– Что верно, то верно, – согласился изрядно покрасневший от крепкой наливочки Афанасий Петрович.

– Подумать только, саму царскую власть надумал критиковать! Это же до чего докатиться можно!

– Это вы про вольнодумца Радищева? Ну и докатился. Теперь в остроге десять лет пусть посидит, подумает.

– И пусть благодарствует, что милосердная наша государыня отменила его казнь. Крепостные, видите ли, страдают. А кто они такие, эти крепостные?

– Грязь.

– Хуже грязи. Тьфу! – Глафира Никитична почувствовала привычное раздражение.

– Однако, мне пора. Нынче ещё на поля надо съездить.

– Ну, что же, оно езжайте, ежели пора, но только завтра вечером ко мне непременно на ужин, – согласилась помещица и позвонила в колокольчик.

– Проводи господина Овчакова, – приказала горничной.

Когда гость вышел, Глафира Никитична вдруг проворно подскочила, приблизилась к двери, за которой только что скрылись помещик и горничная и, немало не стесняясь сидящей девушки, откровенно стала прислушиваться, что происходит в прихожей.

Девушка ещё ниже опустила голову.

– Варя, иди сюда, – прошипела вполголоса Глафира Никитична.

Та послушно приблизилась.

– Глянь-ка, что там в прихожей, – помещица почти вытолкнула девушку в дверь.

В прихожей разомлевший помещик прижал перепуганную горничную в самый угол. Увидев вошедшую девушку, Афанасий Петрович смущённо крякнул и поспешил на улицу.

Не успела закрыться за ним дверь, как показалась Глафира Никитична.

Цепким взглядом окинула присутствующих.

Бледная горничная стояла у вешалки, прижав руки к груди, рот её некрасиво кривился в каком-то немыслимом напряжении.

Варя боялась поднять взгляд на свою благодетельницу. Она уже присутствовала на похожих сценах, и от одного предвидения дальнейшего ей становилось дурно.

– Ну, я так и знала, змеища подколодная, – начала Глафира Никитична, медленно приближаясь к горничной.

– Барыня, ничего не было, – девка бросилась ей в ноги.

– А раз ничего не было, чего тогда бояться? – помещица говорила почти ласково, но белые глаза выдавали её бешенство.

– Глафира Никитична, матушка родненькая, – Варя и сама не понимала, как бросилась к помещице, схватила её за руки и стала неистово целовать, не давая этих рукам вцепиться в девушку, – видела. Афанасий Петрович поправлял у зеркала сюртук. Агаша держала шляпу.

На секунду показалось, что помещица ударит свою крестницу. Но, похоже, опомнилась.

– Ступай, заступница, – с раздражением бросила той. – И без тебя разберёмся.

Варя ушла, беспомощно оглядываясь на Агашу. Но и у Глафиры Никитичны пыл поугас.

– Пошла прочь, паскуда.

Девушке дважды не пришлось повторять.

Глафира Никитична тяжело опустилась в кресло.

Столько лет уже смотрит она на своего соседа и не понимает, чего он ждёт.

Овдовела она много лет назад. И все эти годы Афанасий частый гость, преданный друг, интересный собеседник, советник во всех делах. И только-то? А она ведь не молодеет. И с каждым годом всё тяжелее смотреть на себя в зеркало. Столько лет потеряли, а могли бы жить и жить. Два поместья кабы объединить, вот сила была бы. Но он, похоже, не понимает своего счастья.

А эти девки бесстыжие, так и вертятся, зубы скалят, завлекают. Молодые, свежие. Где тут мужику устоять?

Глафира Никитична в бессилии замычала сквозь сжатые губы.

Кажется, вот только что и она была прекрасной юной девушкой. Потом женой. И добрый приятель её мужа, молодой помещик Афанасий, оказывал ей знаки внимания. И она их со смехом принимала, насколько может принимать ухаживания молодого человека замужняя дама, не уронив себя в глазах общества.

И немного знаков внимания принимала втайне от глаз общества. И особенно от глаз собственного мужа.

А когда стала вдовой, отгоревав положенный срок, стала ждать предложения руки и сердца. И вот до сих пор ждёт.

Эх, кабы вернуть ей годков двадцать назад.

Из открытого окна тянуло прохладой. Может, и не следовало находиться у него так долго, но Варя никак не могла побороть сковавшее её оцепенение. Так и сидела, кутаясь в тёплую шаль, слушая трели соловья и глядя в залитый лунным голубоватым светом сад.

Такая ночь сказочная. Садовые дорожки казались непривычно загадочными в ночном свете, и теперь по ним должны бродить другие существа. Днём туда-сюда бегают она, Глафира Никитична, многочисленная дворня, садовник со своими инструментами. А сейчас время для других созданий. И под сладкозвучные песни соловья представлялось Варе, что вот-вот покажется стройная фигура в длинной белой рубахе и с распущенными зелёными волосами русалки.

Девушка задумалась, куда бы она могла направиться? Искать своего милого, конечно. Злые люди их разлучили, потеряли они друг друга, вот и ищет…

Издалека послышался чей-то вопль и залаяли собаки, нарушая очарование. Варя очнулась. Встала, закрыла окно. Но не поспешила лечь. Есть ещё дело.

Конюх Андрей. Сидит сейчас возле свинарника наказанный. Руки, ноги в деревянной колоде крепко закованы. Рядом приставлен сторож, чтобы никто не посмел тайком воды принести.

Но Варя видела, как поздно вечером сторожа сменились. И теперь караулит дед Перепёлка. А дед этот добрый знакомец Вари. Вот она и решила дождаться ночи и сходить к конюху, отнести воды и хлеба кусок.

Теперь уж пора.

На всякий случай тихонько, не зажигая свечу, прошла к комнате Глафиры Никитичны. Луна чуть освещала помещичий дом и изнутри, щедро вливаясь своими голубоватыми лучами в окна. Всё тихо. Девка Марфушка спит на полу у двери на случай, коли понадобится хозяйке. Лучшего времени не будет.

Варя вышла в сад. Оглянулась на своё окно. Теперь там пусто. Усмехнулась. Вместо русалки идёт по садовой ночной дорожке она. И не суженого ищет, а бутыль воды и хлеб несёт несчастному.

– Стой, хтой-та? – послышался чуть дребезжащий голос Перепёлки.

– Это я, дед, не шуми.

– Варвара Сергеевна, никак?

– Да.

– Да что ж Вы в потёмках-то? Ай огонь какой зажечь?

– Не надо.

– А то и верно. Луна какая! Всё видать и без огня.

Варя подошла к пленнику. Руки-ноги закованы, голова опущена на грудь. Длинные прямые волосы скрывают лицо.

– Эй! Андрей! – позвала Варя.

Тот поднял голову, посмотрел на девушку равнодушно и вновь опустил.

– Ну чаво ты? Чаво ты? – засуетился дед. – Ну наказали, бывает. Сейчас водички попьёшь – полегчает.

Но Андрей больше не захотел смотреть на Варю.

Девушка растерялась.

– Дед, возьми. Дашь ему, – протянула она свои подношения старику.

– Дам. Идите, Варвара Сергеевна, не беспокойтесь. Дам. А вы идите, а то простудитесь, – повторял дед чуть суетливо.

Варя повернула назад к дому.

– Ну чаво ты? – с досадой обратился Перепёлка к Андрею. – Во, барышня пришли к нему, а он видите ли нос воротит.

– Вот именно, что «барышня». Не надо мне их барских подачек.

– Ишь ты какой! Не надо подачек! Вот за твою гордость, Андрюха, и попадает тебе без конца. А надо проще быть. Где промолчать, а где хозяйке лучше на глаза не попадаться. А ты всё с норовом, да с нахальством. И барышню напрасно обидел. Хорошая она.

– Может, сейчас и хорошая, а вот станет хозяйкой над нами, сама за плеть возьмётся, да по нашим спинам пройдётся с удовольствием.

– Ну ты тоже, под одну гребёнку всех не стриги. Разные люди есть и среди их, и среди нас, крестьян. А у ней, коли хочешь знать, жизнь тоже не сахар.

– Прям, не сахар.

– А вот испей водицы, да хлебушек пожуй, а я тебе расскажу.

– Я-то у её родителей много лет служил. Может, лет тридцать. Как теперь посчитать? Да, считай, что долго. Хорошие они люди были, хоть и баре. Не кривись! Хорошие! Правда, не шибко богатые. Я да Агаша у них служили. Та, что теперича в горничных у Глафиры Никитичны. Не-е, было еще немного людей, но тех продали после смерти хозяев в разные места. Теперь, можа, и не увидимся никогда. А хозяев тогда, Вариных родителей, получается, одного за другой горячка унесла. А Варвара Сергеевна училась как раз. В пансионе для благородных. Да… Шибко убивалась она. Сиротой осталась. А я вот что замечаю, коли родители добрые, так и дети хорошие получаются. А, коли дети непутёвые – смотри на родителей – тама непутёвость начинается.