В отделе только два человека, работая за компьютером, надевали большие, полноразмерные наушники — Петя и Зина. Если то, что слушает Петя, мне было примерно понятно, то с Зиной — лишь в первое время. Вообще-то я не думал, что она использует наушники для музыки. Обычно она надевала их, либо готовясь к занятиям по аудированию, либо для поддержания уровня языка.

— А вы знаете, что слушает Дрозд, когда вас нет в кабинете? — спросил меня однажды Петя.

— Испанский, видимо — отвечал я.

— Какой там… Она слушает тяжелый рок! Да, да. Это что-то адское… Она включает так громко, что Таня попросила ее сделать потише.

Сложно было представить такого рода музыку и нашу Зину Дрозд, настолько это не вязалось с ее образом!

С этого момента я начал прислушиваться ко всем кабинетным звукам. И действительно, в один из дней до меня долетело нечто хард-роковое, и это несмотря на то, что Зина сидела в своих огромных чебурашниках в противоположной от меня стороне.

Инга Кузьминична, хорошо знавшая пожилых хозяев, у кого Зина снимала жилье, рассказывала мне, какие их квартирантка устраивает концерты всему подъезду, но старики «так привязались к девочке», что всякий раз ограничиваются интеллигентной просьбой немного убавить звук. «Ну, а что? — передавала Инга слова своих знакомых. — Работа, работа… Она никуда не ходит, кроме работы… Пусть хоть музыку послушает такую, какая ей нравится. Для нее она — целая философия».

Петя

Если Зина была самой серьезной в отделе, то Петя, в известных пределах, по праву мог считаться самым неформальным. Он был, что называется, парень с фантазией. Расставшись с Варей, он стал более раскрепощенным в своем поведении. Правда, это не всех радовало, особенно когда Петя шутил. Его юмор часто касался телесного низа, и порой это выглядело уж слишком натуралистично. Когда он был в ударе, то не умел останавливаться и почти всегда доводил свою мысль до логического завершения, то есть до пошлости. Время от времени это служило поводом небольших стычек в кабинете, но я старался тут же гасить такие очаги, призывая коллег заняться, наконец, делом. Я не сердился на него, понимая, что для Пети это служило эмоциональной разрядкой и со временем его юмор цивилизуется.

У Порослева сразу не заладилось с Агаревым и Дрозд. Главным образом, он пикировался с Зиной. Всякий раз Петя не мог сдержаться, чтобы не ответить на ее колкость, а та словно этого и ждала… Зато Петя нашел общий язык с Таней и Ритой, снисходительно прощавшими ему некоторую угловатость. Со временем эта троица стала отлично помогать друг другу в работе без всяких просьб с моей стороны.

Порослев был из доброй семьи со здоровым укладом жизни. Я часто слышал его разговоры с домашними по телефону, и они были теплыми и правильными, ведь это очень хорошо, когда, прощаясь с матерью, взрослый сын говорит: «Я тебя люблю!»

Петя был самым младшим в методотделе. Его еще юношеская способность воодушевляться жизнью пришлась очень к месту. Да, у него было мало опыта и имелись пробелы в некоторых знаниях, но зато не заканчивались интересные идеи. Порослев оказался незаменимым, когда возникала потребность придумывать что-то новое и необычное. Он быстро прибавлял и обещал стать настоящим профессионалом в будущем.

Петя мог бы мечтать об очень многом — от машин до путешествий, что так и было на самом деле, но с его особой страстью я и здесь не угадал. Мы были дружны, что позволило как-то спросить у него напрямую о его главном увлечении. Вместо ответа Петя пригласил меня к себе в гости и после работы повел показывать то, что он так скрывал от посторонних глаз.

Перед тем как войти в квартиру, он попросил меня закрыть глаза.

— Теперь можете открывать, — скомандовал Порослев, как только я переступил порог.

Что же предстало передо мной?.. По всей маленькой квартирке была проложена игрушечная железная дорога, и по ней бегал поезд. Вдоль рельсов стояли игрушечные деревья, домики с жителями, и было даже стадо мирно пасущихся коров. Делая замысловатые изгибы, железная дорога расщеплялась на несколько направлений, проходила по двум мостам и ныряла в один самый настоящий туннель.

— Как же ты тут ходишь? — вырвался у меня вопрос, на который, естественно, не последовало ответа.

— Это еще далеко не все. Тут многого не хватает, но обязательно будет, — пояснял Петя.

— Почему ты скрывал? Ты не думал свое увлечение перенести к нам во Дворец, ведь там хотя бы больше места для всего этого?

Как выяснилось, значительную честь Петя сделал своим руками, что, в общем, меня не удивляло, но все равно это было неожиданно — неожиданно прекрасно.

Со временем я узнал, что каждый из методистов тосковал по другой своей жизни. У каждого из них была своя мечта, но что-то с этим было не так, будто они боялись ее осуществить, а может, считали, что она нуждается в защите от посторонних глаз.

Я обвинял своих коллег в меркантильности, а они, выходит, просили для высокого: для питомника, учебы, для подарка своей семье, для посещения концерта любимых музыкантов и аж для конструирования целого мира. Открыть это оказалось безумно трогательно, за что я по сей день испытываю к коллегам бесконечную благодарность.

Я окончательно убедился, что замысел по переустройству Дворца должен быть реализован с этими людьми, и только с ними.

Однажды над Большой Ялтой пронесся мощный циклон. Настоящий тропический дождь всей своей мощью обрушился на Дворец и в конечном счете взял его своим мокрым штурмом. В результате потолок методотдела дал течь. Наш корабль — именно корабль, ведь в тот день все перевернулось с ног на голову, и можно было легко представить небо океаном, а Дворец — морским судном, — получил пробоину. Особенно сильно пострадал кабинет со стороны балкона, и не меньше — часть потолка над столами Максима Петровича и Зины. Как потом выяснилось, досталось также книгохранилищу, психологическому кабинету, а также радиорубке, где сидел Витька.

В книгохранилище капало с потолка, что представляло угрозу для книг на верхних полках. Агнесса Карловна сразу же забила тревогу, и Ванда мобилизовала всех способных стоять на стремянках и столах. Таких насчиталось всего четверо — я, Витька, Максим Петрович и Завадский. Агарев и Завадский никак не хотели спасать библиотеку, поэтому Ванде пришлось обозвать их «саботажниками» и спустить на них всех собак, что вызвало некоторые препирательства, но в итоге дало свои положительные результаты. Кроме прочего, я впервые увидел, как фырчит Завадский. Если Агарев всегда открыто говорил то, что думает, то Завадский предпочитал бурчать в сторону. Его тактика в этот раз оказалась на редкость простодушной — он не спешил помогать, надеясь, что все увидят, какой он бесполезный, и скажут ему, что его помощь не нужна. Но ему никто не сказал этого, и он обречено вместе с нами принялся спускать книги со стеллажей.

На следующий день Капралова провела инспекцию помещений. Зайдя к нам, она воскликнула:

— Нужно срочно делать ремонт!

Сказано — сделано. Вскоре во всех пострадавших кабинетах было решено провести косметический ремонт, чтобы устранить последствия ливня и заодно решить другие накопившиеся проблемы. Благодаря невероятной активности Ванды ремонт начался уже на следующей неделе. И опять же, благодаря ее активности нас приютила жилищно-коммунальная контора, поскольку свободных помещений во Дворце катастрофически не хватало.

Контора, куда переехал отдел, была на одной улице с Дворцом, через несколько домов от него. Весь путь от места до места занимал не больше десяти минут, поэтому, окончив занятия во Дворце, методисты с минимальными временными затратами добирались до своих столов.

Понятия не имею, как Ванда смогла договориться с этими людьми. Невероятно, но нам действительно отвели небольшой кабинет, где методотделу предстояло прожить около двух недель. Благо, что почти у всех были ноутбуки, поэтому в контору мы перешли налегке. Более того, сотрудники конторы оказались столь любезны, что отдали нам во временное пользование один старенький компьютер, за которым работал Агарев. Единственным напоминанием о нашей прежней жизни был Лимончик, которого я взял с собой, а аквариум с рыбками был временно завещан библиотеке.