– Но что же делать?
– Думать! А прежде всего успокоиться. Все равно ты сейчас ничего не сможешь записать в хронику, вон, руки дрожат. Еще клякс насажаешь… Иди домой, Ларс Къоль, ученик хрониста. Завтра решим, как поступить. И будет лучше, если ты, Хельга и Оле пока не будете никому ни о чем рассказывать.
С умным человеком не поспоришь. И я отправился домой.
По пути я заглянул в караулку. Но Оле был занят на плацу, а Хельга сидела, зарывшись в бумаги. Подняв глаза, она виновато улыбнулась мне. Я понял. Дела для меня в караулке не было, а отвлекать своим присутствием занятых людей не хотелось. Ободряюще махнув рукой, я отправился домой.
Обхитрить Гудрун не составило труда. Не особо даже задумываясь, наплел что-то о том, что Хельге понадобилось по срочному делу, а я не мог отпустить сестру… Да ничего особо не случилось, ошиблись просто… А я сейчас очень хочу спать!
Не слушая причитаний няньки, я улизнул в свою комнату.
Действительно, поспал. Поиграл с Вестри. Посидел на подоконнике, глядя на улицу. Дома тоже все было не так.
Время заледенело. Скорей бы уж завтра, тогда Торгрим…
А почему завтра и почему Торгрим? Будто я сам не знаю, что нужно делать.
Хронист должен записывать все, чему был свидетелем или о чем имеются достоверные сведения. Но где должны оставаться записи? Обязательно в родном городе хрониста? Или в храме багряного Дода, забирающего все, что может угрожать этому миру? Не туда ли ушел Орм Бъольт, узнавший правду о Драконах?
Снизу раздался голос Хельги. Боясь передумать, я вышел из комнаты и позвал сестру.
Ночью улицы Гехта освещают фонари. Не знаю, случайность это или чья-то хорошая придумка, но стекла у них разного цвета – чуть желтые, голубые, розоватые. В детстве я подолгу бродил вечерами между цветных пятен, поджидая, когда вернется со службы Хельга.
Когда я рассказал сестре о том, что решил, она не стала меня отговаривать. Откинулась к стене и заплакала, негромко и безнадежно. Потом затихла. То ли уснула, как ребенок спасаясь в милосердной дреме от непосильных тревог минувшего дня, то ли давала мне возможность уйти достойно.
Я хотел поцеловать сестру, но не решился – это был бы поцелуй мертвеца. Ушедших в храм Дода оплакивали, как покинувших мир живых.
Спустился в кхарню. Хотел разбудить только своего Скима, но проснулись оба быка. Серый мотал головой, не давая взнуздать себя, рыжий Рёд поднялся и сердито бил копытом.
Наконец я вывел кхарна на предрассветную улицу. А там – фонари…
Ведя Скима в поводу, я шагал по нарядно раскрашенному снегу. Днем он тоже везде разный. Когда люди называли цвета Драконов, помнили ли они еще настоящие или просто смотрели на переливы снегов и льда?
– Ларс! Куда собрался?
Словно воплощение праведного гнева, приближался впереди патруля Оле Сван.
Не дойдя пары шагов, капитан городской стражи остановился, как если бы споткнулся о мое молчание.
– Так, – Оле обернулся к патрулю. – Пройдете по Каменной, потом по Кривому переулку к храму Хустри. Дальше как обычно. А я пока Ларса провожу.
Уходящие стражники поглядывали на меня с сочувствием.
– В ратушу? – коротко спросил Оле, когда патруль скрылся за углом.
– В ратушу.
– Пойдем.
Когда два человека ведут одного кхарна, находиться им полагается по разные стороны от быка. Но Оле пошел рядом со мной.
– Торгрим знает?
– Да, я рассказал.
– Что теперь?
Я пожал плечами. Хотелось бы, чтобы этот жест выглядел спокойным и безразличным.
– Сейчас запишу все в хронику. Потом уйду вместе с ней в храм Дода. В конце концов, я уже пять лет как должен быть там.
– Хельга как? Ревет?
– Плакала. Теперь спит… Спала, когда я уходил. Оле, я…
– Ты мне еще объяснять будешь! – фыркнул Сван. – Торгрим не рассказывал тебе, как началась Смута? Хронист узнал и записал что-то плохое про тогдашнего короля. Сейчас уже никто и не помнит про эти грехи, но тогда народ перестал верить правителю. Всю Фимбульветер три года трясло, кочевники доходили до столицы. Не всякую правду можно выпускать в мир. Нельзя ломать веру целого народа. А если… Ты же сам знаешь – судьба хрониста. Сожрет какая-нибудь нечисть, прирежут подснежники, просто сгинешь без следа. Кто беспокоится о пропавших людях? Семья, друзья. А хронисты, как правило, одиноки. Даже родичи стараются их забыть. Хроника тоже пропадает без следа. Это легче и лучше, чем затевать судебный процесс о ереси или измене. Суд дело долгое, слухи могут просочиться.
Оле вдруг ускорил шаг, устремляясь к высокому фонарю.
К утру горючие камни в светочах почти прогорели, светили тускло. Но этот сиял во всю мощь. Цвет стекол и горючего камня смешивался странно и неприятно, снег под фонарем был красный, будто пропитанный кровью.
– Зря мы полезли к Драконам, Ларс, – сказал Оле, останавливаясь. – А ведь я уже обегал все храмы, выяснил, что жрецы ни при чем, и рассказал об этом Хельге. Она была готова отступиться. Как же тебя угораздило поверить, что Девятеро существуют на самом деле? – капитан Сван потянулся к голенищу, за которым носил засапожный нож. – Пять лет назад сестра загнала тебя в ученики хрониста, лишь бы не отдавать Доду, а сейчас ни словом не попыталась отговорить. И я провожаю тебя, хотя за одну слезу Хельги готов удавить всех Девятерых. Но уж лучше ты будешь живой в храме Багряного, чем под его же крылом – мертвый. Но ты, похоже, решил сгинуть еще по дороге! Лезть в Белое Поле без оружия… Возьми, – Оле протянул мне нож и принялся расстегивать перевязь с палашом. – Твоя шпага хороша в столице…
– Оле… А как же вы с Хельгой? И Торгрим? Вы ведь тоже знаете правду про Драконов.
Сван невесело усмехнулся.
– Даже если мы начнем бить в барабан на главной площади и хором кричать о том, что узнали в подземелье, нам ничего не будет. Если только скрутят и отправят в дом умалишенных. Нам просто не поверят, Ларс. В этом мире силу правды имеет только то, что внесено в хроники. А у Торгрима хватит ума счесть твою запись достаточной и не портить больше пергамент и свою жизнь.
Улица плавно вонзилась в ратушную площадь. Мы с Оле не сговариваясь посмотрели на постамент-колодец. Горгульи не было.
– Оле, неужели ты раньше никогда не замечал, что ее нет на месте? И никто?..
– Да кто ж на нее, образину каменную, смотрел! А если и замечали, что улетела, никто об этом не говорил. Должна горгулья сидеть у ратуши, значит, сидит. А утверждать обратное себе дороже. Дураков и вралей нигде не любят. Слушай, Ларс, а разве эти чудища, горгульи то есть, летают и днем?
– Нет, с чего ты взял?
– Помнишь ночь, когда мы искали тебя? Я поднимался на Часовую башню. Людей там не было, только сидели две горгульи, побольше и поменьше, черная и серая. А потом, когда ты застрял в заброшенном доме и мы опять искали тебя, на башне был этот странноватый дед. И только одно чудище. Так что, старикан знает об их проделках?
– Знает, знает… Ночью ты не подходил к горгульям?
– Нет, живых на башне не было, а от статуй какой прок? Посмотрел от люка и двинул вниз, дальше тебя искать.
В темноте, да если быстро озираешься, нахохлившегося на парапете Пера в его сером плаще со спины действительно можно принять за сложившую крылья горгулью. Теперь понятно, почему Оле поднялся на площадку и ушел молча. Но кто же все-таки падал с Часовой башни?
Мы наконец дошли до ратуши. Я завел Скима в общее стойло. Оле нерешительно переминался с ноги на ногу.
– Ну что, Ларс, я тебя здесь подожду? Потом провожу до ворот.
– А хлына тебя не схватит?
– Сейчас шли не глядя, не схватила же! Фунс ее забери, Ларс, а мы ведь и не вспоминали о хлыне, топали себе, как днем!
Общий смех взлетел над площадью и тут же оборвался.
– Так что, подождать? Или все же с тобой в ратушу пойти?
– Не надо, Оле, я справлюсь.
