– Заткнитесь все! – кричал один бородатый, обмотанный проводами. – Не нойте, вашу мать! – Он выстрелил в воздух. Люди затихли. Там за витражными окнами раздался возглас сирен, и полицейские рупоры:

– Отпустите людей!

Ещё одна автоматная очередь. Визг и мертвецкая тишина. Людей обуял дикий ужас, никто не мог даже кричать.

– Какие ваши условия?

Террористы стреляют опять.

– С вами будет говорить капитан полиции…

Хорхе молился о жизни – не за себя, за неё. Лишь бы её спасли. Он прижал малышку крепче, она его обняла, потом отпустила руки, порываясь встать.

– Нельзя, – шепнул ей Хорхе, – нельзя вставать.

– Туда, – сказала малышка и показала в толпу.

– Нужно тихо сидеть…

– Заткнись! – закричал сумасшедший парень с автоматом в руках и направил на Хорхе ствол. Дебора испугалась и прижалась опять к старику.

Сколько же здесь детей, думал Хорхе, ещё трое, а может, и больше.

– Забери из касс деньги! – кричал один террорист другому.

Парень в чёрном подошёл к кассе и просунул туда мешок.

– Складывай всё, живо!

Кассирша торопится, плачет, роняет мешок.

– Быстрей!

Её тихий вой громким эхом отлетает от стен.

Выстрел. Она убита. В толпе раздаётся сдавленный плач.

– Всё хорошо, – шепчет малышке Хорхе, – всё хорошо.

– Извините, – слышит он шёпот сзади, не оборачивается, ждёт. – Вы не могли бы подать мой дипломат? Вон тот, в горе сумок, чёрный, с золотыми замками. Вы можете дотянуться? Это вопрос жизни и смерти.

Здесь у всех такой же вопрос, думал Хорхе. Он не хотел двигаться с места, боясь разозлить тех ублюдков.

– Это мой дипломат, – продолжает шёпотом парень, – там есть шприц, в нем лекарство.

Наверное, диабетик, думает Хорхе, эх, сейчас не до лекарств.

Хорхе делает вид, что не слышит. Он не может так рисковать.

– Она может умереть, – продолжает упрямый парень.

Хорхе поворачивает затёкшую шею. Никого рядом с парнем нет.

– Она вон там, – указывает он поодаль. В метрах пяти – бледная девушка на полу, на плече её – сильный порез.

Как же он рисковал, пока полз до него, понял Хорхе.

– Ей совсем плохо.

– Не дотянусь, – шепчет старик и стыдливо отводит глаза, прижимая крепче ребёнка.

Мальчишку мы так и не нашли. Пассажиры из последнего, восьмого, вагона перебежали в наш. Взрыв багажного отсека разбудил даже крепко спящих. Миссис Салливан пыталась объяснить им, что происходит, и, похоже, делала это не первый раз, потому как уже охрипла. Паника настигла каждого, цепной волной переходя по лицам, отдаваясь дрожью в руках, забирая остатки спокойствия.

– Нужно доложить начальнику поезда! – кричал один из только просунувшихся, в очередной раз срывая стоп-кран.

– Начальника поезда нет, – подошёл к нему Трэвис и крепко сжал его плечо, – а стоп-кран не работает.

– Значит, он должен быть в другом вагоне, не мог же пропасть машинист! – истерично вопил пассажир. – Нужно обратиться к проводникам, хоть к кому-нибудь!

– В других вагонах проводников нет, – повторял Трэвис сквозь зубы. – Там вообще никого нет, кроме трупов.

Мужчина отпрянул

Слова Трэвиса и его внешний вид, граничащий с лёгким безумием, повлияли на всех отрезвляюще. Никому не хотелось искать подтверждения его слов. Глядя на нас, и без того было всё понятно: помятый вид, обречённый взгляд, порезы и синяки, пятна крови на одежде и ботинках и сумасшедший парень Юсуф, что сидел в углу вагона, вцепившись дрожащими пальцами в остатки своих волос.

– Вставай, парень, – поднял его Трэвис, – скоро всё закончится.

– Вы так уверены, что всё закончится хорошо? – налетел на него всё тот же истерик.

– Про «хорошо» я ничего не говорил, я лишь сказал, что всё закончится, и всё на этом.

И в этом он был прав. Лучше уж ужасный конец, чем это бесконечное безумие. Я готов был уже умереть, разбиться во время прыжка, попасть под колёса, лишь бы только не находиться здесь.

Из купе Хосефы вышел Лембек.

Полянский смотрел в окно.

– Подъём уже близко. Через пять минут нужно будет спрыгивать с поезда. Возьмите девушку, не знаю как, но нужно, чтобы она спрыгнула с нами.

– Боюсь, что она умерла, – сказал тихо Лембек.

Замолкли все, кто был рядом, даже Юсуф поднял глаза, оголил свои заячьи зубы и громко захохотал. От его сумасшедшего хохота свело всё внутри, ещё сильнее, чем от вида трупов. Юсуф и сам был трупом. Когда мертво сознание, жизнь плоти – как жизнь мертвеца.

В купе Хосефы было непривычно тепло, свет до того холодного солнца вдруг стал тёплым и мягким. Девушка лежала на кушетке, стеклянным взглядом смотря в потолок. Полянский прощупывал пульс. Лицо её, до того просто бледное, стало фарфорово-белым, посиневшие губы неестественно искривились, взгляд не реагировал ни на что.

– Выведите всех людей в тамбур, – приказал Трэвис Лембеку, – быстро! Мы подъезжаем к возвышенности, на самой высокой точке скорость будет равна примерно десяти километрам в час.

Лембек и другие пассажиры послушно выходили из вагона.

– Она умирает? – спросил я, когда мы с Полянским остались одни.

– Можно сказать и так.

– Вы говорили, нужно противоядие.

– Говорил.

Он взял Хосефу на руки, приподнял и понёс на выход.

– Вы что же, будете прыгать вместе с ней? – испугался я.

– А есть другой выход?

– Сколько ей осталось?

– Жить? Не больше получаса, может, час, – смотрел на неё Полянский.

– Так зачем вы…

– Не знаю, может, чтобы всё-таки вспомнить, где я её раньше видел.

Я знал, что Полянский был тем ещё подлецом, я и сам им был и потому легко это чуял. Как животные находят друг друга по запаху, так и люди видят подобных себе. Но что-то изменилось сейчас. До того мне казалось, что страх превращал людей в монстров, что желанием выжить можно убить… Но здесь, в этом поезде смерти, всё было совсем по-другому. Здесь погибали живые тела и оживали мёртвые души, зарытые заживо под плесенью лжи и обмана, лёгких выгод и кровавых купюр. Здесь каждый имел новый шанс стать опять человеком, стать опять тем, кого он в себе потерял.

Мы все столпились у выхода.

Весь тамбур был забит людьми.

– Скорость на самой вершине приблизится к минимальной, женщинам и мужчинам с детьми лучше всего спрыгнуть последними. Тот, кто не боится сломать пару рёбер, может готовиться прыгать уже сейчас, – кричал Трэвис.

Он выставлял людей в шеренгу. На лицах каждого замер смертельный страх.

Полянский держал Хосефу и всматривался в её бледное лицо.

– Вы говорили, она вам знакома? – спросил он меня.

– Да, её голос, лицо, я откуда-то её помню.

– Где вы её видели, Берроу?

Я попытался порыться в памяти, но от этого не было толку. Память была пуста и дырява, как решето. Её покидали последние мысли, как люди этот вагон. Мне казалось, я позабыл сам себя. Что-то ныло внутри, будто напоминая о чём-то… О чём я забыл? О чём…

– Яхве воздаст, – сказал вдруг Полянский. – Вы вроде бы вспомнили это?

У меня ещё сильнее разболелся желудок, казалось, всё разрывалось внутри.

– Яхве воздаст, – повторил я, – Яхве воздаст…

Трэвис открыл дверь вагона – движение и правда замедлилось.

– Давай! – крикнул он.

Кто-то замешкался, цепляясь за поручни.

– Первый пошёл! – подтолкнул он кого-то в спину, тот с криком исчез в тумане.

Солнце сейчас светило по-особому ярко, будто специально слепило, не давая увидеть той пропасти, в которую летели все. Один за другим выпрыгивали пассажиры, одного за другим подталкивал Трэвис.

Яхве воздаст – крутилось у меня в голове.

Полянский смотрел на Хосефу, пытаясь вспомнить хоть что-то. И я ничем не мог ему помочь. Что я помнил? Её голос и запах, точно, я помнил её…

Яхве воздаст – пронеслось в восполненной памяти. Я будто пытался вспомнить забытый сон, но плохо что получалось.