Вот жить, не дыша, не очень получается, и вскоре я начинаю лихорадочно глотать воздух. Разумеется, в процессе я умудряюсь закашлять и заработать от Джека веселый взгляд.

Все, ребята, списывайте чудачку-американку со счетов. Она до сих пор не разобралась, как надо вдыхать кислород.

К тому моменту, когда водитель останавливается, я готова из кожи выпрыгнуть. Едва оказавшись на улице, я глубоко вдыхаю свежий вечерний воздух и делаю вид, что меня совершенно не волнует сексуальный австралиец, стоящий рядом со мной.

В пабе уже собралась толпа, но назвать его набитым нельзя. Больше всего движухи у барной стойки и рядом с мишенями для дартса в передней части помещения. Мы проходим мимо столиков, расставленных перед крошечной и пока пустой сценой, куда кроме барабанной установки, микрофонов, усилителей и парочки мониторов ничего и не поместится.

Ли ведет нас к столику, где уже сидит пара девушек. Бледная изящная блондинка с резко очерченной стрижкой-пикси, завидев его, отставляет бокал мартини. На ней шелковистое платье с глубоким декольте и целая куча броских серебряных украшений. Она поднимает на меня огромные глаза цвета морской пены, и я в мгновение ока чувствую себя маленькой и плохо одетой.

Девушка рядом с ней выше, и она, привстав, целует Ли в обе щеки. На ней обтягивающая футболка в рубчик и кожаные брюки, облегающие бесконечные ноги. Она просто шикарна. Наверное, таких красивых людей, как она, я никогда в жизни не встречала.

Их с Ли сходство прямо-таки бросается в глаза. У них одинаковые губы, одинаковые темные глаза и высокие скулы. Нельзя сказать, что они копия друг друга, но даже издалека заметно, что они родственники.

– Моя близняшка Селеста, – объявляет Ли вместо приветствия. – Сестренка, это Эбби.

– А, та самая американка.

В последнее время в это часто слышу.

– Та самая, – застенчиво откликаюсь я. – Приятно наконец познакомиться.

– Взаимно. Это Ивонн, – Селеста кивает в сторону элегантной блондинки, а потом окидывает меня долгим взглядом сверху вниз.

Она изучает мой внешний вид, а я гадаю, помогла помощь Ли или навредила. И Ивонн, и Селеста одеты куда шикарнее и сексуальнее, чем я, – мне такие наряды и в голову бы не пришли. На их фоне я чувствую себя ребенком.

Джек и Джейми сбегают к бару, а Ивонн встает, чтобы поприветствовать меня поцелуем в обе щеки. На самом деле, как выясняется, целовать тут никого не принято – надо лишь чмокнуть воздух. Я постоянно поворачиваюсь не в ту сторону, так что в итоге мы самым ужасным образом пытаемся не столкнуться. Она целует меня в ухо, потом в нос, и в процессе мы обе смотримся со стороны просто кошмарно. К этому моменту я уже готова сбежать из этой страны и никогда не возвращаться.

Глаза у нее смеются.

– Что ж, вышло определенно неловко.

По крайней мере, она способна воспринимать все с юмором.

– Несколько обескураживает, – соглашаюсь я. – И явно задает не лучший тон для остального вечера.

Она в ответ беззаботно смеется.

– Цыц, дорогая. Вечер будет шикарный.

– Что будешь пить? – спрашивает Ли.

– Белое вино? – честно говоря, я даже не задумывалась особенно, какой напиток предпочитаю, пока не оказалась по эту сторону Атлантики. Здесь мне законно можно пить алкоголь, а вино представляется самым безопасным вариантом.

– Рассчитывай свои силы, – с насмешкой оставляет свой комментарий Ивонн. – Ты же не хочешь слишком хорошо провести время.

Значит, вот как все будет.

Ивонн заказывает еще один «Эспрессо мартини», а Селеста – пинту пива. Вооружившись нашими заказами, Ли оставляет меня под прицелом двух неприкрыто изучающих женских взглядов.

– Ты, наверное, мало пьешь, да? – высказывает догадку Селеста. – В Америке ведь тебе нельзя по закону.

– Верно. Но еще у меня своего рода ПТСР, – неожиданно признаюсь я. – Не выношу запах пива и крепкого алкоголя. Меня подташнивать начинает. Слишком много всего этого было вокруг, когда я была ребенком.[13]

– А почему? – спрашивает Селеста. – Родители-алкоголики?

Какая изящная формулировка. Видимо, ей, как и брату, свойственна бестактность.

Я качаю головой.

– Нет, ничего такого. Но папа раньше был тем еще тусовщиком. Положение обязывало.

Не уверена, почему я до сих пор говорю. Мне даже не хочется все это обсуждать. Но в пронзительном взгляде Селесты есть нечто особенное, то, что будто вынуждает слова снова и снова срываться с губ, а меня – утрачивать контроль за собственными инстинктами. Видимо, проявило себя мое неизлечимое стремление всем понравиться.

Селеста сощуривается.

– И что же это за положение такое?

– Нет, я хотела сказать… – Вот черт. Сама не знаю, что я хотела сказать. Я загнала себя в угол, а теперь отчаянно пытаюсь из него выбраться. – То есть его работа… – Серьезно, Эбби?

– Работа, – повторяет Селеста. – Это еще что значит?

Я могу весь вечер уклоняться от ее расспросов так и этак, но она явно не отстанет. Глаза у нее горят упрямством как у гончей, взявшей след. Теперь ей надо заполучить кость – просто из спортивного интереса.

Вздохнув, я капитулирую:

– Он был музыкантом.

Она изгибает одну идеально очерченную бровь.

– И что, я его знаю?

А вот этот момент я просто ненавижу.

– Ганнер Блай.

От изумления у нее открывается рот. Ивонн склоняет голову к плечу. Я уже знаю, что будет дальше. Обычно в этот момент все начинают ахать и охать. Говорить, какой сексуальный у меня папа. Фу, какая гадость.

А потом принимаются вспоминать песню с выпускного в школе или с выпускного в университете, или песню, под которую расстались с бывшим, или под которую лишились девственности на парковке возле «Дэйри-Квин». Понятия не имею, почему люди считают, будто я хочу все это знать.[14]

А потом неизбежно оказывается, что среди них есть начинающий музыкальный продюсер. Или кузен-певец. Или у их парня есть группа. Все чего-то хотят – того, что я совершенно не в силах им дать, и я в мгновение ока становлюсь декорацией, средством достижения цели. Какие бы отношения нас ни связывали до этого, они тут же деградируют до принципа «ты мне, я – тебе». Друзей при таком раскладе заводить непросто.

На самом деле, среди всего этого еще и чертовски одиноко.

Тут к столику как раз возвращаются ребята – с нашими напитками. Селеста игнорирует мой умоляющий взгляд и мгновенно поворачивается к брату.

– Ты почему не сказал, что отец Эбби – Ганнер Блай? – набрасывается она на него.

– Что? – Ли косится на нее, посмеиваясь. – Это кто сказал?

– Эбби.

– Что, правда? – моргает Джейми.

Я неохотно киваю.

– Мне должно быть знакомо это имя? – подает голос Джек, окидывая всех за столом изучающим взглядом. Знала, что он мне не просто так понравился.

Ивонн протягивает ему свой телефон. И глаза меня не подводят – теперь она рассматривает меня… с уважением, что ли? Впрочем, это лучше, чем первоначальное презрение, так что я не против.

Джек подносит телефон к уху, внимательно слушая какой-то трек через «Спотифай». А потом резко смотрит на меня.

– Ой, это же тот, который пел «ветряная мельница сердца»!

Ненавижу эту песню. Она стала одним из первых папиных синглов, а потом – неотъемлемой частью любой рекламы, приторным саундтреком по телевизору и инструменталкой в лифте. Чем вообще сердце похоже на ветряную мельницу, черт возьми?

Однажды я спросила об этом папу. Он ответил, что наверняка писал текст под кайфом, а потом прочел лекцию на тему «Просто скажи наркотикам „нет“.

– Вы серьезно? – обвожу взглядом всех собравшихся. – Никто не собирается раздувать из этой мухи слона? Потому что вы понятия не имеете, как это освежает.

– Мы англичане, Эббс, – откликается Джейми со своим привычным четким, пафосным акцентом. – Кроме пива и футбола мы вообще ничему не придаем значения.