Он всматривался в их белые лица, испачканные невинной кровью, и не мог поверить глазам.

– Приведи её поиграть, – вдруг сказала одна девчушка.

– Если ты её не отпустишь, она умрёт, – открыла глаза вторая.

Они смотрели на него не моргая и, кажется, улыбались ему.

– Я уже отпустил, – сказал Хорхе.

Девчушки закрыли глаза, наклонили головы набок, приняв свои прежние позы, и, не сказав больше ни слова, замолкли совсем.

Хорхе разлепил свои веки. Перед ним вопила вдова, Эд Берроу сидел напротив, обхватив колени руками, доктор ходил взад-вперёд.

– Он спятил, – сказал чей-то голос.

Хорхе уже не распознал.

– Старик просто крышей поехал! Так просто убить ребёнка!

– Я её спас, – еле вымолвил Хорхе, но его никто не услышал.

Хорошо, что у него получилось, безмолвно улыбался старик.

– Значит, так! – Михаэль был прижат лицом к вонючей столешнице такой же вонючей рукой. – Или ты уматываешь отсюда, или мы тебя здесь же пристрелим. – А к затылку его был приставлен его же собственный пистолет.

Тридцатью минутами ранее он обнаружил преследуемую машину брошенной на обочине главной трассы. Неподалёку он увидел, как ему показалось, заброшенное здание старого мотеля с наполовину перегоревшей вывеской, но, присмотревшись получше, он разглядел несколько припаркованных траков.

Нужно было вытащить девчонку оттуда, думал он, проезжая к мотелю через заросли высокой полыни. Ещё ни одно из его заданий не было таким долгим. За исключением того, когда он зашёл не в тот дом, где бедолага готов был сказать ему что угодно, лишь бы тот от него отстал, вот только несчастный и вправду не знал ничего. Это была единственная оплошность, которую допустил Михаэль.

Но и сейчас ошибки не должно было быть. Видит Бог, если ещё раз он пойдёт на такое задание, то караулить дом будет с ночи.

Михаэль встал у самых дверей мотеля. Какое-то пристанище для бедняков, он осмотрел неказистое здание. Вокруг пахло ночью и пожухлой полынью, всё готовилось к поздней осени. Михаэль думал, что догонит их раньше, но по пути ему пришлось постоять в двух пробках, а потом ещё и пропускать сумасшедший «Мерседес», который подрезал остальные машины, из-за чего одна догнала другую, а Полянский чуть не догнал ещё один затор. Проехав чуть дальше, Михаэль заметил, что тот самый «мерс» прижал к обочине старую машину. Полянский только успел разглядеть, как из неё вышли старик и ребёнок.

В этот раз он опоздал везде.

Гораздо хуже он начал работать, ещё важнее для него теперь стали эти часы. Это теперь не просто задание, это дело принципа, цель. А принципам изменяют лишь те, кто проиграл – так думал Полянский.

Он открыл скрипучую дверь мотеля. В нос ударил запах пота, дешёвого пива и сигарет.

– Мест нет, – услышал он от рыжего бородача за стойкой.

– Вы консьерж?

– Нет, мать твою, камердинер, – заржал тот.

С ним заржали ещё двое таких же неопрятных мужчин. Водители – понял Полянский. У них были загорелые руки, у каждого левая, и левая половина лица была морщинистей правой. Полянскому хватало и взгляда, чтобы понять о человеке всё.

– Мне нужен номер, – повторил он.

– Ты что, глухой? – забурлил тот прокуренным горлом, отхаркивая застоялую слизь.

Ещё немного, и плюнут в меня, думал он.

Полянский достал пистолет.

– А если так? – только сказал он, и вот уже лежал на этой самой стойке, придавленный к ней лицом, с руками, вывернутыми за спину, и болью в затылке.

– Ты чего-то не понял, парень? – скрутили его ещё сильней. – Свободно только в сортире! Хочешь, окунём?

Потный здоровяк заржал, и все заржали, у Михаэля треснуло меж лопаток.

Ещё через минуту он уже отряхивал свои брюки от пыли. Его выбросили за дверь как собаку, отобрав перед этим пистолет.

Он всегда знал простую истину – если дело не задалось сначала, то и дальше оно не пойдёт. Это как снежный ком, только из дерьма. Ему бы сейчас сесть в машину, пока её хозяин не пришёл в себя и не добрался до полицейского участка, ему бы сейчас уехать куда подальше, но вместо этого он роется в своём дипломате, выбирая между «вессоном» и «кольтом».

Эта девчонка была совсем близко. В здании было всего пять горящих окон: три на втором и два на третьем этаже. Все уже спали, и только кто-то из постояльцев заселился совсем недавно, готовясь ко сну. Полянский сел за руль и отъехал недалеко. Он оставил машину с другой стороны мотеля, за одной из припаркованных фур, и пошёл к чёрному выходу. Дверь была заперта изнутри. Над ней козырёк из бетона. Полянский встал на один из выпирающих из стены кирпичей, вцепился руками в козырёк и, подтянувшись, вскарабкался на него.

На расстоянии вытянутой руки свисала пожарная лестница – она так ужасно скрипела, что ему пришлось замирать каждый раз, когда скрип под тяжестью его тела становился невыносимо громким. Быть может, никто и не слышал этого ржавого стона, вот только нервы у Михаэля были уже на пределе: он сам не терпел никаких резких звуков, он сам ненавидел заклятую тишину. Его ботинки скользили по лестнице, а эта ржавая пожарная рухлядь ещё ударялась о стену, когда он забирался по ней.

Отряхнувшись от паутины, Михаэль встал в полный рост. Крыша была не покатая, а плоская, словно пол. Полянский давно зарёкся работать по ночам. Многим казалось это время отличным, все спят, никому нет до тебя дела, но это не так, – взламывал он замок чердака, – абсолютно не так. У спящего самый чуткий слух, у ночи самый громкий голос, и если никто не заметит, как ты вломился в дом днём, то ночью тебя засекут как пить дать. На этом и попадаются новички. Нехитрый замок щёлкнул и сразу открылся. Полянский приподнял тяжёлую крышку чердака и посмотрел вниз – небольшая ржавая лестница болталась под ним, уходя неизвестно куда. Там внизу только темень и пустота, ни проблеска света, ни очертаний теней.

Вернусь в город – натравлю на них пожарную службу, думал он, пытаясь развернуться в небольшом чердачном проёме.

Полянский держался крепко, спускался неторопливо, прощупывая, меря ботинком каждый следующий шаг. Когда под ногой уже ничего не осталось, он понял, что лестница кончилась, а до пола ещё далеко. Полянский не знал, куда приземлиться. Он мог переломать себе ноги или расквасить лицо… Или вернуться назад? Но это уже невозможно. Михаэль не отступал никогда. Закрыв глаза и немного себя раскачав, он разжал вспотевшие пальцы и рухнул в гремящую темень. В темноте оказалось ведро и что-то ещё очень шумное, что никак не переставало греметь. Полянский вдруг поднял такой страшный грохот, что сам себе зашипел, себе и тем швабрам, что веером рухнули на пол.

Он сидел в темноте неподвижно, прислушиваясь к звукам снаружи. Если за ним идут, нужно быть наготове, если ещё нет, нужно ощупать пол, чтобы не нагородить ещё большего шума.

Тишина.

Он подождал ещё пару минут – ни звука. Никто не пришёл на шум. Зато он отчётливо слышал, как где-то гремел телевизор. Полянский стал ощупывать всё, что было вокруг, боясь задеть что-нибудь ненароком. Михаэль нащупал швабры и вёдра, что-то похожее на совок, несколько средств для мытья, тряпки, волосы… Волосы?

Чьё-то лицо.

Чьи-то глаза смотрели на него с пола. Тело женское или, – он провел рукой по лицу, – это труп! Полянский отпрянул назад и загремел снова. Он искал выключатель и не мог никак найти. Справа, на полу – узкая полоска света. Дверь, – понял он и открыл.

Кладовое помещение вмиг осветилось. Полянский посмотрел на пол – никого, ни тела, ни раскинутых женских волос. Никто на него не смотрел. Только одни лишь швабры и вёдра – вся хозяйственная утварь.

Прикрыв кладовую дверь, Михаэль вышел в пустой коридор.

Однотипные двери, огромные замочные скважины – такие замки ставили вечность назад и здесь, похоже, ничего не меняли. Это был третий этаж. Свет горел уже в четырёх из шести номеров.

Полянский подходил к каждой двери и заглядывал в каждую замочную скважину – ничего, что могло бы насторожить. Он очень хорошо её запомнил, эту девушку с чёрными волосами, он бы сразу её узнал, как только увидел, – смотрел Полянский в очередной замочный просвет, – если бы это была та девчонка, а не чёртова проститутка верхом на каком-то бугае. Михаэль прошёлся по каждой из освещённых дверей. Ни девчонки, ни того парня. Ещё две были не освещены. Он прислушался к первой и постучал.