Я всю свою жизнь старалась не дрожать. Старалась не показывать, когда мне страшно. В большинстве случаев это было легко. После двадцати восьми лет притворяться счастливой было моей специальностью. Но сегодня у меня не было сил сдержать дрожь.
И я задрожала.
Глубокие, сотрясающие кости толчки. Они казались бесконечными. И исходили из моей души.
Я уже трижды сидела в грузовике Люка, но раньше не замечала различий между ним и обычным транспортным средством. Между нами к консоли был подключен компьютер. На приборной панели были ряды кнопок и переключателей. Вспышки зеленых огоньков двигались вверх и вниз рядом с радиогарнитурой, как будто кто-то говорил, но Люк выключил громкость.
В кабине пахло Люком. Сандаловым деревом и землей. От него не исходил пряный аромат, и он не обливался одеколоном, как делал Джеремая, независимо от того, сколько раз я говорила, что одного нажатия будет достаточно.
Запах Люка не был подавляющим или заметным, если не стоять близко. Он просто успокаивал. Насыщенный и глубокий. Стойкий.
В грузовике так же пахло резиной. Потому что все в нем, казалось, было покрыто слоем черного материала, от пола до накладок на дверях. Резина имела смысл. Если подозреваемый истекал кровью или его рвало в машине, резину было легко промыть из шланга.
Жаль, что в нашем доме в Чикаго не было больше резины.
Кровь было нелегко вывести из волокон ковра или хлопчатобумажных рубашек. Если только Пресли не занималась уборкой. Она освоила удаление пятен крови к тому времени, когда мы стали подростками. Тем временем я была тем, кто научился накладывать повязку-бабочку, чтобы свести к минимуму шрам. Я могла перевязать сломанные ребра меньше чем за пять минут.
Телесные раны было легко залечить. Раны сердца и души, что ж… это уже совсем другая история. Обычно я лечила их игнорированием. К лучшему это или к худшему, но отталкивание суровой правды было моим предпочтительным механизмом преодоления.
Люк умолял меня довериться ему. Доверять ему.
Я подавила смешок. Каждый мужчина, который когда-либо просил моего доверия, предавал его. Мой отец. Джеремая. Возможно, Люк был другим, но я, конечно, не собиралась проверять эту теорию.
Доверять? Нет, спасибо. Я сохраню свои секреты. От них зависит слишком многое, особенно моя жизнь.
Если о видео на моем телефоне станет известно, я умру медленной, мучительной смертью от рук Воинов. Или это будет означать билет в один конец к новой личности.
Возможно, я не любила Скарлетт Маркс. Может быть, она была трусихой всю свою жизнь. Может быть, ей следовало бороться упорнее, делать лучше. Но она была мной. И однажды я найду способ искупить ее вину.
Программа защиты свидетелей не была вариантом. Пока нет. Не раньше, чем я исчерпаю все другие возможности убедить Воинов, что я была козлом отпущения для Джеремаи.
Как? Понятия не имею. Но я во всем разуберусь. Я исправлю эту лажу и перестрою свою жизнь заново. А до тех пор лучшим способом защитить себя было держать рот на замке.
Я полагала, что должна благодарить своего отца за мою сверхъестественную способность скрывать свою боль. Он учил нас в детстве, что улыбка может быть величайшим обманом.
Никто никогда не подозревал, какой была жизнь у нас с Пресли. Учителя. Соседи. Пасторы. Когда они смотрели на нас, все, что они видели — двух маленьких девочек, которые были одеты в розовое и завивали свои длинные светлые волосы в красивые локоны. Они видели в моей матери застенчивую женщину с тихим голосом, которая предпочитала проводить свои дни дома. А мой отец был величайшим обманщиком из них всех. Он был монстром, который пожимал вам руку в церкви по воскресеньям и отпускал лучшие шутки во время барбекю с соседями.
Прости, Люк. Мои суровые истины были не твоим чертовым делом. Рассказывать их было все равно, что наносить порезы по шрамам.
Люк сбросил скорость и повернул направо. Из-за поворота я пропустила дорожный знак, но фонари в этом квартале, казалось, светились ярче. Чище. Даже счастливее.
Этот район был новее, чем тот, по которому я шла ранее. Мы миновали открытую стоянку, где земля вокруг большой вывески «Продается» была покрыта снегом. Рядом с ней находился дом в середине строительства. Стены были возведены, установлены окна с наклейками, но снаружи не было обшивки, а входная дверь представляла собой лист фанеры.
Любопытство взяло верх, и я больше не могла молчать.
— Куда мы едем?
Люк не ответил, наливая мне дозу моего собственного лекарства. Туше, шеф.
Он притормозил перед двухэтажным домом с мансардными окнами, выступающими из крыши. Свет внутри был выключен, но наружные светильники ярко сияли.
Сайдинг был цвета яичной скорлупы, в некоторых секциях из досок и вагонки, в других — горизонтально прямой. Окна были выкрашены в черный цвет вместо стандартного белого, а деревянная входная дверь была выкрашена в серовато-белый цвет, чтобы соответствовать гаражным воротам.
Это был семейный дом. Он не был экстравагантным, хотя и казался немного больше, чем другие дома в квартале.
Люк потянулся к козырьку и нажал кнопку, чтобы открыть одну из дверей гаража, проскользнув внутрь. Затем он заглушил двигатель грузовика и закрыл за нами дверь, не двигаясь, пока она не опустилась на землю. Именно тогда он вышел и обошел машину со стороны пассажира, открывая для меня дверь.
Люк протянул мне руку, как он делал это у конспиративного дома.
Было бы так легко скользнуть моей ладонью по его. Чтобы немного утешиться человеческим прикосновением. Но если я поддамся его руке, то, возможно, перестану отказываться от его помощи. Шаг за шагом он будет изматывать меня, пока моя решимость не пошатнется.
Так что я схватила свою сумку, темно-синий рюкзак, в котором хранились мои мирские пожитки, и выпрыгнула из грузовика, приземлившись на собственные ноги.
Люк вздохнул, но ничего не сказал, направляясь к внутренней двери. Он открыл ее и включил свет.
Я последовала за ним, войдя в дом через прачечную.
Люк повесил ключи на крючок рядом с дверью, затем оперся рукой о стену, используя ее для равновесия, когда снимал ботинки.
Это его дом. Он привел меня к себе домой. Почему?
Я уставилась на него, ожидая объяснений.
Люк ничего не сказал. Он просто ушел, включая свет, когда проходил по своему дому.
У него была уверенная походка, каждый шаг был решительным и неторопливым. Без ботинок манжеты его джинсов волочились по полу, и джинсовая ткань по-другому ниспадала на его длинные ноги, подчеркивая силу его бедер. Облегая рельефную задницу. Я все еще чувствовала жар в своем кулаке, в том месте, которым я ударила его ранее.
Мои щеки запылали. Было ли это от смущения? Или от вожделения? Нельзя было отрицать, что у Люка Розена было чертовски привлекательное тело и чертовски привлекательное лицо.
Не время, Скарлетт. Определенно, сейчас было не время изучать упругий зад Люка.
Я опустила подбородок, изучая кирпичный узор на кафельном полу, исчезающий под стиральной машиной. У меня замерзли пальцы ног в ботинках, а носки немного хлюпали, но я не стала снимать ни то, ни другое. Вместо этого я осторожно вышла на кухню, следуя за Люком по деревянному полу.
Внутри его запах был не таким сильным, как в грузовике, но он все еще был там, как постоянное напоминание о том, что это его личное пространство. И по какой-то причине он пригласил меня внутрь.
Яркий свет на кухне освещал пространство. Черные подвески висели над блестящей столешницей из серого кварца. Приборы из нержавеющей были расставлены на белых шкафчиках.
У него была раковина в деревенском стиле.
За последние пять лет мы с мамой пристрастились смотреть шоу по благоустройству дома. Мы вместе сворачивались калачиком на диване в гостиной, делили миску попкорна и смотрели HGTV (прим. ред.: HGTV — американский платный телевизионный канал, принадлежащий Warner Bros. Discovery. Сеть в основном транслирует реалити-шоу, связанные с обустройством жилья и недвижимостью). Мой отец читал, не спуская с нас пристального взгляда, но это был единственный канал, который он был не против включить на заднем плане.
