Потихоньку обгоняя, то справа, то слева, Кейн подобрался к красной Сяли сзади. Таксист-черепаха шел ровно на шестидесяти. Впереди него дорога была абсолютно чиста, по меньшей мере, на пару километров – счастливцы, сумевшие обогнать тихохода, моментально уносились вперед. Кейн помигал фарами, потом посигналил с тем же результатом – таксист ни скорость не менял, ни дорогу не уступал. Кейну стало интересно, что чувствует такой негодяй, когда так поступает? Неужели он купил страховку от случаев, когда в его машине будет умирать мать или рожать жена, а аналогичный мерзавец в машине впереди будет вести себя таким же образом...

Через каких-то жалких десять минут Кейну удалось обогнать злополучное такси. Он уже собрался рвануть вперед, но, из-за какого-то юношеского упрямства Кейн решил внести посильный вклад в наведение порядка на дорогах – и подрезал Сяли самым красивым способом. Посрамленный извозчик с перекошенным лицом въехал джипу под самый бампер. Кейн, конечно, прибавил газу и поехал дальше, но не тут-то было!

Обычно такие горе-водители глотают урок молча. Но этот почувствовал себя оскорбленным. Обида в мозгах таксиста тут же наложилась на национальный реваншизм. И желание отомстить для него стало большим, чем просто ответной дерзостью. Это будет глобальная расплата за все вековые несправедливости, перенесенные бедным китайским народом от иноземцев и богачей, которые ездят на таких дорогих иномарках. Кейн сразу понял, что надо или принимать бой, или сматываться.

Принимать бой посреди дороги было совершенно излишним. Ну, ладно бы просто подраться. Но ведь в состоянии амока такие господа не знают меры; обиженный автолюбитель вполне мог выхватить разводной ключ из-под сиденья и повредить джип. Возиться потом с возмещением ущерба не было ни охоты, ни времени, ни возможности. А машина, на которой ехал юноша, стоила как два десятка таких красных Сяли.

В общем, спасая собственность клана, Кейн включился в гонку. На мотоколяске с шашечками было бы невозможно угнаться за мощным внедорожником, но пустая дорога впереди была не бесконечна, и скоро Кейн уперся в очередную пробку, движущуюся со скоростью под 80 – 90 км. Фанатик на Сяли со всех сторон пытался обогнать джип. Кейн сумел его разглядеть: лицо каменное, глаза остекленевшие, губы белые, обе руки мертвой хваткой на руле, как будто кто-то порывался этот руль у него украсть.

Долго ли, коротко ли, таксист начал уверенно обходить справа, где впереди него ехал огромный самосвал. Поравнялись. В лучших традициях, завещанных инструктором А-Бином, Кейн его подпустил, затирая между собой и самосвалом. Некоторое время две машины шли вровень. Злобный таксист из-за окна корчил какие-то зверские рожи, не подозревая видимо, что джип мог бы ехать и существенно быстрее. Но Кейн не спешил, желая организовать побольше пустоты перед своей машиной. В страстном порыве отомстить, таксист подъехал практически под самый зад самосвала, и тут случилось то, что неизбежно в таких ситуациях случается. Перед самосвалом с крайней правой полосы вдруг появился велосипедист. Водитель многотонного грузовика, доверху наполненного не то крупным щебнем, не то мелким камнем, естественно, не видя находящегося у него в слепой зоне самоубийцы, ударил по тормозам.

Народный мститель в такси вдруг понял, что сейчас он врежется в этого груженого шестиколесного монстра, и его машине, а может и ему самому, конец. И, главное, виноват-то будет только он сам. Но раз уж пропадать, то хоть врагу навредить. Кейн по его глазам понял, что через секунду Сяли уйдет из-под самосвального зада влево, прямо в бок джипа. Однако, Кейн не зря плелся не спеша, накапливая вакуум перед собой. Таксист резко вывернул руль, вонзившись своим капотом туда, где только что был внедорожник. Кейн к этому моменту уже ехидно подмигивал задними габаритами, стремительно разрывая дистанцию. Таксисту повезло меньше. Бедняга выкрутил руль с таким расчетом, что встретит сопротивление. И – улетел прямо на встречную полосу, в бок другому самосвалу. Что было дальше, Кейн уже не видел.

Он остановился только через пол часа, на заправке с самообслуживанием – топливо джип потреблял с изрядным аппетитом. Залил полный бак бензина. Музыкально урчащая, как огромный сытый кот, полноприводная машина продолжила движение на северо-восток, пожирая километры дороги рифлеными шинами. Оставив позади перевал Гела, Кейн въехал в город Тунпу.

Ему предстояло решить, где начать первую часть операции – в Тунпу или дальше, в более крупном городе Ганьцзы, до которого, правда, оставалось пять с лишним часов езды. Не в пользу Ганьцзы говорило то, что добраться до него можно только через Дэгэ. Блуждать окольными путями по Сулунц-зюгуайшаньскому хребту нельзя, а можно было только проехать через населенный пункт Дэгэ насквозь. А там, наверняка, дежурила дорожная полиция… Нет, вместе с джипом попадаться не стоило.

Кейн решил притормозить в Тунпу. Свернув с автострады, парень заглушил мотор на стандартном месте, посреди переполненной бесплатной автостоянки. Кейн вытащил с заднего сиденья сумку и, выйдя наружу, поставил машину на сигнализацию. Неуловимым скупым движением размял ноги. Скотчем, взятым из бардачка, он приклеил ключи зажигания и брелок к внутренней части правого переднего колеса – позже отсюда машину заберут братья.

Десять тысяч населения и никаких достопримечательностей: Тунпу не представлял собой ничего особенного, но только не для такого отшельника, как молодой Мак-Айриш. Расположенный недалеко от великой реки Янцзы, на границе провинций Сычуань и Тибетского автономного района, городок имел псевдоевропейскую архитектуру в центре и хибары на окраинах, где жили бедняки. Четвертая часть обитателей этого райского уголка зарабатывала на жизнь тем, что переполненными автобусами выезжала работать на цитрусовые плантации долин рек Янцзы и Тоцзян, где труд напоминал рабский.

Улицы Тунпу встретили Кейна облупившейся штукатуркой серых от пыли домов и мусором на улицах. Гниющие продуктовые отбросы валялись даже в центральной части города. Дело в том, что в Китае гадить можно повсеместно, и население этой свободой пользовалось широко и воодушевлено. Делалось это вроде как под общенациональным лозунгом: пей, кури, какай где хочешь – это твоя страна! Лао Токудзо, японец-националист до мозга костей, любил повторять, что большая часть тех, кто населяет современный Китай – грязные животные. Это высказывание, впрочем, чаще всего относилось не только к Китаю, а практически к любой стране, кроме Японии. Правда, в цивилизованных государствах люмпены вынуждены были вести себя в рамках общепринятых приличий. В том же Лондоне обкуренный ямаец очень четко знал, в каком районе он мог без опаски плюнуть на пол, а в каком – за этим актом последует неделя за решеткой. А вот в КНР людям в этом плане жилось попроще. Правительство заигрывало с быдлом, пытаясь ценой потакания низам удержать огромную страну от бессмысленных и беспощадных бунтов. Примеров таких бунтов китайская история знала несколько, и ну их.

Кейна мало волновала разруха вокруг. Впервые оказавшись в городе один, он чувствовал возбуждение. Ниндзя умел контролировать свои эмоции, но только когда того требовала ситуация. Сейчас легкая эйфория пьянила, и юноша радовался этому. Чувства, переполняющие его, знакомы каждому бывшему студенту или школьнику, только что получившему на руки аттестат с оценками и вприпрыжку покидающему опостылевшие стены своего учебного заведения. Событие, бывающее раз или два в жизни.

Кейн вглядывался в лица людей, спешащих по своим делам. Они шли навстречу, не пересекаясь взглядом, обгоняли, толкали медленно бредущего акселерата, украдкой косились: посмотрите мол, дорогие сограждане, вот идет европеец, неизвестно зачем отрастивший архаичную национальную косицу до пояса, да вдобавок одетый в нашу дешевую одежду производства местной трикотажной фабрики. При выходе из школы Кейн переоделся в «городской» костюм, который он с товарищами, после прочтения программного Марка Твена, называл «другой костюм»: синие брюки, кроссовки, из-под светлой ветровки выглядывал воротник клетчатой рубахи. В спортивной сумке через плечо была смена белья, свитер, всякая необходимая в дороге мелочевка, предметы гигиены. Задний карман брюк оттопыривала толстая пачка юаней, на сумму примерно в 450 американских долларов – деньги, по местным меркам, огромные. В этой глухомани на них можно худо-бедно прожить почти год.