Спустя некоторое время блужданий в темноте Стефан вывел неудачливого вора под прохладный свет звезд. Почувствовав свободу, Карасик сразу прянул в тень, как испуганный зверек, выпущенный из клетки, но потом обернулся и увидел, что Стефан стоит неподвижно и смотрит ему вслед. Карасику захотелось подбодрить этого маленького печального человека, и он вернулся на пару шагов.

– Бывай, может от правды твоей и будет польза – станешь Святым, как помрешь – семье прибыль. И это, если ваши поймали вора, пусть сильно его не бьют, он животом слаб, – сказал он и окончательно растворился в тенях.

***

Карасик тащился по Сырому Углу, низко опустив сонную голову. Район не спал. Огни не жгли из экономии, довольствуясь светом звезд, в голубоватой мгле мелькали и перешептывались лихие люди, из окон доносились грустные песни и грязная брань. Мальчик прошел мимо руин, на которые смотрел еще утром, от них практически ничего не осталось, мертвые вещи пошли впрок живым людям, как это и заведено в мире.

Сестра спала. Карасик чувствовал, что она отходит, и не стал будить ее понапрасну. Он улегся рядом и опустил измученную голову на ее плечо. Снизу, из гробовой лавки, доносилась бессловесная возня: обычно в это время сыновья-оболтусы гробовщика молча и свирепо дрались в темноте, выясняя, кто будет спать на гробу, а кто на полу.

Карасику не хотелось ни спать, ни бодрствовать, хотелось просто умереть вместе с сестрой и закончить этим тяжелый долгий день. Он закрыл глаза, то погружаясь в дремоту, то просыпаясь, и ему грезилось, что их с сестрой несут на кладбище в просторном общем гробу, а рядом идет, с можжевеловой веткой в руке, Стефан Дуло, богатенький мальчик, лицо которого…

Дверь открылась, и в комнату вошли две тени: одна повыше, другая пониже. Вместо лиц у них была тьма, и только белки глаз сверхъестественно плыли в ней, как рыбы-альбиносы в черной затхлой воде. Карасик сначала подумал, что это продолжение его сна, потом, что это духи, а потом понял, что это Сойка и Эбрауль с вымазанными сажой лицами.

– Карасик! – воскликнула Сойка и чуть не расплакалась от радости. – Я же говорила, что у него получилось выбраться! Мы думали, что тебя поймали, и Эбрауль следил за особняком, но там одни стражники, а тебя мы не увидели.

– И я думал, вас поймали… Ай, ай, задушишь! – сказал мальчик, пытаясь с достоинством выкарабкаться из счастливых объятий Сойки. – Воняешь, как золотарь.

– Это запах свободы! – провозгласил Эбрауль Гау, вытирая лицо полой плаща. – Мы выбрались обратно так же, как и проникли внутрь. А тебе как удалось спастись, мой юный друг?

– Да у них охрана – бездельники, – уклончиво ответил Карасик. – В гробу я видел такие приключения: столько времени потратили, а все зря.

– Как так зря? – не понял Эбрауль. – А это видел?

И он выудил из кармана маленький черный комочек – что-то завернутое в тряпицу. Втроем они собрались у стола, где вор осторожно развернул сверток.

На столе лежало человеческое ухо. Бледное, слегка желтоватое, с гладкими обводами хрящей и мясистой мочкой, розоватое на бескровном срезе. Оно выглядело так, как будто его только что сняли с головы, и испускало мягкое золотистое сияние. Сообщники застыли, зачарованные этой странной и немного пугающей картиной.

Общее благоговение нарушила жирная черная муха, нагло усевшись на мощи. Карасик сдунул ее и спросил:

– И как сестра будет это есть?

Никто не знал. Сойка предложила изрубить ухо в кашу, так как вспомнила, что больные не любят жесткой пищи.

– Может, еще и отварить? – спросила она.

– Вдруг испортится? Пусть ест сырым, пока оно светится, – постановил Карасик.

– Тогда еще и яблоко истолчем, чтобы вкус человечины отбить, – догадалась Сойка.

Эбрауль прямо на столе мелко покрошил ножом и реликвию и начавшее стареть яблоко. Получилась однообразная, слабо светящаяся кашица, которую он переложил в деревянную миску. Карасик разбудил сестру. Та посмотрела на него мутными глазами и заплакала в бессильном гневе, потому что ей снова приходилось мучаться.

– Тише, тише, – утешала ее Сойка. – Сейчас мы все поправим, милая.

Сестра отворачивалась от них и мотала головой, но в конце концов Карасику с помощью Сойки удалось протиснуть ложку между ее сжатых губ. Дальше дело пошло быстрее. Словно почувствовав и силу, и голод, она покорно съела все.

Магия Останков мощным потоком влилась в нее, сращивая мышцы, сопрягая нервы и сухожилия, выстраивая и чиня весь разрушенный дом ее тела. Предсмертная пелена медленно сходила с ее глаз, а кожа, ногти и волосы начали слабо светиться. Мешаясь со светом звезд, свет магии рождал причудливые блики и тени, растворяя комнату в безмолвном великолепии.

– Вот оно – чудо, – тихо произнес Эбрауль, и его лицо на секунду страшно исказилось, а кулак сжался, но никто не заметил, детям было не до него.

Девочка с удовольствием потянулась, ощущая напряжение ожившего тела, а потом с удивлением посмотрела на сообщников, окруживших ее кровать.

– Я так долго спала? – спросила она. – Карасик, смотри, у нас гости! Господин Гау, Сойка, как я рада вас видеть, вы бы знали! Сойка, милая, подойди, посмотри, какую прелестную гравюру подарил мне господин Гау, господин Гау, вы же не против, что я покажу, правда? Смотри, какая леди, вот бы тебе такой быть, Сойка, а ты почему-то вся в саже и воняет от тебя, как из выгребной ямы.

Сойка рассмеялась, а Карасик повернулся лицом к стене.

– Зелье цирюльника я завтра на рынке торговать буду, – сказал он стенке, – Скажу, что от чирьев хорошо помогает – богатое дело!

Симптом 2.

Ректору Университета Гамменгерн,

Даламацию Молепарту.

Досточтимый Ректор.

Ситуация в городе Бороска неожиданно приобрела тревожный оборот. Подозреваю существование очага Великой чумы. Мне известен только один Зараженный, и он изолирован, но, вполне вероятно, их больше, и без должных и своевременных мер эпидемия примет катастрофический характер. Прошу освободить от текущих дел и прислать в Бороску лекарей первой и второй ступеней. Возможно, понадобятся все врачи Гамменгерна, если мои догадки верны.

Мартейн Орф,

лекарь третьей ступени медицинского факультета,

Бороска.

По настоянию Мартейна все члены Триумвирата собрались в Доме Совета рано утром. Атилла Вокил выглядел хмуро, Дульсан Дуло благожелательно улыбался. Габриций Угаин прислал вместо себя Игроса, и тот стоял неподвижно, как статуя, держа в руках массивное круглое зеркало, из которого выглядывал старый маг.

Габриций был в неизменном костяном шлеме, но сменил наряд, со свойственным магам франтовством, предпочитая не появляться на публике два дня подряд в одном и том же. На этот раз он облачился в просторную, украшенную блестками, темно-синюю мантию с воротником из вороньих перьев. Писк моды прошлого столетия, и следы времени было не скрыть: рукава немного обтрепались, кое-где проглядывали заплаты, а костяная голова на хлипкой шее торчала из куцего мусора запылившихся перьев, как из дупла.