Со Львом Узбековым я случайно познакомился на Поликуровском кладбище Ялты. Я долго откладывал визит в это легендарное место: знаете ли, для визита на кладбище, пусть даже и мемориальное, где уже давно не хоронят, нужно особое настроение. Настроения такого долго не было, а потом вдруг нашлось, и в одно солнечное воскресное утро я отправился туда на прогулку. На кладбище никого не было, только у парадного входа я заметил холеного мужчину, который явно кого-то ждал.

Все, что осталось от некрополя, — печальный фрагмент, да и тот совершенно заброшенный и унылый. Среди дореволюционных могил врачей, певиц и композиторов я без труда отыскал осовремененную могилу Ханжонкова. Больше здесь делать было нечего, и я повернул обратно.

На выходе я увидел, что тот мужчина по-прежнему кого-то ожидает у входа.

— Ну как, впечатлились? — спросил он у меня.

— Вполне, но ожидал большего, — признался я и добавил: — Интересное место назначать свидания.

— О да, — пошутил в ответ незнакомец. — Если бы еще на них приходили, было бы просто великолепно.

Слово за слово, мы разговорились. Выяснилось, что казанский приятель мужчины попросил показать сестре необычную Ялту, но девушка не пришла и на звонки не отвечала.

— Лев Узбеков, — представился мужчина.

Мы спускались в город вместе. Оказалось, что он каждое лето приезжает из Москвы в Ялту и снимает здесь квартиру около Крокодиляриума, что в историческом доме, выходящем на набережную. Выяснилось также, что Лев Узбеков пишет романы и картины, ведет тусовочный образ жизни, а здесь он именно для уединенной и усердной работы.

— Правда, постоянно отвлекаюсь на что-нибудь, — оправдывался он, — то на пляж хочется, то друзья приедут, то роман заведу — юг, одним словом.

За те полчаса, что мы шли, мой новый знакомый не раз упомянул про его связь со множеством довольно известных столичных персонажей, имеющих отношение к кино, литературе и изобразительному искусству. «Ну, такой вот свой парень в богеме» — очевидно, подобное мнение о нем должно было сформироваться у меня. В целом, меня это не раздражало, хотя и выглядело немного забавно. Мне нравилась его свободная и открытая манера сходиться с людьми. Буквально через четверть часа знакомства мы уже общались так, будто знали друг друга всю жизнь. Возможным объяснением было то, что общительный нрав моего собеседника явно испытывал в здешних краях определенный коммуникативный голод, и он пользовался всяким случаем, чтобы устранить этот дефицит. Впрочем, со мной ведь тоже было нечто похожее. Теперешняя узость круга общения и скудность тем духовно обмелили меня, хотя я как мог сопротивлялся. Но, видимо, когда ты помещен в определенную среду, либо ты меняешь ее, либо она меняет тебя, и чаще происходит именно второе.

На прощание мы обменялись номерами телефонов и договорились как-нибудь «выпить по пиву».

В следующий раз со Львом Узбековым я случайно встретился на набережной.

— О, привет, привет, — обрадовался мне Лев. — Ты что-то совсем пропал!

Мы прогулялись по набережной. Лев рассказал, что сейчас работает над созданием серии рисунков к своему новому роману.

— Готовлю выставку к презентации книги, — пояснял мне он. — Мой роман и рисунки об одном и том же. Это единое целое.

— О чем же они? — спросил я.

— О детстве. Знаешь, я по своей природе человек очень свободолюбивый и, видимо, поэтому до сих пор не женат. Поменял кучу работ и множество городов… И, конечно, наломал много дров в жизни из-за этой своей натуры. Да я и не жалею, и то, что циник ужасный, — тоже не жалею. Но чем старше я делаюсь, тем больше вспоминаю о своем детстве, как там было хорошо и уютно. Это моя самая подлинная ценность, единственная религия, в которую я абсолютно верю.

Он тепло улыбался, обращаясь к этой теме, и я, кажется, понимал его, потому что и мое детство было таким же хорошим и уютным, и я с радостью часто уносился туда мыслями.

— Отличная тема, — сказал я в ответ. — Дашь почитать?

— Пока не дописал, извини, нет. У меня такое правило. — После некоторой паузы Лев добавил: — Но если хочешь, я могу показать рисунки… Ну, те, что уже готовы.

Двухэтажный дом с толстыми стенами, где жил Узбеков, был еще дореволюционной постройки. Объединившись с тремя другими домами, он составлял прямоугольник с типичным для старых южных городов внутренним двориком. Почти в таком же жил я сам, но только мой дом был гораздо больше.

На балконе второго этажа я увидел огромную клетку, похожую на вольер, где сидел самый настоящий орел.

— Ого, — вырвалось у меня.

— Да, есть тут у нас один, — ухмыльнулся Лев. — Периодически приносит в дом какое-то новое животное, а потом часть из них куда-то деваются. Я знаю, что сейчас у него живут удав и енот.

«Вот это настоящий живой уголок, — засмеялся я про себя. — Не то что у нас в отделе».

Зайдя в квартиру, я оказался в совершенно другой Ялте, какую не знал прежде. Комнаты двухэтажной квартиры были небольшими, но ее высокие потолки заметно увеличивали пространство. На первом этаже располагались ванная комната, кухня и гостиная, увешенная полками с вазами и сувенирными тарелками. У стены стояли два кресла и журнальный столик, а центр комнаты занимал старый громоздкий диван. Я обратил внимание на пузатые светильники с разноцветными стеклами, разместившиеся на подоконнике и на полках, и предположил, что вечерами здесь, должно быть, весьма уютно.

— Внизу я только сплю и принимаю гостей, а работаю там, наверху, — сказал Лев.

На второй этаж мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Когда-то она вела на балкон, но теперь балкон был превращен в обшитую деревом комнату. Вдоль стен стояли несколько картин, частью незавершенных. Все — с абстрактными изображениями, с потоками и вихрями, какими-то знаками, со своей геометрией. И наконец, к этой комнате примыкала еще одна, служившая постояльцу своеобразной литературной мастерской. Темно-оранжевые шторы плотно занавешивали окно. На диване лежал ноутбук, несколько книг, блокнот с ручкой. На письменном столе в двух стопках лежали графические работы.

— Вот, — сказал Лев, — моя новая коллекция. Ты первый, кто ее видит.

Это были зарисовки из жизни. Я узнавал улочки Ялты, местные дворцы, море и горы. На балконах сушилось белье, по крыше лазали кошки, за руку прогуливались влюбленные, во дворе дети играли в мяч, а старики на набережной — в шахматы. Большая часть работ была черно-белой, но некоторые рисунки раскрашены коричневым и синим. Это был очень теплый, узнаваемый мир.

— Твои работы просто созданы для того, чтобы иллюстрировать книгу. Смотрю на них и будто читаю истории, — восхитился я.

— По правде, художник тут не я, а одна замечательная местная девушка. Та мазня, что ты видел, — моя, а это, конечно, нет. Я давал ей почитать некоторые главы, и по мотивам этого она сделала серию рисунков, еще осталось штук пять.

Лев был доволен моей реакцией.

Уже выходя из комнаты, мой взгляд зацепил на книжной полке графический рисунок женщины с ребенком. Женщина сидела на стуле, а на ее коленях сидел карапуз лет пяти и держал в руках игрушечный паровозик. Я подошел поближе, чтобы как следует рассмотреть. Рисунок был подписан «Марк Гренштейн».

— Так Лев Узбеков — это твой псевдоним? — спросил я.

— Да.

— Но почему ты выбрал себе такое странное имя?

— Я уже и сам не помню, — отмахнулся Лев-Марк.

Я еще долго оставался под впечатлением этой встречи. Меня заворожила идея «история плюс картинки», вернее, тот мир, который можно создать благодаря этому. Слово и изображение вступали в крепкий союз, расширяя границы фантазии, увлекая в желание создавать собственные миры. Я думал, а как это можно использовать у нас во Дворце? Наверняка ведь можно, и, в сущности, это представлялось совсем не сложным.