После обеда перебрались в музыкальную комнату. Желающие расселись за карточными столиками. Сонечка прошла к фортепиано. Играла она неплохо, голос был приятный, поэтому какое-то время слушали её. Когда наступила очередь другим девушкам показать себя, все уже достаточно насладились музыкой, поэтому вернулись к картам и разговорам.

Пройдясь по гостиной, Татьяна Владимировна прислушалась к важным из них.

Ливасов опять был рядом с Софией. Она раскрыла на чистой странице свой памятный альбом, и Дмитрий Сергеевич что-то с энтузиазмом туда строчил, закрывшись от хозяйки альбома. Сонечка со смехом пыталась подглядеть, но Ливасов был неприступен.

Думинский беседовал с девушками. Среди них вновь выделялась Маша Горобец. Вот кто проныра, с раздражением подумала Татьяна Владимировна. Похоже Горобцы прекрасно понимают, чего они хотят, в отличие от её легкомысленной дочери, и своего не собираются упускать. Татьяна Владимировна прислушалась.

– О, я с Вами совершенно согласна. Теперь среди работ художников можно увидеть сельский и городской пейзажи. Но всё же значительное большинство их работ – это портрет.

Маша хорошенькая девушка. Умная, начитанная. Но Сонечка гораздо красивее. И вот теперь эта Маша имеет успех там, где должна была блистать её младшая дочь.

– Вы не знакомы с работами Ерменёва?

– Нет, к сожалению. Но очень хотелось бы услышать от Вас о его творчестве.

Ишь ты, услышать от Вас. Эта девица не промах.

Татьяна Владимировна мгновенно угадывала, или ей казалось, что угадывает, все хитрости и уловки окружающих, которыми сама искусно владела.

– О, его работы впечатляют, также, как и его судьба…

Далее Татьяна Владимировна не услышала – пришлось отойти, чтобы пронырливые Горобцы не разгадали её манёвры. Ещё решат, что она намеренно подслушивает.

Со вздохом посмотрела на свою смеющуюся младшую дочку и досада отразилась на лице лёгкой краской. Одного весёлого зятя для неё уже более чем достаточно.

«23 мая

Милостивая государыня Глафира Никитична, прежде, нежели приступить к своим обязанностям, разрешите узнать, как Ваше здоровье и настроение и пожелать всего доброго.

У нас всё тихо, как и прежде. Вчера был обед. Жаль, что Вы не смогли присутствовать.

Сегодня закончили весь посев. Лишь на дальнем поле…»

Глафира Никитична внимательно прочитала ежедневный отчёт Ольги Павловны. Как всегда, эта писулька была бестолковая, но пусть учится. Ежели всё пустить на самотёк, толку у Ночаевых совсем не будет. Но слепо доверять этой бумаге Глафира Никитична не собиралась, поэтому следом открыла другое ежедневное послание из того же поместья, но уже от управляющего, которого, кстати, она сама и назначила в хозяйство к племяннику.

«23 мая

Ваше сиятельство, любезнейшая…»

Плут. В последнее время стал вилять и приукрашивать. А это верный признак, что мошенничает.

Глафира Никитична чувствовала, как в ней закипает гнев. Где набрать верных и умных людей? Совсем перевелись что ли? Подарила прекрасное поместье и что с ним станет через несколько лет, ежели так и продолжат работать на него спустя рукава? Одна дура, другой плут. Всё придёт в упадок.

И лишь на племянника гнев тут же угасал, не успев набрать силу. В глазах Глафиры Никитичны Владимир Осипович всё ещё был Володенькой. Молодым юношей, который никак не созрел, чтобы серьёзно взглянуть на жизнь.

Единственная родная кровь. От осознания этого, она на все его проступки готова смотреть сквозь пальцы. Плоть от плоти любимой сестры, так рано ушедшей из жизни. Не доехавшей до её усадьбы менее версты.

Не думала Глафира Никитична, что сама останется бездетной. Молодая, красивая вдова, а рядом Афанасий. Кто им мешал?

Но годы промелькнули, словно стая перепуганных птиц за окном, и вот уже свои дети ей недоступны.

И вновь раздражение шевельнулось в груди. Всю жизнь пахала в своём поместье больше любой крестьянки. У других вечера да балы на уме, у неё подсчёт доходов и расходов. И к чему пришла?

Нет, на хозяйство ей грешно жаловаться, всё процветает и приносит хороший доход, а вот радости что-то мало.

Подошла к окну. Вдалеке увидела Варю. Вот тоже, судьба подарила крестницу – ни рыба, ни мясо. Собственной тени боится, слова не вымолвит.

Вернулась к столу, позвонила в колокольчик. Тут же вошла новая горничная – цыганка.

– Звали, барыня? – неловко поклонилась та. Поклонилась с такой натугой, словно боялась, что спина в пояснице разломится пополам.

Секунду старая помещица боролась с желанием подойти к нахалке и переломать ей тут же её хребет, чтобы гнулся шибче, но сдержалась, успеет ещё.

– Позови барышню.

Ерина снова неловко поклонилась, блеснув тёмными глазами и вышла.

– Где куёлда? – спросила Глафира Никитична, как только Варя показалась на пороге.

Девушка секунду находилась в замешательстве, потом резко побледнела, догадалась.

– Агаша, Ваша милость?

Старая помещица не посчитала нужным отвечать.

– Агаша…, – Варя так и не придумала, что ей сказать про Агашу, чтобы отвести беду от неё подальше. И вот теперь нужно на ходу выкручиваться. – Она плоха. Боюсь, что не выживет.

Глафира Никитична задумчиво пожевала губами.

– Не выживет, говоришь? Тогда… пристав может заинтересоваться, вопросы задавать. Если что… нужно сказать… что с чердака свалилась лахудра. Поняла? Ну, иди, когда помрёт – доложишь.

Варя вышла. Помещица вновь позвонила в колокольчик. Снова вошла Ерина. Глафира Никитична некоторое время сверлила её взглядом, решая, какое поручение ей задать.

– Вычистишь весь паркет здесь. И если замечу хоть пятнышко, которое мне не понравится, будешь его вылизывать языком. Приступай.

Паркет девушка ещё ни разу в своей жизни не чистила. Но Ерина не зря в этой усадьбе провела уже несколько дней. И все дни держала глаза открытыми. Поэтому вскоре девушка вернулась в комнату с щёткой, обёрнутой суконной тряпкой и принялась за самый дальний угол.

Когда она нагнулась, из кармана выпала небольшая прямоугольная коробочка. Ерина, кажется, не заметила этого. Зато от зорких, хоть и пятидесятилетних глаз Глафиры Никитичны это не укрылось.

– Эй, девка, подай сюда.

– Что, барыня? – живо обернулась Ерина.

– А то, что ты по моему полу разбрасываешь.

Ерина только тут заметила потерю. Она подняла коробочку, медленно подошла к барыне.

– Это карты. Гадальные.

Глафира Никитична протянула руку. Ерина медленно произнесла:

– Худо будет, если Вы их возьмёте, – и протянула навстречу свою руку с колодой карт, словно предлагая помещице сделать выбор: брать или не брать.

Секунду Глафира Никитична колебалась. Потом опустила руку.

– Гадаешь?

– А как же? Я же ведь цыганка.

– Вот именно, что цыганка. Врёте вы всё, – махнула рукой небрежно.

Ерина на это ничего не ответила, лишь чуть прищурив глаза на короткое время, пристально вгляделась в лицо барыни, оставив у той неприятное впечатление, что девка увидела чуть больше, чем полагалось простой прислуге.

В тот день вылизывать пятна языком Ерине не пришлось.

– Ванятка! – позвала Дуняша братика.

– Что? Опять?

– Опять, Ванечка. Я бы сама пошла, да сегодня уже была. Боюсь, Лютый меня приметил.

– Ладно, – хмуро согласился мальчуган, и не раздумывая, и особо не тратя время на сборы, тут же побежал по деревенской дороге, по пути черпая босыми ногами пыль, чтобы она стояла коромыслом.

На барском дворе народу полно. Ванятка ловко пролавировал между мужиками и бабами, стараясь не мешаться под ногами, а то ведь могут и наподдать.

Ерины опять не видно.

Дуняша извелась вся. Всё ей кажется, что бьют сестру по щекам и за виски таскают. Даже Ванятка забеспокоился.

Хотя, с Ваняткиной точки зрения, не таковская Ерина, чтобы её били. Но на всякий случай начал строить планы мести.