Нравится смотреть, как тот снимает остатки собственной одежды, пока сама она настраивает температуру и напор воды, чтобы наполнить ванную.

И уж точно очень нравится, когда, присоединившись к ней, сразу обнимает и притягивает к себе, чтобы она оказалась верхом на его бедрах, и набрасывается на ее губы.

Очень быстро грудь и живот наполняются тяжестью… От жадных и глубоких поцелуев распухают губы… А сама она обнимает мужа за голову и прижимается теснее, трясь кожей о кожу мужа, и ерзая своей промежностью на его наливающейся кровью и силой плоти.

— Ты не против? — повторяет Аттавио тихо, на секунду оторвавшись от нее.

— А должна?

— Не боишься?

— Ну ты же не сделаешь мне больно, правда? Ты обещал.

— Не сделаю, девочка. Я контролирую себя. Пока что…

Странно, но эта фраза отзывается особо сильной пульсацией в промежности, и девушка, тихонько заскулив, прижимается к мужу грудью и ведет бедрами из стороны в сторону.

Аттавио же, обхватив ладонями ее ягодицы, направляет куда нужно. Медленно опускает…

Входит…

Аккуратно и неторопливо.

Заставляя задержать дыхание и снова жалобно заскулить.

Раз — и толчок. Упругий и точный. Но не глубокий и щадящий.

— Больно? — спрашивает Аттавио тихо, замерев.

Мираэль отрицательно качает головой из стороны в сторону, а сама жмурится и губу закусывает.

Туго. Тесно. Но хорошо.

— Мне продолжать?

Рассеянный кивок. И мужчина, немного приподняв Миру, снова медленно опускает ее.

Сердце пропускает удар и тут же несется вскачь. Девушка стонет и только сильнее цепляется.

На самом деле ей хорошо. Очень хорошо.

Хорошо, когда он входит. Раз раз разом. Снова и снова. Хорошо, когда прижимается губами к ключицам и начинает выцеловывать. Нежно. Ласково. Без покусываний и зубов.

Хорошо, когда, придерживая одной рукой, ласкает второй спину и кладет пальцы на затылок.

Хорошо, когда снова целует в губы.

И рокочет, немного увеличивая темп и глубину проникновения.

А Мираэль от удовольствия и сладкого наслаждения окончательно растворяется в тягучем, но приятном мареве, который наполняет все ее тело и разум горячей патокой и негой.

Уже гораздо позже, укутанная в безмерный халат Аттавио, она сидит на мягком пуфе и млеет, пока муж — кто бы мог подумать? — собственноручно расчесывает мягкой щеткой ее волосы. Для этого он даже специально сходил в ее спальню за ней, а заодно захватил чистую сорочку и другое платье.

Но сразу она переодеваться не стала. А села, воспользовавшись совершенно неожиданным предложением мужа расчесать ей волосы.

И именно это стало вишенкой на ее персональном торте, ведь когда мужчина делает такое — разве это не удовольствие чистой воды?

Девушка едва не мурчит, когда супруг перебирает ее локоны, мягко проводит щеткой и раскладывает на собственных коленях. Они у нее мягкие и рассыпчатые, но слишком длинные, это она знала прекрасно, поэтому это дело пусть и не трудное, но долгое.

В какой-то момент Аттавио спрашивает:

— Тебе было больно?

Откинув голову назад, Мира непонимающе глядит на мужа снизу вверх и слегка близоруко щурится. Не сразу понимает, о чем речь.

— Нет, не было, — говорит в итоге, снова немного покраснев, — Почему это так тебя беспокоит?

— Потому что я тут подумал, что ты можешь быть беременна. И тогда… в библиотеке… я мог серьезно повредить тебе.

Глаза Мираэль необыкновенно расширяются, и даже рот распахивается. Такой реакции Аттавио недовольно хмурится и спрашивает:

— Ты же думала об этом?

Мира молчит, инстинктивно вскинув вверх руки прижав ладони к щекам.

— Что? Не думала?

Девушка снова никак не реагирует, хотя вспыхнувшие фейерверком эмоции шокируют и обжигают.

Беременна? Она может быть беременна? И Аттавио это беспокоит? Волнуется, что с ребенком может произойти беда? Поэтому вчера и пальцем не прикоснулся, а сегодня — был невозможно ласков и аккуратен?

И не зря на враче настаивал…

Бог-творец, а если правда? Почему она сама не подумала?

Если это действительно случилось, то срок, конечно, еще совсем маленький, и до месячных еще есть время, поэтому на самом деле трудно что-либо говорить наверняка…

А мужчина, устав, видимо, ждать ее ответа, вдруг подхватывает ее под мышки и поворачивает к себе лицом. Сажает на колени — скромно и целомудренно, как маленькую девочку, — и поправляет волосы.

— Мираэль? Так думала? Или нет?

— Нет…

— Но понимаешь же, что это возможно?

— Теперь — да…

— И что? Не хочешь?

Мужской голос становится обжигающе ледяным. А взгляд — колючим и пронизывающим.

Но Мираэль уже давно не боится такого выражения его глаз. Да и другое ее волнует куда как больше…

— Детка? Ну-ка, посмотри на меня!

И девушка не только послушно глядит на мужа в ответ. Но и кладет ладошку на его скулу и мягко гладит. И улыбается. Смущенно и немного обескураженно.

И такой это был милый и очаровательный взгляд, что возбуждение, утоленное совсем недавно, заворочалось внутри с новой силой, и Аттавио сильнее сцепил пальцы на женской талии. А потом — в заигрывающем жесте скользит выше, к вороту халата. Гладит кромку кожу в вырезе. Слегка отодвигает ткань в сторону. И проводит подушечками в опасной близости от соска.

— Так что? — повторят он, — Не хочешь? Эти дамы все-таки сумели убедить тебя?

— Нет, конечно. Но… Ты и это слышал?

— Слышал. Значит, хочешь детей?

— Но разве… не таким и был твой первоначальный план, когда ты приехал к Фэрдер? Какая разница, чего хочу я?

— Не юли.

Мираэль тут же ойкает, потому что муж в этот момент обхватывает снизу ее грудь и слегка сжимает, приподнимая.

— Мне казалось, что мы уже переступили черту договоренностей. Или я ошибся?

— Не-е-ет, — тянет Мира, зажмурившись от приятных ощущений, — Не ошибься. И я… хочу ребенка, правда…

— Вот и хорошо, девочка… А если тебе не нравятся эти кумушки — гони в шею. С них не убудет.

— Репутацию испорчу.

— Или сделаешь ее. Трать время с толком. Например, на меня.

Ответить Мира ничего не смогла. Да и не успела. Почему-то воодушевленный, Аттавио снова набросывается на нее, будто они и не занимались совсем недавно в ванной комнате любовью.

… А через два дня у Миры начались месячные.

И, кажется, еще никогда она не чувствовала такого сильного разочарования, как в это утро.

Низ живота тянет неприятно, но терпимо. Куда как больше дискомфорта доставляет невообразимо чувствительная грудь, которую раздражает даже прикосновение сорочки.

Что уж говорить о тугом корсете, от которого боль такая разносится, что хочется взвыть белугой…

И мигрень… Ужасная. Раздражающая. И к вечеру только усилившаяся.

И ничего ведь не помогает.

Но по-другому нельзя.

Нет выбора — королю не отказывают.

Накануне, когда Дэниэль привычно принес супругам их корреспонденцию, среди вороха писем и конвертиков оказалось и письмо от Его Величества Филиппа. Точнее говоря, два письма — каждому из супругов.

Официальные. Деловые. Явно написанные не его рукой, но с его подписью и оттиском королевской печати.

Мира удивилась, конечно. Неужели нельзя было ограничится одним на супругов приглашением на званый ужин во дворец? К чему это бумагомарательство?

Но вспомнила фразочки дам и непроизвольно поморщилась.

— Это было лишь делом времени, — так сказал Аттавио, когда она отдала тому адресованное ей письмо, — Тебе не нравится проявление внимания со стороны самого короля?

— Ну какое это внимание? — спросила она недоуменно, — Всего лишь ужин.

— Ужин во дворце. Девушки и их родители готовы ради такого приглашения крупные суммы выкладывать, чтобы пробраться на такое вот мероприятие.

— Говоришь так, будто это что-то исключительное и закрытое…