— Термы?

— Ну, что-то вроде бани, я рассказывал, помнишь? Так вот, если ярл узнает, что я попросил с ним встречи прямо в день приезда, то решит, что серебро мне нужно срочно. А если так, значит, либо у меня, либо у моего рода какие-то неприятности. И тогда ярл подумает, а зачем ему отдавать серебро тем, кто, возможно, скоро покинет Гульборг? Или скажет, что сейчас у него нет столько серебра, и он даст наполовину меньше, зато сейчас, и мы тогда забудем про его долг.

Хотевит разом выхлебал чашу вина.

— Потому мне нужно выждать несколько дней, походить по разным местам в Гульборге, что-то продать, что-то купить, сходить в термы, напомнить о себе и лишь потом написать ярлу. И с возвратом не торопить, а лишь напомнить о долге, сказать, мол, что мой род хочет еще несколько лавок открыть или отправить пару кораблей куда-нибудь за новым товаром, например, в Черные земли. Договориться, что часть долга он вернет серебром и золотом, а часть — товарами:пряностями, тканями или маслом. Потом распродать его товар, и лучше бы не здесь, а у нас, в Альфарики…

Я перебил Жирного:

— Верно ли я понимаю, что если тебе нужно серебро прямо сейчас, то ярл не вернет долг, а если как бы и не очень нужно, тогда вернет?

— Верно. Иначе тут и не делается.

— Что за глупости! — рассердился я. — А тот ярл… уж не сарап ли он?

— Нет, не сарап. Фагр.

— А почему же всех здешних ярлов не повырезали сарапы? Почему не забрали у них всё добро? В Бриттланд, я слышал, сарапы пришли с огнем и мечом.

— А зачем? Сарапы сюда не грабить пришли, а жить. Зачем убивать овцу, если можно каждый год состригать с нее шерсть? К тому же вся знать тут же поменяла богов и начала кланяться солнцу.

Я невольно посмотрел на второго живича. У того на шее висел золотой круг с высеченными лучами.

— В Бездну сарапов и фагров. Когда я получу свое серебро?

— Думаю, седмицы через три. Самое большее — через месяц.

Мы с Простодушным переглянулись. Альрик столько не продержится в переполненном городе.

— А где мы будем жить в это время? В этом дворике? И что есть? А еще нам нужно заменить некоторые доски на «Соколе», найти лекаря для Альрика…

— Я найду и оплачу вам жилье на месяц, дам серебра на еду и через родича разузнаю про лучших лекарей. Всё равно они сразу вас не примут, так что как раз сможете поспрашивать, кто лучше лечит хвори, связанные с Бездной. С починкой корабля придется подождать.

Пока мы разговаривали, Простодушный будто бы и не слушал, перепробовал все блюда, выпил несколько чашек вина, полюбовался игрой света на стекле, пощупал ковер под ногами, даже прошелся по комнате, чтобы рассмотреть всё получше. И подал голос только сейчас:

— А как скоро прибудут твои родичи из Раудборга?

Почти рассеявшиеся подозрения всколыхнулись снова.

А ведь и впрямь… Мы здешних обычаев не знаем. Вдруг Хотевит врет мне прямо в глаза? Вдруг Дагна уже сбежала с «Сокола»? А что до тех письмен, где сказано о долгах… Как там сказал дед Хотевита? К кому мы пойдем с этими письменами? Кто вступится за безъязыких чужаков?

— Не знаю. Может, уже завтра, а может, и следующей весной. Но в Гульборге они меня уже не запрут и назад ворочать не станут, а коли я обженюсь на Дагне, так и вовсе ничего сделать не смогут.

— Разве что отобрать письмена с долгом, — заметил Простодушный. — Или объявить нас разбойниками, что похитили и тебя, и письмена. Нет у нас веры твоему роду, уж извини, Хотевит Гореславссон.

— Гореслав — это мой дед, а не отец, — буркнул Жирный. — Так чего же ты хочешь?

— Дагну и впрямь удержать долго не выйдет, да и не стоит она столько марок. Потому я хочу залог, равный твоему долгу. И закрепить передачу того долга новыми письменами, где будет сказано, что ты по доброй воле передаешь нам тот залог до выплаты долга. И чтобы те письмена были не только промеж нас, но и какой-то важный ярл из здешних, а лучше два или три согласились, что видели те письмена. Чтоб твой род потом не оспорил передачу залога и не ославил нас татями.

Вот это Простодушный! Ай да голова! Не зря я его с собой позвал! Значит, и я не такой уж дурак.

Херлиф едва заметно улыбнулся мне:

— Хальфсен не только в языках силен, — пояснил он, — многому научился у хозяина-фагра.

Жирный же побледнел, несмотря на обилие выпитого вина:

— Но у меня же нет ничего! Я же отдал вам всё, что было.

— Зато у твоего рода много чего в Гульборге. Да хотя бы этот дом. Или лавки. Или корабли. Ты же все равно отдашь нам долг! Значит, и залог к тебе в полной мере вернется.

Не успел Хотевит ничего ответить, как со двора послышался шум. Женские визги, ругань, треск, словно что-то разбилось.

Мы тут же повскакивали и побежали к ульверам. А там карл, которого чуть не придушил Лундвар, набрасывается с кулаками на Аднтрудюра, рядом стоит перепуганная девчонка-рабыня и еще несколько рабов.

— Стоять! — рявкнул я. — Трудюр, убери нож. Что стряслось?

— Да не знаю, — хмыкнул шурин. — Этот дурень ни с того ни с сего кинулся на меня.

Карл и рабы вперемешку заголосили, от чего родич Жирного вдруг разозлился и давай кричать на Хотевита.

— Ты девку лапал? — спросил я у Трудюра, уже догадываясь, что тут было.

— Так рабыня же. А чего? Поели, выпили, так теперь еще и бабу бы… А этот накинулся, будто это не рабыня, а дочь хозяйская.

Хотевит, немного разобравшись, ответил:

— Это его рабыня, — кивнул на родича. — Любимая. А ты, будучи у него в гостях, хотел его девку взять.

— Так не жена же, — нахмурился Трудюр.

— Тут нельзя брать любую девку, что понравится. Надо было спросить. И вообще здесь есть особые дома с гулящими девками, их песчанками зовут. Там бабы на любой вкус: и черные, и белые, и всякие.

За три месяца пути изголодался не только Аднтрудюр, но и все мы. Да, в некоторых деревнях нам удавалось уговориться насчет женщин, а иногда приходилось и без уговора, но то всё наспех, да и бабы там были чахлые, едва-едва выдерживали одного хирдмана, а до смерти доводить их не хотелось. От того жадные взгляды ульверов всё чаще останавливались на Дагне. И чем дольше мы плыли, тем чаще наутро парни сверкали разбитыми рожами да синяками. Я особо не вмешивался, знал, что Дагна сумеет постоять за себя, да и ульверы лезли к ней не всерьез, а так, побаловаться: ущипнуть или помять за задницу. Хотевит, конечно, злился, но куда ему, шестирунному, против моих ребят!

Вздохнув, Хотевит сказал:

— Я дам денег на песчанок.

Спали мы в том же дворике на толстых одеялах из какой-то верблюды, уж не знаю, как та верблюда выглядит, но воняет, видать, преизрядно. Впрочем, вонь не мешала нам спать, мешали вопли ослов, разоравшихся за стенами.

А потом пришел Хотевит, весь взъерошенный, осунувшийся, будто ночь не спал.

— Нужно вначале пересчитать мой долг на деньги Годрланда, чтобы понять, какой залог давать. А перед тем я расскажу, как здесь счет ведется.

И высыпал горсть монет на стол.

Так-то я монеты не в первый раз в руках держал, мы их всегда по весу считали. К примеру, пятьдесят серебряных монет, если не потертые и не обрезанные, могут составить полновесную марку. А могут и меньше. Все торговцы с собой весы возят и грузики, чтоб монеты те проверять.

— Вот эта — самая ценная. И́лиос называется, это по-годрландски солнце, — Хотевит указал на золотую монету с вычеканенным изображением солнца.

— Если брать по весу, то выходит чуть больше половины вашего эрторга(1).

— А золото чистое?

— Да. Еще есть золотые монеты в половину и в треть илиоса, их так и кличут: семилиос и треилиос. Дальше идут лунные монеты — фенга́ри. Они сделаны из серебра и бронзы. В одном илиосе — двенадцать фенгари. А вот эти, бронзовые — астеро́ны, на фагрском — звезды. В одном фенгари — двадцать четыре астерона. Но одна бронзовая монета не равна одному астерону. Вот тут, видите, разные знаки? Этот означать пять астеронов, этот — восемь, дальше десять, двадцать и сорок.