, которую я же принесла домой. Элиза будет в восторге.

– Я хочу выяснить, кто это, но не знаю, с чего начать.

Пожав плечами, он указывает на уголок холста.

– Начни с художника.

Я приглядываюсь. Подпись настолько незаметная, что я вообще сначала не обратила на нее внимания.

– Что там написано? – Я щурюсь, пытаясь разглядеть каракули в правом углу. – Дайс?

– Похоже на то.

– И каковы шансы найти в Англии художника по фамилии Дайс, писавшего во времена Второй мировой?

– Видимо, это тебе и предстоит узнать. – Он отступает на шаг, не сводя глаз с моего новообретенного сокровища. – До чего дико выставлять портрет на лужайку перед домом, не сказав ни слова о том, кто на нем, а?