– Склонись и слушай, – сказала статуя.

Послушник затрепетал всем телом. Бог гиен и носорогов снизошел до человеческой речи?

– Выполни лишь одно обещание и будешь вознагражден тем, что тебе причитается, – сказала статуя.

– Господин… Я хотел бы получить нормальное лицо.

– Не сейчас! – в гневе великом закричал каменный лось, и послушник задрожал. – Ты еще не заслужил. Слушай же мое повеление. Внимательно слушай.

– Да, господин бог.

– Завтра, когда начнется Турнир, жди у дверей Приюта. Откроешь их на стук, и впустишь тех, кто придет, без лишних вопросов.

– Но, господин бог…

– Молчи и повинуйся. Без лишних слез, мой поросенок, выполни предначертанное свыше и обретешь награду.

– Да, господин бог.

– Теперь иди.

– Да, господин бог.

– Ты будешь героем, не забывай об этом.

– Да, господин бог.

– Героем, что получит награду.

– Да, господин бог.

– Иди уже. Если задержишься здесь хоть на минуту, то боль и смерть падут на тебя.

– Но, господин бог…

– Пошел отсюда!

Послушник еще раз поклонился и засеменил к ограде, до сих пор не до конца веря в свое счастье. Он не увидел, что из-за статуи лося выходит черноволосый человек и блюет, согнувшись в три погибели.

– … лишь те похороны хороши, где женский плач ведется сообразно выносу тела, притом не велик, и не слаб, а именно в серединку скорбен. Еще, ведомо нам, нужен отрок с веткой можжевеловой, что стал бы плакать по покойнику, если у других провожающих резону нет, – бубнил Ноктич. – Старая женщина, вещаем тебе нанять подобное, ибо никому ты не надобна, и прекрасным ликам велено всем да снизойти во тлен, а мы уж проследим за целостностью обрядной, будь покойна.

Колцуна с ненавистью посмотрела на Ноктича, сминая коленом рюкзак с поклажей, чтобы он закрылся. Барриор уже давно это дело забросил, как невыполнимое, и меланхолично наблюдал за потугами старухи.

– Не надорвись, цыганская принцесса, – жалел ее он. – Как ужасно, что ты обязана терпеть все это!

В его лицо полетел башмак. Колцуна объявила, что соберет только свой рюкзак, а Барриор, если не поднимет свою задницу, может сделать это и это, и еще это.

– Недостойные принцессы слова! – ужаснулся Барриор.

Подготовка к экспедиции в Подземелье, как известно многим славным героям и доблестным рыцарям, дело хлопотное и малоприятное. Особенно, когда бюджет всей экспедиции составляют жалкие сбережения старой цыганки, да одна золотая монета бывшего мечника.

Проблемы начались еще на этапе закупки провизии. Гули торговали сушеным крысиным мясом для путешественников, которое Барриор отказывался есть. Колцуна справедливо заметила, что если они спустятся достаточно глубоко, то там, кроме крыс другой еды не достать.

Йип добавил, что он-то себе пропитание всегда найдет – крыс, слава Близнецам, в Подземелье полным полно.

– Как так вышло, что ты, ратуя за крысиное королевство, при этом пожираешь своих же сородичей? – спросила у Крысобоя Колцуна.

– Не вижу никакого противоречия, – немного подумав, ответил Йип.

– Я тоже, – встрял Барриор. – Ты о чем, вообще?

– О, Близнецы, дайте мне терпения.

Барриор, немного поломавшись, согласился на крысиное мясо, но в другом своем капризе остался непреклонен: он не желал отправляться в поход без своего меча, который сам же и заложил. Правда, денег на сумму залога у них не хватало.

– А другим оружием ты пользоваться что, не умеешь? – скривилась Колцуна.

– Не в этом дело! – огрызнулся Барриор. – Это не просто меч, а мой боевой товарищ. Я Клару знаю лучше любого из вас и без нее в Подземелье не спущусь. Давайте лучше думать, как выкупить ее.

– Я есмь живое оружие, – с укоризной заметил Йип, но Барриор оставил его слова без внимания.

В любом случае, ни одному участнику будущей экспедиции на ум ничего не приходило. Тогда на помощь, в очередной раз, пришел древний зануда Ноктич.

– Имеем мы злато, дабы выкупить оружие из полона торгашеского. Но и условие одно мы имеем, без исполнения которого помогать мы откажемся и затаим обиду лютую.

Это, правда, был неслыханный прецедент. Гули издавна, со страстью невероятной старости, копили монеты, вырученные от торговли с исследователями Подземелья, и они потихоньку плесневели в тайных закромах. Из-за своего вечного скопидомства ни один гуль никогда их оттуда не доставал. Никогда.

– Что за условие, Ноктич? – осторожно спросил Барриор.

– То условие, что вы нас в кабак проведете, дабы мы потешиться там могли. У нас сегодня День Рождения, как-никак.

– Как мы тебя проведем, Ноктич, ты в своем уме? – рассердился Барриор, хотя вопрос про ум старого гуля был явно неуместным. – К трактирам же гулей на штурмбалетный выстрел не подпускают!

– То вашего ума забота, – с достоинством заявил старейшина.

– Ладно, – сказал Барриор, немного подумав. – Ладно. Давай сначала выкупим Клару, а потом, как-нибудь, сходим вместе в кабак?

– Ай ли? Не согласны мы. Так и обмануть можете, дюже мы доверчивы стали.

– Слово дворянина! – рявкнул Барриор и тут же удивился сам себе: он думал, что изжил эту гордыню за время службы в Лебединой Дружине.

На Ноктича, впрочем, это не произвело никакого впечатления.

Колцуна, как всегда, решила взять дело в свои руки.

– Прежде всего, – сказала она, – идти надо в сумерках, когда нас будет плохо видно…

***

Еще раньше, чем степные волкодавы Атиллы почуяли гостей; еще раньше, чем старый вожак своры поднял, не спеша, тяжелую голову, и в его темных глазах отразился медленно раскалывающий створки дверей клин света – все услышали лихорадочный перезвон тысячи миниатюрных, меньше ногтя, колокольчиков, который заметался в коридорах особняка Вокил, как пойманная в силки птица.

Пришельцы дождались, когда стражники откроют двери настолько широко, чтобы они смогли зайти в Зал Оружия сразу вчетвером, бок о бок, словно никто из них не хотел отдавать первенства другому даже в этом пустяке. Их чрезмерно яркие (Чигара даже мог сказать – шутовские, если бы не знал традиций их ремесла) одежды контрастировали с угрюмыми, сдержанными цветами Зала Оружия: монолитной серостью каменных стен и некрашеного пола из мореного дуба, бурой ветхостью гобеленов с геральдическими знаками Вокил и холодной синевой бесчисленного оружия, которое висело на стенах и было составлено по углам в самых затейливых сочетаниях, словно пышные букеты из железа и стали, которыми некий безумный флорист захотел выразить свою тягу к войне.