Здесь я мог убедиться, что темнота за меня. Однажды вечером, будучи запертым в жилищно-коммунальной конторе, меня посетило долгожданное озарение, вдохнувшее смысл в мое пребывание во Дворце, а в предрассветных сумерках, пусть и не в Крыму, а на Военно-Грузинской дороге, я увидел прекрасное безмолвие, в чьих чертогах только и возможно рождение свободного голоса. Мне никогда не забыть одного теплого июньского вечера на летней эстраде, когда я был так нужен детям, так своевременен для их юных вопрошаний, и уж конечно, наша триумфальная премьера будет также со мной навсегда. И вот теперь это…

Черноту то и дело дырявили огоньки рукотворных светлячков, и можно было подумать, что я нахожусь в ночном лесу. Голоса детей — все одно что щебет птиц, их звонко разносило по всему холлу дворцовое эхо. Иногда светлячки пролетали совсем близко, и тогда я мог видеть, что в этом лесу все полно жизни. Огоньки выхватывали из темноты такие разные лица: от совсем еще детских и подростковых до взрослых, лица мальчиков и девочек, мужчин и женщин, красивые, смешные и совсем обычные. Так как свет падал на лица снизу, все они были немного не настоящие, как маски, но только живые. Рядом со мной плыли эпохи, и океаны на своих спинах несли континенты; целые планеты проходили мимо меня по своим орбитам. В один момент мне причудилось, что головы всех этих людей увенчаны венками из трав, как на Ивана Купалу. Мне даже показалось, что я отчетливо услышал запах чабреца и душицы. Готов поклясться, что вдалеке в отблеске луны я видел ветку папоротника.

Кто-то из детей сел за рояль, что стоял здесь же в холле у окна. Никогда бы не подумал, что современные дети будут играть «Бабушка рядышком с дедушкой…» Музыку песни латышского ансамбля «Кукушечка» из далеких восьмидесятых прошлого века играл модно подстриженный тринадцатилетний мальчишка с серьгой в ухе. Задорный проигрыш песенки тотчас вывел меня из загадочного леса. Зажегся свет.

Злая карлица Луиза сидела в плетеном кресле на балконе с колоннами и ела оладушки, запивая их горячим чаем. С самого раннего утра она много работала: отвечала на письма, читала, конспектировала толстую книгу, а потом увлеклась изучением одной старой, порядком поистрепавшейся тетради. Она замечательно потрудилась. Довольная собой, теперь Луиза с большим аппетитом принялась за второй завтрак. Она отправляла оладушек целиком себе в рот, затем, откинувшись на спинку кресла, принималась энергично его пережевывать. После этого Луиза делала глоток чая, и ее рука вновь тянулась за ароматной жареной лепешкой.

Стояла летняя жара; стрекот цикад полностью завладел миром вокруг, делая воздух почти осязаемым. Всегда любившая этих пучеглазых трещоток карлица внимательно вслушивалась в их пение, будто различая в нем отдельные слова или целые фразы. Время от времени она понимающе чему-то кивала, и тогда еле заметная тень улыбки скользила по ее лицу. Оказывается, у нее на щечках были ямочки… Луиза любовалась кедрами, растущими вдали кипарисами, манящим своим блеском морем внизу. Ей все очень нравилось в то утро, даже невыносимая жара и вечная нерасторопность приближенных. Закончив с едой, Луиза долго сидела в задумчивости, скрестив руки на коленях, а потом еще столько же, умиротворенно прикрыв глаза, пока не начала мурлыкать себе под нос мелодию знаменитой «Голубки». И вот уже она оставила свое кресло, чтобы покружиться на импровизированной эстраде-балконе. «Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый, я прилечу голубкой сизокрылой…» — напевала карлица.

Будь то танго, милонга или хабанера — все это парные танцы, но когда партнерша не может найти достойного напарника, она танцует одна, и от этого выписываемые ею фигуры не становятся менее выразительными. В таких одиноких танцах бывает куда больше чувственности, чем в привычных дуэтах. Тут всегда нужно додумать — отчего она танцует: оттого, что ей хорошо или плохо? Что ее всколыхнуло? Что в этом на сей раз? Научившись прекрасно понимать разные настроения своей хозяйки, Торсвик, наблюдавшая за карлицей у балконной двери, тут же включила на проигрывателе ее любимые танго. «Пусть хоть потанцует», — думала добрая девушка. И Луиза танцевала. С лиричных медленных поворотов она перешла к быстрым, ритмичным танцевальным па сообразно звучавшей музыке. Ее движения были красивыми и изысканными, впрочем, это не удивляло, учитывая, что в прошлом она брала уроки у знаменитой русской балерины. Сейчас исчезли ее рост, возраст, невзрачность — все внешнее, осталась лишь пульсация горящей свечи. Танец магнетически приковывал к себе, словно Луиза не танцевала вовсе, а занималась ворожбой. Подтверждением тому явились высунутые головы слуг в дверном проеме, которые не могли оторваться от этого зрелища. Даже толстокожий Бульдонеж, далекий от всяческих сантиментов, умиленно смотрел на свою хозяйку. Луиза танцевала самозабвенно, страстно, неслучайно. Она достойно вершила свою работу, казавшуюся совершенно необходимым делом. Возможно, это всего лишь из-за марева, но в какой-то момент слугам почудилось, что нечто едва уловимое, переливающееся, подобно оптической иллюзии, стало отделяться от их госпожи и волнами разноситься вокруг, заставляя опьяневших цикад стрекотать еще сильнее, обволакивая кедры, кипарисы и блестящее море внизу. Все постепенно заполнялось ею — безответной любовью злой карлицы.

Гурзуф, 2020 год