Когда у Медеи Михайловны было настроение, она гадала всем желающим, а Ольга Дмитриевна читала вслух выдержки из своего дневника. Это были ее размышления-предчувствия о предназначении человека и судьбах мира, о взаимосвязи всего сущего, о жизни, смерти и бессмертии. Несмотря на то что ее довольно внимательно слушали, она читала больше для себя, будто на слух проверяя каждое написанное слово. Когда ее ухо вдруг слышало фальшь, Ольга Дмитриевна тут же прерывалась и делала пометки карандашом. Кончив читать, она поворачивалась к сидевшему всегда рядом Алеше и просила уже его поделиться своим творчеством. Тогда Алеша, слегка смущаясь, читал какой-нибудь из своих рассказов, давая возможность Лидии Антоновне сердечно порадоваться за сына.

Алеше было двадцать лет, и он был болен чахоткой. Болезнь выдавала себя заостренными чертами лица и бледностью кожи. Когда Алеша поднимался по мраморной лестнице, то можно было заметить, что ему не так уж легко это дается, как должно юноше его возраста. Но все равно в Крыму ему было гораздо легче. Богатая вдова генерала, Лидия Антоновна забрала сына из московского университета, чтобы переехать жить в Ялту. Она решила выстроить здесь свой дом и, надо сказать, подошла к этому делу со всей серьезностью, благо позволяли финансы. На время строительства Яличи поселились в «Мавритании». Болезнь сделала восприятие юноши очень беспокойным, но в «Мавритании» он обретал уверенность, особенно когда приезжала Ольга Дмитриевна…

Алеша пробовал писать еще в Москве, но именно в Ялте он решил, что это станет делом всей его жизни. Именно тут в литературном журнале «Чайка» был напечатан первый его рассказ. Рассказы были еще откровенно слабыми, но в них «жила мечта и чувствовалось будущее», как говорила Ольга Дмитриевна, и этого Яличу было достаточно, чтобы продолжать верить в свои силы.

В те зимние вечера графиня Тимирязева, впадая в детство, часто просила поиграть в фанты. Старуха как ребенок заливалась смехом, когда очередной игрок пытался выполнить задание. А потом она требовала, чтобы ее племянница сыграла на рояле. Возражать было бесполезно — Лиза играла, и в один из таких случаев, выпадавший на день рождения хозяйки гостиницы, пела Медея Михайловна. Покинув театр, Чарквиани пела только один раз в год и только для узкого круга «Мавритании», по случаю именин Ольги Дмитриевны. Ее голос был по-прежнему прекрасен.

Затем обычно следовали фокусы и шарады. Вся женская половина компании была от них в совершеннейшем восторге, особенно графиня, Верочка и Елена Григорьевна. Дамы дружно хлопали в ладоши и просили еще и еще. Заканчивалось же все обычно сальными историями Орехова. Разгоряченного алкоголем и одобрительным ржанием Померанцева его несло, и Верочкино: «Ну. Алеке, довольно тебе», конечно, никак не могло остановить этот источник. Он иссякал сам, когда постояльцы начинали расходиться по своим номерам спать.

В тот год было все как обычно. Февральские гости «Мавритании» прибыли в полном составе, но Ольга Дмитриевна обратила внимание, что Алеша еще сильнее похудел. Его черты стали тоньше, он сделался красивей, но какой-то грустной декадентской красотой. Красота эта магнетизировала предчувствием скорого увядания, создавая вокруг юноши ореол печальной тайны.

Потапова давно чувствовала свою власть над Яличем. От нее не могло ускользнуть, как он всегда благоговейно смотрит на нее, как ищет ее глазами в ресторане или в холле, как ждет случайно оброненной фразы в его сторону.

«Милый мальчик», — говорила Ольга Дмитриевна Медее Михайловне.

«Милый и бесконечно влюбленный в тебя, — отвечала ей Чарквиани. — И я порой думаю, что он вовсе не от чахотки сохнет, а от безответной любви, дорогая».

Подруги лукаво улыбались и принимались за другие темы разговора.

Было в этих улыбках что-то нехорошее, холодное, мучительское, словно им обеим доставляли удовольствие страдания Ялича.

На свой день рождения Ольга Дмитриевна по традиции устроила для гостей праздничный ужин в ресторане с неизменными цыганами и фейерверком. Все было как всегда, но присутствующие обратили внимание, что Ольга Дмитриевна сегодня казалась особенно веселой — исступленно веселой.

«Не к добру это, — шептала Елена Григорьевна Верочке. — Что-то да будет, вот увидишь».

Когда Ольга Дмитриевна вышла на балкон, чтобы подышать воздухом, за ней следом вышел Алеша Ялич.

«Зачем вы здесь? Простудитесь, этого вам еще не хватало», — пыталась ругаться Потапова.

«Я все хотел у вас спросить. Вот у вас день рождения, да? У вас муж и две дочери, а вы не с ними сегодня. Почему так?»

Ольга Дмитриевна удивленно посмотрела на Ялича. Затем она подошла к нему очень близко, провела тыльной стороной ладони по щеке Алеши и, взяв его за руку, увлекла за собой обратно к гостям.

Уже после фейерверка, когда гости вернулись в гостиницу и пошли пить чай, Лидия Антоновна долго не могла отыскать своего сына.

«Вы не знаете, где мой Алеша?» — спрашивала она у Медеи Михайловны.

Чарквиани в ответ пожала плечами.

«Должно быть, Ольга Дмитриевна знает, — рассуждала сама с собой Лидия Антоновна. — Последний раз я видел Алешу, когда он вальсировал с ней. Да, но где же и она? Ее я тоже давно не вижу. Вы не…»

Но Чарквиани поспешно удалилась.

На следующий день у Лидии Антоновны состоялся серьезный разговор с Ольгой Дмитриевной.

«Как же так, милая, — возмущалась Лидия Антоновна. — Он же совсем мальчик по сравнению с вами! Вы же почти как мать ему. Ну, его еще как-то можно понять, но вам-то зачем это, голубушка?»

Ольга Дмитриевна смотрела в окно и отвечала на это совершенно спокойно и даже равнодушно:

«Другая вместо ваших слов, сказала бы спасибо, что ее сын перед смертью стал взрослым мужчиной…»

В тот день Лернеру пришлось применять все свое врачебное искусство, приводя в чувства Лидию Антоновну. Та лежала у себя в номере и все причитала: «Да будь проклята она, бессердечная!»

На следующее утро Ольга Дмитриевна покинула Ялту, а Яличи съехали в другую гостиницу.

Меньше чем через год после этого умер Алеша, а Ольга Дмитриевна за границей тайно разрешилась от бремени. Деликатность истории заключалась в том, что девочка оказалась карлицей, и ее судьбой вроде бы занялась бездетная Медея Михайловна Чарквиани.

Впрочем, дальнейшее продолжение истории абсолютно неизвестно.

Подошло время сдачи директору новой концепции. Стоит признать, что у нас получилась полная ерунда. Зина предлагала развитие Дворца в системе переплетающихся квестов. Максим Петрович ратовал за возрождение старых советских методик, Рита считала, что Дворцу необходимо уйти в проектную деятельность. Таня поддерживала всех понемногу, а Петя вообще ничего путного так и не смог сформулировать. В итоге я обобщил несколько возможных направлений и отдал все это Ванде, которая туда же добавила междисциплинарное обучение, и в таком вот винегретном виде документ лег на стол нашему директору. Я знал, что все это не годится, поэтому, когда нас с Капраловой вызвал к себе Горовиц, приготовился держать удар.

— Я думал, государство платит зарплату специалистам, — начал директор.

На нас он не смотрел, тер нос, дул губы и вообще всячески давал понять, что ужасно обижен. Могло показаться, что нанесенная ему обида связана не с работой, а с какими-то очень личными обстоятельствами, то есть все это смахивало даже не на обиду, а на серьезнейшее оскорбление с нашей стороны.

— Это что? — показывая на текст, спросил Горовиц.

— Наши предложения, — ответил я, не решаясь назвать это концепцией развития.

Горовиц скривился:

— Если это концепция, значит, я — хрен поросячий.

Мне стало смешно от этой фразы, но я постарался сдержаться, а вот Ванду приведенная ассоциация озадачила, о чем сообщали ее пунцовые щеки и приоткрытый рот. В других случаях она бы давно уже что-нибудь говорила, но сейчас просто замерла. Я все-таки не смог, видимо, подавить улыбку, потому что услышал директорское: