— Он говорит, что давно готов к смерти. Говорит, что только жалко нас, ведь мы все умрем в пустыне. Его родичи не поведут убийц.

А ведь я знал, знал, что нельзя доверять сарапам. Еще ни один сарап не оказался честным и достойным человеком, разве что Коршун, но в нем течет половина нордской крови.

— Выберемся как-нибудь. А он пусть молится всем своим богам, чтоб Сварт и Херлиф выжили. Или чтобы сюда и впрямь пришли твари, потому что исцелиться-то можно и иначе.

Мы с Херлифом сидели в тени навеса и смотрели, как Живодер ковырял твариное озеро. Сначала он опускал в воду палки, потом бросал песок и камни, пробовал резать ножом. Только как разрезать воду? Она ведь расступается перед лезвием и смыкается позади него.

Тогда Живодер решил нагреть воду и попробовал зачерпнуть ее миской, но у него ничего не вышло. Поначалу-то вроде все шло, как обычно: черпанул, да и потянул посудину на себя. Вот только вода — совсем как свежий мед — потянулась следом истончающейся струйкой, что вот-вот должна была разорваться. Но вместо этого озеро вдруг втянуло всю воду обратно, оставив Живодера с пустой миской.

— Зачем он это делает? — спросил подошедший Хальфсен.

— Ищет, как убить эту тварь, — пробурчал я.

— Или просто из интереса, — задумчиво сказал Простодушный. — Или хочет узнать поближе свою невестушку.

— Невесту?

Пока Херлиф растолковывал толмачу, что к чему, я снова проверил дар. Я держал стаю вот уже полдня, чтобы Дударево лечение помогло раненым хирдманам, но толку с того было мало. Живодер сказал, что твариная отрава засела в их телах, потому они и не могут выздороветь, мол, прежде нужно ту отраву выгнать. Но если я уберу стаю, тогда яд будет травить еще сильнее!

Простодушный хотя бы очнулся. Он стер песком ноги едва ли не до мяса, и сейчас там медленно нарастала молоденькая кожица, тоненькая и нежная. А Феликс и Сварт до сих пор лежали в беспамятстве. Вепрь стер кожу с их ног, но отрава уже добралась до плоти и теперь медленно разъедала ее. Живодер говорил, что может срезать с их ног мясо так осторожно, что они даже смогут потом ходить, но я пока запретил. Хотя чем дольше они лежали, тем больше я склонялся к тому, чтоб согласиться с безумным бриттом.

Хуже всего приходилось Феликсу, ведь он-то не был в стае, и его ноги постепенно покрывались язвами, что становились лишь глубже. Что я скажу Пистосу? Мол, твой сын полез спасать моего хирдмана?

И твари почему-то не спешили к столь манящему озеру, как обещал Кхалед. Я уже решил, что если к утру ничего не изменится, я всё же рискну и положу всех пустынников под ножи Сварта и Феликса. Уж как-нибудь отыщем дорогу назад и с верблюдами тоже сладим. Кхалед, скорее всего, тоже это понимал, но пока не пытался удрать. Наверное, ночью попробует. Только я сам буду сторожить ночью, и уж с Коршуновым даром им от меня не уйти.

Живодер опустил в озеро кусок тряпки, оторванный от рубахи, вытащил, обнюхал и медленно опустил в небольшой костерок. Потом вынул из-за пазухи кусок мяса, крепко обвязал веревкой и тоже плюхнул в воду.

Мне и самому стало интересно, что сделает тварь. Судя по всему, она не такая уж и дура, на палки-тряпки не бросается, а вот мясо — это другое дело. Так что я подошел к Живодеру, глянул через его плечо и увидел, как закинутая наживка тает на глазах.

— А золзу не позымаез, — невнятно сказал бритт, увидев меня в отражении.

— Что?

— Золза! Зваз хозись, басая золза.

Я схватил Живодера за бороду, повернул к себе и заглянул в рот. Его язык распух, побагровел и едва помещался за зубами.

— Ты что, пил воду оттуда? — разозлился я.

Мало мне двоих дурней, так еще один нашелся.

— Зее, — помотал он головой. — Зизнуз.

И показал, как что-то лизнул. Наверное, ту тряпку, что сжег. Я с трудом удержался от того, чтоб не влепить ему затрещину.

Но Живодер не остановился. Он вытащил еще два куска мяса, также обмотал их веревкой, закинул в воду, подождал немного, вытащил. А потом взял и обоссал один из них.

Я всерьез подумал, а не утопить ли его прямо тут? Может, он до конца ополоумел, а мы этого не заметили?

— Зя! Зя! — закричал Живодер, указывая на оба куска.

Хмм, а может, и не ополоумел пока. Обоссанное мясо осталось таким же, а второе продолжало расползаться и таять на глазах.

— Говоришь, Сварта и Феликса нужно обоссать? Тогда яд затихнет?

Живодер яростно закивал. Я сплюнул и громко выбранился. В песнях и сказаниях герои ссали лишь на закоренелых врагов, на тех, кто не заслужил ни капли уважения, на ублюдков, убивших своих родителей, на выходцев из рабов, что не чтят законов. Ладно Пистос, кто их, фагров, знает? Может, для них такое привычно? Ну или хотя бы не зазорно. Но Сварт… его и так родня за раба держала.

Недолго поразмыслив, я решил сначала исцелить Феликса, пока он целиком язвами не пошел, и позвал для того ульверов, которые не станут лишний раз трепать языками: Вепря, Свистуна и Слепого. Если фагру полегчает, тогда я подумаю и насчет Сварта.

Не сказать, что Вепрь прямо-таки поверил моим словам, но стоило упомянуть Живодера, как он согласился.

— Живодер же колдун, — пояснил хирдман. — К тому же с Бездной водится. Уж он-то должен знать, как твариный яд изгонять.

И Свистун с Бродиром тоже так думали.

Словом, раны Феликса были обоссаны в тайне от остальных ульверов, потом промыты водой. Язвы, конечно, никуда не исчезли, и Пистос не очнулся, но, может, хотя бы перестанут расти. Живодер остался рядом с ним, чтобы посмотреть, действует ли его лечение.

Меня всякий раз удивляли сумерки в пустыне. Вот солнце касается окоёма, вот заходит за него, и сразу падает мгла, будто разом погасили все свечи в доме. На Северных островах после заката светло, темнеет так медленно и плавно, что не понимаешь, когда именно перестаешь различать людей, деревья и горы.

К тому же здесь мы редко разжигали костры, хвороста тут нет, кроме того, что мы привезли с собой. В каменистых долинах изредка встречались небольшие кривые деревца, чьи стволики неплохо горели и при этом приятно пахли, так что мы запаслись топливом заранее, но даже так мы зажигали костры не для свету, только для стряпни.

Ночи здесь тоже необычные. Небо сплошь усыпано яркими крупными звездами, но внизу всё равно толком ничего не видать: можно разглядеть полосу, где небо переходит в землю, и при этом врезаться в спящего верблюда. Лишь луна немного проливает свет на пустыню, порождая множество теней, напоминающих самых причудливых тварей.

Я еще держал стаю, хотя это начало мешать и мне, и ребятам. Всё же вне боя слышать и ощущать всех ульверов не очень-то и удобно, зато через Коршунов дар я знал, где остановились пустынники и жив ли Феликс. Я ждал наступления темноты и возможного побега наших проводников, благодаря этому и заметил неладное.

Сначала это было едва слышимое неудобство, вроде веточки, запутавшейся в одеяле, но оно быстро нарастало. До конца не разобравшись, в чем тут дело, я закричал:

— К бою!

Мой голос смешался с криком Коршуна, да и остальные ульверы через сон почуяли то же.

Я выхватил топор и побежал туда, откуда доносилась чуждая рунная сила. Что-то ярко блеснуло от звездного света! Я встал как вкопанный. Прямо возле моих ног простиралось озеро! То самое озеро, что должно смирно лежать в пятидесяти шагах отсюда.

— Стой! — взревел я.

— Оно снова вспучивается, — послышался за спиной голос Эгиля Кота.

Он всегда лучше всех видел в темноте, вот и сейчас сумел разобраться в мешанине теней.

— Назад! Отходим! Унесите Сварта и Пистоса. Оружие, припасы, всё забрать!

Сам же я отошел на несколько шагов, чтоб проследить за озером. Как оно двигается? Кажись, тварь выплеснулась наверх, потому я ее и почуял. Может, тогда ее и убить можно? Хотя как в темноте различить хоть что-то, не говоря уже о сердцах твари?

Снова блеснуло, и я, прищурившись, различил горб, который вздымался всё выше и выше, пока не поднялся сверх моего роста. Позади ульверы спешно сворачивали навесы, на толстые одеяла из овечьих шкур скидывали в кучу миски и прочий скарб и оттаскивали на сотню шагов в сторону. Через стаю я почувствовал, как проснулся Сварт: меня обожгло его болью.