Многие поговаривали, что раннее замужество было нужно сестре единственно затем, чтобы ее ребенок был первым внуком, получающим от деда с бабкой хорошее наследство. Но имя сестры трепали недолго. Стоило где-нибудь в трактире кому-нибудь хихикнуть над дочкой Къолей, как рядом с насмешником тут же оказывался старший братец Свен, рассеянно чистящий ногти острием кинжала, а за спиной его волчьей стаей крались четверо младшеньких. Къоли не любят досужие сплетни.

Все это случилось до того, как Хельга забрала меня в Гехт. В ученики к хронисту Торгриму Тильду…

В хронисты редко идут по собственной воле. Бедняк от безысходности может податься в солдаты, оставшаяся без кормильца вдова пытается пристроить детей слугами в богатый дом или в подмастерья. Что заставляет людей предпочесть тяжелый труд легкому и, казалось бы, спокойному ремеслу? Отвечу. Хронист должен писать обо всех сколько-нибудь важных событиях, произошедших в годы его жизни. Писать правду, только правду. Всю правду. Даже если Девять Драконов будут уличены в неблаговидных поступках, хронист честно напишет об этом. Поэтому хронисты редко умирают от старости. Кому захочется знать, что, быть может, обрекаешь своего ребенка на то, что однажды он откажется писать то, что прикажет вурд-самодур, и будет брошен на растерзание белым росомахам. Безоружных хронистов находят стрелы и дротики идущих в набег кочевников, они гибнут во время бунтов и эпидемий. Чтобы написать правду о случившемся, нужно все увидеть своими глазами. Но людям не всегда нужна память. И хроники горят на кострах вместе со своими создателями.

Хронисты редко обретают семью и друзей. Человека, всегда говорящего правду, можно уважать, но трудно любить.

Люди толкуют, что в хронисты идут те, кому Девять Драконов не оставили другого пути.

Как мне…

В год, когда я появился на свет, старшему из детей Къолей, Свену, было двадцать пять лет, младшей, Хельге, – пятнадцать. Никто не ждал, что в семье появится еще один ребенок. Люди говорили, что хозяйка Бергильот отдала дочери свою способность рожать.

Все в земле Фимбульветер знают, что ребенка желанного, рождающегося в свой срок, дарует Дракон Восхода Берне, а последыша, появившегося на свет много позже братьев и сестер, подбрасывают злые тиллы. Лучшее, что может сделать такой, как я, – умереть в утробе матери. Иначе нечисть доберется до своего подкидыша. До десяти лет Берне защищает ребенка. Потом за ним приходят жрецы Багряного Дода.

У самого края Фимбульветер, там, где Дракон Заката принимает в алые когти умирающее солнце, стоит храм. Другие восемь Драконов имеют много святилищ по всей земле, но у Дода всего один алтарь. Ибо знание, ремесло, семья, даже рождение – начало судьбы – у всех разные, и лишь смерть, а вернее, то, что начинается после нее, едина. Никто не знает, что происходит в стенах храма, выстроенного из красного зернистого камня. Ни один человек, вошедший в его врата, не вернулся назад, и никто в Фимбульветер не может узнать лица выходящих из святилища жрецов Дода. Они уничтожают или забирают в храм все, что может причинить зло этому миру.

В день, когда мне исполнилось десять лет, жрец Багряного Дракона явился в Къольхейм.

Къоли всегда сами карали своих провинившихся, иногда жестоко, но никогда не позволяли чужому словом или делом оскорбить члена рода. Это право признавали даже короли. История Хьёрда Къоля, отбившего у стражи опозорившего семью сына прямо на ступенях эшафота, а потом самолично отрубившего ему голову на стене замка, правда, а не легенда. Когда я был маленьким, братья, стращая, показывали мне место, где свершилась казнь, и говорили, что в лунную ночь здесь можно увидеть обоих – неистового Хьёрда и его сына.

Къоли никогда не выдавали своих.

Я смотрел из окна башни, как жрец Дода идет по замковому двору. Алый плащ на белом снегу. Сверху он казался пятном крови, неумолимо ползущим к Къольхейму.

Отец ждал на пороге замка. Прямой, суровый, неподвижный, как меч, вонзенный в деревянную колоду. Точно так же, верно, стоял он двенадцать лет назад, когда кочевники, воспользовавшись небывало солнечной зимой, давшей крепкий наст, подошли к самому Къольхейму и сумели прорваться за ворота. Тогда отец защищал свой дом и свою семью. Имел право защищать…

Пришельца – никто не назвал бы его гостем – пригласили в замок. Он разговаривал с отцом за закрытыми дверями, но все знали, о чем.

Прошел через холл братец Свен, резанул дверь, за которой скрылся жрец, холодным пристальным взглядом. Тревога набухала, как черная туча, готовая в любой миг разразиться колючим снегом, выпустить на волю свирепые вьюги. Все понимали, какой вред может принести миру человек, принадлежащий нечисти. И все знали: Къоли своих не выдают.

Я забился в темный угол у камина. Подтянув колени, уткнулся в них лбом. Дети верят, что если они не видят окружающий мир, то и их никто не заметит.

Мне всегда говорили, что будет день, когда мне придется уехать из Къольхейма… Не хочу!

Страшно.

– …Ларс наш брат, – сказал кому-то Лейф. – И мне плевать…

Минуты стекали, как капель с подтаявшей сосульки. Одна… три… двадцать… Или больше?

Две двери хлопнули одновременно.

Воздухом морозным и прогретым потянуло в холл с разных сторон. Плащ служителя Дода пламенел, как горючий кристалл в очаге. Хельга влетела, словно огромный черный кожекрыл. Нет. На безобидного обитателя чердаков сестра походила лишь первую минуту. Кто видел беспощадный оскал белой росомахи, поймет. Волосы сестры, обычно гладко причесанные и заплетенные, висели космами. Одежда спереди вся в снегу. Хельга на пять шагов опередила брата Хагена и другого их спутника, высокого темноволосого человека.

Незнакомец прошел вперед. Спокойно огляделся. Обернулся к моей сестре.

– Хельга, твоя воля…

– Да! Ларс, подойди ко мне.

Пришлось выбираться из убежища. Хельга крепко взяла меня за плечи. Вцепилась, словно полуночная сова когтями – не уронит и не отдаст добычу. Развернула лицом к своему спутнику.

Ледяная прозрачная искра сверкнула во вскинутой руке темноволосого. Дракон, выточенный из горного хрусталя…

– Я, Торгрим Тильд, хронист города Гехта, нашел ученика и преемника.

Кто-то испуганно ахнул.

Они собрались все, люди очага Къолей. Пришли в той одежде, в которой работали дома или на улице. Взяли то, что попалось под руку. Кухарь явился с ножом, смотритель кхарнов – с вилами. Кто-то вооружился топором, кто-то кочергой. Нянька Гудрун прижимала к груди ножницы. Позже Хельга сказала – сопротивление жрецам Дода приравнивают к государственной измене.

– Хельга Къоль, – обратился к моей сестре Торгрим Тильд, – ты называешь Ларса Къоля, брата своего по имени и крови, учеником хрониста?

– Да.

– Стоящие здесь люди слышат тебя. Движут ли тобой корысть или злоба?

– Нет.

– Пожалеешь ли ты о содеянном ныне?

– Нет.

– Люди, вы слышали.

Общий утвердительный не то вздох, не то шепот. Облегчение, но не радость звучало в нем.

– Ларс Къоль, ученик хрониста, протяни правую руку.

Хрустальный дракончик ожег пальцы холодом, будто действительно был сделан изо льда.

Девять Драконов согревают своим дыханием наш мир, не позволяя морозам, снегам и льду окончательно погубить его. Восемь хранителей, имеющих цвет, передают по кругу солнце и луну. Магт, прозрачный, взирает на них из центра мира. Он сильнейший из Драконов, потому что ему принадлежит то, что побеждает все, – время. Он покровитель властителей и хронистов.

Жрец Дракона Заката склонил голову.

– Багряный Дод, Истребитель Зла, уступает Прозрачному Магту, Сердцу Мира.

Держа символ хрониста на раскрытой ладони, я повернулся к жрецу Дода.

– Теперь я не поеду с вами?

Он был очень старым. И совсем не страшным. Острый подбородок, покрытый седой щетиной, делал его похожим на выглядывающего из норки фритта. И улыбнулся он по-доброму.