— Этот кзорг — рисс? — удивился Ингвар.

— Похоже, полукровка, — ответил Лютый. — Много кровей в войну перемешалось… Слыхал я об одном кзорге-риссе. Его называют Зверем из Эскелле. Без шлема, правда, я его не видел. Но теперь, кажется, увидел и без штанов, ха! — рассмеялся он, беря в руки иглу. — Без штанов вот и привяжу к столбу, и тогда мы с ним поговорим!

— Интересно, он узнает тебя? — спросил Арнульф, приподняв золотистые брови.

— После Причастия они и мать-то свою не узнают! А им это Причастие часто дают: без него они долго не живут… Да какая разница! — выругался галинорец, безуспешно выправляя связки в плече кзорга. — Оставлю так — рука ему всё равно уже не потребуется. Зашью как есть, и покончим!

— Как же он должен был отыскать тебя, если он тебя не знает? Мало ли галинорцев на свете?

— Не у многих на груди рабская метка, Арнульф.

Ингвар всё глядел на тело кзорга, где меж шрамов угадывались рисские руны. Письмена многое могли сказать о своём хозяине: какие подвиги он совершал, из какого он был клана и даже о том, как зовут его отца.

— Проклятье… боги! — вдруг заскулил Ингвар. — Проклятье!

— Ван, ты что?! — Лютый с недоумением поглядел на вождя.

— Не знакомы ли тебе эти руны, что у него на запястьях?

Арнульф бросил кубки с мёдом и с волнением приблизился к Ингвару.

— Руны как руны. У всех риссов такие, — пожал плечами Лютый и перевёл взгляд на Арнульфа. — Я мало смыслю в ваших письменах!

— Это Эйнар, твой сын! — воскликнул Арнульф.

Ингвар мрачно кивнул.

— Я вывел ему эти руны во младенчестве, — сказал он и плюнул на пол со злости.

— Проклятье! Это твой сын?! — удивился Лютый. — Ты говорил, он утонул в реке?

— Мой первенец, мой наследник… — Ингвар без малейшего страха положил ладонь кзоргу на голову. — Я держал его на руках, когда он родился. Его первый крик навсегда врезался в мою память. Когда он подрос, я дал ему деревянный меч и посадил на коня! Я любил его и гордился им! Потом он пропал. А в реке, ниже по течению, нашли его меч. Мы думали, он полез в воду и сгинул — любил убегать без моего ведома, смелый был и непослушный. Горе моё не знало утешения!

— Тела, как я понял, не нашли?

— Нет. О похищении я тоже думал — не гляди на меня так! — прорычал Ингвар. — Однако никто не попросил выкуп! И я посчитал сына погибшим…

— Продолжай считать так же, — мрачно проговорил Лютый, — потому что теперь твой сын — кзорг! Он во власти Причастия. Ты никогда не вернёшь его.

Рвотный позыв пробудил сознание Рейвана. Он захрипел, выпуская изо рта скопившуюся за время летаргии слизь. Кто-то вытер его губы тканью. Руки заботящегося о нём человека были грубы и небрежны, но в их прикосновениях чувствовалась неподдельная тревога.

Густой сумрак комнаты не позволил Рейвану различить черт человека. Это не мог быть ни отец Сетт, ни наставник Циндер, — в Харон-Сидисе никто никогда не сидел возле него, оправлявшегося после тяжких ран, кроме матери. Но и её образ казался ему призраком, игрой воображения, давним воспоминанием.

Постепенно к пальцам возвращалось осязание, и вместо грубого сукна, которым застилались ложа кзоргов в Харон-Сидисе, Рейван ощутил мягкий мех шкур. Мерцающее свечение лампы оживило зрение, и он увидел перед собой грозное, заросшее бородой лицо, с горящими желтизной, как у волка, глазами.

Рейван понял, что оказался среди северян. Ощутив беззащитность, он рывком попытался встать, но ослабевшие за время долгого сна мускулы не послушались.

— Лежи, — приказал голос, и сильная рука опустилась Рейвану на плечо.

Человек говорил на рисском, и догадки Рейвана подтвердились. Он понял, что попал в самое скверное положение: риссы пленили его! Они будут его пытать излюбленной своей казнью — вывернут наружу рёбра.

— Ты понимаешь меня? — спросил человек. — Должен понимать… Ты помнишь что-нибудь? Помнишь своё имя?

— Рейван.

— Я Верховный ван Ингвар, и ты в моём доме.

Рейван судорожно вздохнул, сознавая, что всё ещё хуже, чем он думал. Смерть в пытках казалась ему теперь не такой страшной, как мысль о том, что о его пленении и воинском унижении непременно узнает гегемон Циндер — злейший Ингваров враг.

От негодования Рейван закашлялся, и ван дал ему питьё. Сладко-вяжущий вкус унял першение в горле, по истощённому телу мгновенно растеклось тепло, голова пугающе закружилась, сердце опасно ускорило ритм.

— Что это за дрянь?

— Тебя поили лучшей? Это мёд, пей ещё!

— Рискуешь убить своего пленника, — прохрипел Рейван, — прежде, чем что-то выведаешь.

— Чем же тебя поить?

— Лучше бы сразу ядом, но ведь я живой тебе нужен?

— Я не собираюсь тебя пытать, — усмехнулся ван. — Ты спас мою дочь. Ты будешь гостем в моём доме. Как оправишься от ран, можешь уходить.

— Гостем? После того, как вы расстреляли меня из луков?! — озлобленно прошипел Рейван.

— Не забывайся, кзорг, ты в немощи лежишь! Соблюдай закон гостеприимства — и уйдёшь отсюда целым. Понял меня?

Рейван смешался. Ван Ингвар властным голосом и широтой могучих плеч вызывал у него страх, будто у щенка.

Ван встал и направился к выходу.

— Кровь... — произнёс Рейван.

Ингвар развернулся с недоумевающим взглядом.

— Чтобы скорее подняться, мне нужна кровь, — проговорил Рейван.

— Надеюсь, не кровь дев от первой ночи? — Ван Ингвар обвёл кзорга шутливым взглядом.

— Любая скотина подойдёт, — смутившись, ответил Рейван.

— Хорошо, я заколю для тебя скотину, волчонок.

— Ингвар, а что же дочь твоя, цела?

— Цела, и скоро идёт замуж.

Рейван проснулся от слабого шума, доносившегося из большого зала. До него долетел запах свежих лепёшек и сырого мяса. На языке почудился вкус мёда. Он понял, что жена Ингвара с помощницами занялась приготовлением пищи. Желудок заурчал в сладостном предвкушении, но Рейван тут же выругал себя. Мало радости было в том, чтобы гостевать в доме рисского вана и уйти от него живым. Вернуться в Харон-Сидис с неисполненным приказом окажется для него большим позором — он будет лишён Причастия и погибнет мучительной смертью.

Рейван повернулся на бок, чтобы встать с постели, и заскулил от боли в руке. Все его раны зажили, кроме той, что была на правом плече. Внешне она выглядела сносно, но Рейвану казалось, что сухожилия внутри разворочены. Рисская стрела вошла прямиком в сустав, пробив плечевую кость. Больше всего Рейван боялся, что теперь не сможет полностью владеть рукой, и злость на собственную оплошность наполняла всё его существо.

Рейван дотянулся до меча, лежавшего рядом на постели. С оружием он чувствовал себя сильнее. Меч подарил ему Ингвар.

— Выбирай любое оружие и снаряжение, волчонок, — сказал ван, приведя его в оружейную. — Пусть это будет платой за то, что мы изувечили тебя и лишили твоего добра.

Разглядывая лучшие рисские топоры, мечи и кинжалы, Рейван растерялся. Он не знал, к какому клинку прикоснуться: все они были так гладки и так чисты, не имели ни царапины, ни зазубрины, и пахло от них грозной прохладой стали.

Рейван взял в руку сначала один меч, затем другой, третий... Сердце его трепетало, как если бы он стоял перед множеством красивых обнажённых женщин. Истинное воинское наслаждение разрасталось в нём, хотя он и не придавал особого значения предметам, делавшим для него свою работу. Рейван умело провернул в руке очередной клинок и, сунув его в ножны, успокоился.

— Пусть будет этот, — сказал он, вспомнив, что искусство сражаться заключается не в изысканности оружия, а в руке, держащей его.

Прижав к телу тот самый меч, Рейван потянулся за штанами и рубашкой. Чувство уязвимости от увечья не позволяло ему залёживаться в постели. Оно толкало его на каждодневные тренировки, несмотря на то, что от слабости он ещё ходил, придерживаясь за стены.