Несколько минут Сван молча смотрел на меня, будто что-то обдумывал. А потом протянул руку.

Руку пожимает только равный равному. Есть множество способов выразить свое уважение и симпатию старшему или младшему, но рукопожатие только для тех, кто одинаков с тобой по возрасту, званию, положению в обществе. По мыслям и поступкам. Или для того, кто признан таковым. Для Оле я всегда был младшим.

Я ответил на пожатие капитана Свана. Друга, учителя, названого брата. Человека, преданно и безнадежно влюбленного в мою сестру, недоступную для него женщину. Я мог бы о многом попросить Оле, но я промолчал.

Когда я уже подошел к двери ратуши, Оле окликнул меня:

– Ларс! За сестру не тревожься.

Второй раз в жизни шел я по коридорам ратуши ночью. И в последний – шел к кабинету. Надо будет на прощание посидеть на любимом подоконнике, посмотреть на площадь, на Часовую башню…

На прощание… На прощание!

Отчаяние арканом сдавило тело, причиняя почти физическую боль. Чтобы не упасть, я оперся о стену. Я больше никогда не увижу сестру, Вестри, Торгрима, Гудрун, старого Пера, может быть, Оле. Не пройду по нашей улице, не поднимусь на Часовую башню, не буду сидеть в «Трех петухах». Мы с Хельгой уже не поедем в Къольхейм. Я даже не простился с родителями и братьями!

Я готов был завыть, как выл однажды Вестри, когда его, еще щенка-подростка, оставили ненадолго одного в запертом доме. С тех пор наш пес все время был с кем-то. А я один…

Съехав спиной по стене, я обхватил руками поднятые колени и прижался к ним лбом. Совсем как тогда в Къольхейме… Но теперь некому было прийти изменить мою судьбу.

Не знаю, сколько я так просидел. А потом поднялся, сердито вытер слезы рукавом и пошел записывать в хронику то, что узнал в подземелье Драконов.

Торгрим как-то сказал, что время свернуто во множество спиралей, разных по величине. Все, пережитое однажды, повторится, а с тобой или твоим внуком, зависит лишь от того, на какой, большой или маленький виток, попало событие. Мои ночные хождения в ратушу оказались на совсем крохотном колечке.

Подняв лампу, я оглядел кабинет. Ничего здесь не изменилось. Полки с летописями прежних времен, кресло с высокой спинкой, стол, на котором лежит том хроники… А на темном переплете светлым пятном сложенный листок коры серого дерева. Наискось рукой Торгрима выведено: «Ларсу Къолю». Чернила учитель выбрал красные, какими спокон веков хронисты отмечали в летописях наиважнейшее.

Я осторожно развернул письмо. И несколько минут не мог разобрать четкий почерк Торгрима.

«Ларс, как только ты прочитаешь это письмо, уничтожь его вместе со всеми записями о подземелье Драконов и Орме Бъольте. Людям не должно и опасно ходить этими путями. Мы не нужны Девятерым, а они – такие, как есть на самом деле, – не нужны нам.

Я тоже искал их, Ларс. С того самого дня, как услышал от своего учителя об Орме Бъольте, ушедшем хронисте, и понял, что он связан с Драконами. Тебе повезло больше. Хотя можно ли назвать это везением? Или же это плата за наше неуемное любопытство и тягу к правде, за которые тоже приходится рассчитываться?

Я ухожу, Ларс. Я столько лет разыскивал Драконов, не зная наверное, остались ли они еще в этом мире. Могу ли я теперь не удостовериться лично?

Все, что ты рассказал о вашем походе, я уже занес в хронику. Я беру ее с собой, чтобы продолжать. Если мне удастся встретить Девятерых и они отпустят меня, я унесу летопись в храм Дода. Там ей самое место.

Ларс, теперь ты хронист Гехта. Начинай записи с завтрашнего утра. Я бы посоветовал тебе уже сейчас выбрать преемника, но помехой твой возраст. Лучшая разница между учеником и учителем – пятнадцать-двадцать лет. Такая вряд ли получится, но подожди еще хотя бы лет пять. Пока что можешь присматриваться.

Посвящение в хронисты огласишь сам. Его текст и мои тебе советы найдешь в верхнем ящике стола.

Прощай».

Выронив письмо, я принялся судорожно листать хронику.

Последняя запись, что-то о приплоде на общественной кхарне, заканчивалась аккуратной точкой как раз на краю листа. Дальше шли чистые страницы. Если вырезать из хроники несколько листов, порчу можно заметить. Если один – нет.

«С завтрашнего утра». Торгрим все решил, уже когда отправлял меня домой. Сидел тут, спокойно составлял указания, сочинял письмо, вырезал страницу из хроники. А потом, когда стемнело и горгулья снялась со своего насеста, ушел навсегда. Но ведь это… несправедливо! Ему-то зачем? За что?

Я бросился к окну. Черная крылатая тень непоколебимо замерла посреди площади. Каменный страж колодца-лаза вернулся на свое место.

Глава 11

Трактир «Три петуха» любим в Гехте не только за кухню, чистоту и степенность, но и за неприставучесть хозяина. Если кому-нибудь вдруг захочется, навалившись грудью на стойку, излить душу в волнующем рассказе, почтенный Эмиль Кёккен бедолагу выслушает и, несомненно, посочувствует. Но чтоб самому лезть к посетителям – это ни-ни. Ни за что не станет спрашивать он, почему главный прознатчик Гехта хесса Къоль, ее брат, ученик хрониста, и капитан городской стражи сидят молча, не притрагиваясь к заказанному пиву, и только грустно смотрят на придвинутый к столу четвертый, пустой табурет. Нет-нет, хессе имеют полное право. Захотят, сами все расскажут почтенному Эмилю. Ну, или другие добрые люди…

А добрые люди весьма удивились бы, увидев на рассвете, как капитан стражи и ученик хрониста, взобравшись на пьедестал напротив ратуши, неистово тянут и толкают каменную горгулью, будто хотят сдвинуть чудище с места. Но разве это в силах человеческих?

Когда пришли Хельга и Вестри, мы с Оле устало сидели возле когтистых лап статуи. Сестра молча опустилась рядом, обняла меня, уткнулась лицом в плечо. Вестри деловито улегся на мой сапог. Если уж хозяин взял дурную привычку где-то шляться по ночам, то надо его караулить. Вот так! Шагу теперь не сделает без ведома верного пса.

– Торгрим ушел туда, – сказал Оле.

Какой-то ранний служитель ратуши, вывернув с Рогатки, удивленно уставился на нас. Гехт просыпался.

И вот мы сидим в трактире. Втроем. Четвертый табурет теперь всегда будет не занят.

Первым не выдерживает молчания Оле.

– Фунс возьми, Къоли! – рычит он, со стуком опуская кружку на стол. – Да вы, похоже, думаете, что виноваты в том, что Торгрим ушел? Кхарна лысого вам на двор! Тильд сам сделал свой выбор! Сам! Ушел, потому что так захотел, а не потому, что был кому-то или чему-то обязан или так было угодно здоровенной крылатой ящерице!

– Оле, не надо, – тихо попросила Хельга.

С утра сестра выглядит усталой и расстроенной. Одета и причесана она безупречно, но глаза и нос покраснели от слез, Хельга зябко поеживается.

Воинственный пыл Оле тут же угас.

– Ну, Хельга…

Оле осторожно и ласково взял сестру за руку.

– Что ты, милая…

Пять лет назад, когда сестра и Торгрим Тильд еще только привезли меня в Гехт, я сидел на подоконнике в кабинете Хельги. Хронист еще не знал, чем занять вдруг обретенного ученика, а оставаться дома с обустраивающей новое жилище Гудрун… Нет, лучше уж маяться от скуки на службе у сестры.

– О Хельга, украшение нашего мира!

Дверь распахнулась, и в кабинет ввалился незнакомый широкоплечий дядька в стражнических доспехах. Держа в вытянутой руке опечатанный сургучом свиток, он промаршировал к столу и вручил принесенное Хельге.

– Прими!

– Спасибо, Оле.

– Для тебя что угодно.

Стражник лениво оглядел кабинет и с изумлением уставился на меня.

– О. А это чье?

– Мое, Оле, мое, – ответила Хельга, разворачивая свиток.

– У тебя ж вроде девочка. И маленькая.

– У меня еще и братья имеются. Это младший. Ларс. Будет учеником у Торгрима.