Мира снова кричит. И настолько глубоко погружается в невообразимый экстаз, что практически не чувствует неистово толкающего в нее мужа, который, увеличив темп и погружение до максимально уровня, практически вбивает ее в несчастно скрипящую постель.

Заканчивает Аттавио лишь спустя пару минут после нее — с яростным рыком и ее именем на губах, которые прижимаются к ее виску и жадно выцеловывают влажные от пота волосы.

— Ты невозможен… — выдыхает потрясенно девушка, когда мужчина скатывается с нее и вытягивается рядом. Но обнимает ее и притягивает к себе под бок.

— А ты — невозможно прекрасна, — парирует тот, снова целуя ее, на этот раз — в макушку.

Пусть Мире и кажется, что после устроенного мужем пикантного и далекого от приличий марафона она не сможет даже с постели подняться, повышенное чувство ответственности заставляет ее взять себя в руки и не только привести себя в порядок, но и вытолкнуть из кровати мужа, который вроде как серьезно решил провести день в ее компании да в горизонтальном положении.

И сделала, как оказывается, это очень своевременно.

Запоздалый завтрак, по времени больше подходящий для обеда, оказывается ознаменован большим количеством корреспонденции как для графини, так и для графа. По большей части — уже привычные документы и договора, пригласительные письма и билеты. Но среди них у обоих супругов оказались и весьма примечательные конверты — примечательные тем, что на них красовались восковые оттиски с королевским гербом. Разнообразия ради сидящие рядышком, а не напротив друг друга, как обычно, супруги одновременно переглядываются, заметив этот презанимательный факт.

Можно ли ожидать что-то хорошее от этих посланий? После вчерашнего? Шанс, конечно, есть всегда. Но пока не вскроешь, пока не прочитаешь — никогда, разумеется, не узнаешь.

Первым свое письмо вскрывает Аттавио. А вот Мира не торопится притрагиваться к светло-бежевому пакету, отмеченному знаком короля, и продолжает неторопливо пить чай. Смотрит при этом, конечно, исподтишка на мужское лицо, отмечая скупые и едва заметные эмоцию, тенью скользящие по нему. Напряжение. Мрачное ожидание. Понимание, но не принятие. И, в конце концов, ярость.

Мира не ждет, что муж отдаст ей письмо, чтобы та прочитала. Но отдает. Девушка аккуратно перехватывает тонкую бумагу с золотым тиснением, читает, но далеко не сразу пробирается через текст, полный витиеватых и сложных конструкций. Плюс сказывается волнение. Несмотря на всю человечность короля, Филипп остается королем — могущественным и обладающим властью и своими собственными соображениями. И понятно, что эти самые соображения не могут прийтись всем по вкусу.

Но за некоторые фразы все-таки получается уцепиться:

«Едва ли мы, Наше Величество Филипп, можем пропустить вопиющее неприличное поведение, которое Вами было продемонстрировано королевскому двору. Позволив себе неподобающее нарушение этикета и правил, Вы бросили тень не только на собственную фамилию и статус, но и на репутацию Вашей жены и Вашего монарха. Столь недопустимое попрание моральных и нравственных установок не может оставаться без внимания и коррекции. И, разумеется, осуждается Нами и подлежит порицанию».

Строгий и назидательный тон письма гармонично переплетается с вроде как дружественными интонациями, которые обычно может использовать товарищ или компаньон. Но искуственность, прячущаяся за высокопарным слогом, больше нервирует, чем обнадеживает. Да и итог письма тоже оказывается неутешительным.

«Мы считаем ественным и разумным дать Вам, граф Тордуар, реализовать свой потенциал на поприще, лучше всего подходящему и Вашим способностям, и Вашему темпераменту.

Нашему королевскому Величеству известно о наличие в Вашей юрисдикции часть Западных колоний. Несмотря на то, что Ваш опыт и способность контролировать работу на расстоянии, Мы считает за необходимость Вашего личного участия в данном направление, а посему приказываем:

Графу Аттавио Тордуару, урожденному Дэрташ, отправиться в неограниченную во времени и ресурсах командировку на территорию Западных колоний, а именно на обозначенные официальным распоряжением от 62 года Седьмого периода побережья Интарьяского залива, рек Лиссан и Морсьяш, а также их окрестности с инспекцией и осуществлением контроля вышеуказанных территорий.

Данное письмо надлежит использовать в качестве официального назначения и отказа не приемлет. На подготовку к отъезду Мы даем вам неделю».

Еще некоторые детали… Нюансы… Сроки и обязанности, необходимые к исполнению. Полные строгости и бескомпромиссности.

И — как обухом по голове:

«Также Наше Королевское Величество ставит Вас в известность о следующем: на время Вашего отсутствия графине Тордуар надлежит принять должность фрейлины принцессы Равэнны Андалазийской, Нашей невесты и будущей королевы Ривальдии и стать ее верной помощницей и наперсницей. И, разумеется, продолжить свою деятельность в сфере образования на благо развития нашего величественного и прекрасного государства».

Ошеломленная, Мираэль даже перечитывает очередной приказ, касающийся ее собственной участи, дважды. И едва ли хочет видеть в нем двусмысленность и весьма прозаические, пусть и неправильные помыслы не короля, но — мужчины. Однако видит. И по понятным причинам возмущается.

Потому что слишком откровенно. Слишком ясно и очевидно написанное на изысканной бумаге с безупречной каллиграфией секретаря Его Величества.

В подтверждении этих мыслей и как настоящая насмешка выглядит приписка, выведенный иным почерком — явно принадлежащим самому Филиппу. Отличен от текста выше и его слог. Он кажется более эмоциональным и поэтому — человечней. И хотя пытается прикинуться словом от неравнодушного друга, Мира воспринимает обращение короля, как откровенное глумление.

«Надеюсь, вы достаточно умны, мой друг, чтобы не затаить на своего короля обиду. Едва ли мое решение можно воспринимать как истинное наказание — ваша помощь в колониях незаменима и больше никому, кроме вас, не удастся оказать ее в полной и необходимой мере. Вашей же жене, такой молодой и трепетной душе, слишком рано сталкиваться с тяжестями морского пути и лишениями мало гостеприимных земель. А моей будущей супруге нужна умная и рассудительная подруга, достаточно искушенная и опытная, чтобы противостоять соблазнам королевского двора. Стоит ли говорить, что для вашей семьи это большая честь? Однако, предчувствуя ваше необоснованное недовольство в связи с вашим непростым нравом, я хочу напомнить о таком незначительном факте, как ваше истинное происхождение и происхождение вашей супруги. Конечно, за столько лет данный момент большинством моих приближенных оказался благополучно забыт. Но не всеми. И именно эти славные господа считают за свою обязанность напомнить, что в свое время вы совершили весьма и весьма неоднозначный поступок, позволив сиятельной графине покинуть нашу прекрасную столицу, лишив тем самым общества такой замечательной молодой леди, как Мираэль Тордуар. Но сейчас же вы, конечно, поняли, какое сокровище досталось в ваши руки? Ваша расцветшая привязанность сейчас видна невооруженным глазом и радует мое сердце. Но переходит границы дозволенного — вы совершенно неблагородно поддаетесь своей ревности и кидаете тень на аристократическое сообщество».

И так далее, и тому подобное…

— Каково? — хмуро бормочет под нос Аттавио, отметив момент, когда девушка дочитывает письмо. — Что скажете, сиятельная госпожа графиня? Вам не достаточно того, что с легкостью покоряете принцев и герцогов, так уже и на самого короля замахнулись?

Сначала Мира хочет возмутиться. Но почти сразу же понимает, что Аттавио не хотел ее ни спровоцировать, ни обидеть. А вот подшутить и невинно уколоть, чтобы завуалировать собственную досаду, — очень даже.

Поэтому девушка предпочитает уже привычно отмахнуться. И тихонько, но уверенно произносит:

— Я не собираюсь ехать ко двору, пока ты будешь в колониях.