Один из гостей форума был вообще мега-звездой. Элегантному пожилому мужчине с глубокими залысинами не давали и шагу ступить, чтобы не засвидетельствовать свое почтение. Очевидно, он давно привык к своей статусности, однако вел себя очень просто и вместе с тем необыкновенно изысканно. Вальяжно расхаживал, опираясь на трость, шея повязана платком от знаменитого итальянского бренда. Жест всегда был скупым, но полностью осмысленным. Он постоянно улыбался и шутил. Ни на шаг от себя его не отпускал персональный сопровождающий, который выполнял функции секретаря, прислуги и телохранителя. Помощник довольно быстро отшивал навязчивых коллег, как, например, нашу Капралову, но впоследствии я заметил, что к мэтру привязалась-таки какая-то блондинка с утиными губами. Было видно, как она изо всех сил изображает интерес, как старается быть умницей, всячески выказать ему свое безграничное уважение. Он же заливался перед ней соловьем и травил анекдот за анекдотом. «Боже мой, и этот туда же!» — подумал я.

Я побывал на его выступлении и смог убедиться: пожалуй, он действительно оправдывал то внимание, что ему оказывалось. Заслуженный учитель, директор экспериментальной московской школы, он обладал добрым сердцем и искренне любил своих учеников. Как великодушный Дон Кихот Ламанчский, он верил в преображение мира благодаря возвышенному действию. В его школе вместе со здоровыми детьми учились дети со страшными диагнозами, и он был убежден, что событие, способное приблизить мечту ребенка, преисполнено целительским свойством. Если сильное мрачное потрясение может вызвать тяжелый недуг, то такое же сильное, но уже счастливое, способно полностью излечить. Из своей многолетней практики мэтр вещал о множестве подобных примеров, убеждая слушателей в своей правоте.

Пару раз я пересекался с Горовицем. Впервые я видел его таким возбужденным, таким собранным, не «Студнем», а готовым жить.

— Ну как тебе? Нравится? — спрашивал он. — В следующем году мы будем представлять здесь наш опыт.

Он похлопал меня по плечу и быстрой походкой последовал дальше.

К вечеру погода сильно испортилась. После обеда над Аю-Дагом нависла большая жирная туча. Дождавшись, когда солнце отправится спать, она затянула свою «тучкину песню» в виде бешеного холодного ливня. В свете прожекторов было видно, как хлещут косые капли дождя, делая зеленый газон стадиона еще сочнее. Тех, кого дождь застал на поле, поспешили в большой павильон, вжав голову в плечи. Я тоже поспешил. Через лопнувшую подошву ботинка на правой ноге я чувствовал, что моя походка стала причмокивать, и сейчас это могло истолковываться лишь одним образом — мне здесь понравилось.

Какой же Дворец без интриг? Возможно ли без них, особенно там, где делается образование, вершится творчество и есть люди? Очевидно, что нет. И в нашем Дворце были свои интриги, имеющие отношение к вечной теме любви.

Первая история касалась любви только на беглый взгляд. В ней возмутительницей всеобщего спокойствия стала Тамара.

Однажды во Дворце вдруг обнаружили ее активность, связанную с поиском денег взаймы. Поочередно, с разницей в неделю, Анциферова заняла денег у Агнессы Карловны, Виталия Семеновича, Максима Петровича и Тани. Деньги она просила на неделю, но не возвращала уже второй месяц. Я узнал об этом случайно от Бережной.

— Не знаю уже, как с ней разговаривать, — жаловалась Таня. — Скоро уже два месяца будет, как она мне должна.

— А что она отвечает? — поинтересовался я.

— Говорит, что скоро отдаст обязательно, просит еще подождать.

— Может быть, мне с ней нужно поговорить?

— Не знаю, поможет ли это? Давайте чуть позже.

Но чуть позже мы узнали лишь о том, что ряды жертв Тамары пополнили Кирилл Завадский и Толик Цаплин. Люди шептались между собой, придумывали разные небылицы и с нетерпением ожидали, чем закончится эта история. А однажды к нам в кабинет заглянула Медуница.

— Ой, коллеги, как хорошо, что вы все здесь, — немного кокетливо протянула Инга Кузьминична.

Она всегда так разговаривала — томно, будто манерничала. Из-за образа эдакой блондинки на красных шпильках и в больших солнцезащитных очках-бабочках Инга могла показаться легкомысленной, а то и вовсе глуповатой, но это было не совсем так. Мне, например, она была очень симпатична. Я ценил ее за доброту и обостренное чувство справедливости. Да, она была, как это сказать… немного странной в своей манере поведения, но зато очень искренней. Если Инга Кузьминична вдруг оказывалась невольной свидетельницей ущемления чьих-то прав, она тут же старалась вмешаться и при этом была способна на смелые, а то и вовсе отчаянные поступки. Она не ходила вокруг да около, а, как правило, сразу говорила человеку в лицо, что он не прав. Не раз ей влетало от директора за то, что она «лезла, куда не на надо», но она все равно лезла.

— Коллеги, я пришла вас предупредить, — сказала Инга. — С нашей Тамарой происходит, видимо, что-то нехорошее — она у всех подряд занимает деньги и не отдает. Смотрите, будьте осторожны.

Максим Петрович и Таня переглянулись.

— Вовремя же вы нас предупредили, дорогая, — ехидно заметил Агарев. — Мы с Бережной уже попались в этот капкан.

— Но я сама только вчера узнала, — стала оправдываться Инга Кузьминична, восприняв укор слишком серьезно.

— А администрации известно об этом? — поинтересовался я.

— Не знаю. Я с директором об этом еще не говорила.

Мы поохали, поблагодарили Ингу, и она ушла.

— Ничего не понимаю, — причитал Максим Петрович. — Тамарку я знаю лет двадцать, никогда за ней такого не водилось.

Действительно, все это выглядело крайне странно. Тамара производила впечатление собранной и цельной личности, она не могла быть настолько глупой, чтобы так ославить себя там, где работает. У нее был мужской ум, способный к серьезному анализу развития ситуации. Тамара была хамоватой, подчас грубой, но вовсе не дурой.

Когда я возвращался с работы вместе с Витькой, спросил у него:

— Что там с твоей начальницей происходит? Она у тебя тоже заняла денег?

Он засмеялся в ответ:

— Нет, потому что знает, что у меня нет никаких сбережений. А вообще, да, она какая-то сейчас странная.

— Нервничает?

— Напротив, вся такая радостная, аж светится, и очень часто бегает кому-то звонить по телефону. И ко мне почти не придирается. У тебя она тоже заняла?

— Кстати, нет. Меня почему-то она пропустила.

Но Анциферова действовала, очевидно, по какому-то своему расписанию, в котором я стоял почти в самом низу. На следующий день она зашла к нам в методотдел.

— Привет. Можно тебя на балкон на пару слов?

Мы стояли на балконе, и я, зная наверняка, о чем пойдет разговор, пытался придумать, что ей ответить.

— Ты не мог бы мне одолжить двадцать тысяч до завтра? — сразу спросила она, без всяких прелюдий.

— Нет, — неожиданно для себя прямо ответил я.

Тамара вопросительно посмотрела на меня. Этот взгляд означал: «А что такое?» Она ждала какого-то пояснения моего отказа.

— Тамара, извините, у меня сейчас нет таких денег. И потом…

— Что «и потом»? — спросила она.

— Вы, кажется, должны половине Дворца? У вас что-то случилось?

Тамара резко отвернулась, замерла на несколько секунд, затем снова повернулась ко мне и, пытаясь изобразить улыбку, бросила:

— Ладно, давай.

Конечно, я не хотел обижать ее, хотя она и заслуживала хорошей трепки. В конце концов, кто я такой, чтобы читать ей нотации? «Никогда не пытайся что-либо советовать людям, если они у тебя не просят» — это правило я усвоил в какие-то дородовые времена и никогда его не нарушал, даже по отношению к людям, которые были зависимы от меня. Разве что иногда, когда нужда была настолько очевидной и я точно знал, что могу в этой ситуации помочь человеку, я осторожно давал подсказку. Но даже в этом случае я твердо знал, что не переступаю то самое правило.