Брачная церемония была недолгой: Богиня не любила долго. В её глазах людей делали супругами не обряд и молитва, а соитие и рождение детей. Главное таинство муж с женой должны были провести ночью.

Шум собственного свадебного пира быстро утомил Маррей. Погрузившись в мысли, она принялась рассматривать золотые кольца на пальцах и красный бархат на рукавах платья, так похожий на кровь…

В памяти всколыхнулись недавние новости: восстание в Эскелле. Царь Вигг, тогда ещё жених Маррей, направил на бунтовщиков лютую смерть — своих кзоргов.

Случилась битва. Кровь лилась рекой по улицам города. Говорят, бунтовщики хорошо подготовились и перебили кзоргов, почти всех. Только среди них был один, самый свирепый. Он выстоял и принёс царю победу.

“Как же его имя? Забыла… Да и не важно! Его кличут Зверем. Ненавижу их…”

Захмелевший от вина царь поглядел на жену хищным взором и повелел:

— Пошли.

Маррей гордо подняла голову и торжественно встала с кресла. Вигг повёл её по увенчанной цветами лестнице в покои царского Чертога.

На ступенях Маррей оглянулась на гостей, оставшихся пировать в зале. Все провожали её взглядами, полными восхищения и зависти. С ранних лет её избрали в жёны Владыке, потому что ей не было равных ни в вере, ни в учении, ни в добродетели. На свадьбу Вигг щедро одарил её, сироту. Наряд и драгоценности блистали на Маррей, как звезды на ночном небосводе. С этого дня она звалась не просто жрицей, а набульской Владычицей.

Взгляд встретился с Владычицей Кордой. Лицо её было встревожено, в глазах серебрился хрусталь, а губы беззвучно шептали молитву.

“Ты одна знаешь, что я задумала… Молишься Богине за меня. Ты не одобряешь, но я не могу иначе…”

Рядом с Владычицей Кордой сидел мальчик десяти лет. Это был её сын Крин. Своим чистым взором он тоже глядел вслед Маррей. И пусть он ещё ничего не понимал ни в жизни, ни в любви, глаза его тоже блестели от слёз.

Двери в царские покои затворились. Вигг развернулся к Маррей с выражением триумфа на лице.

— Наконец-то, жена моя! — глаза его плотоядно загорелись. — Моя Великая жрица!

Он торопливо принялся снимать с себя одежды. Маррей затаила дыхание у ступеней высокого ложа, обитого золотом и сокрытого шёлковым балдахином.

“Таинство должно случиться здесь…”

— Иди же ко мне, — пробормотал Вигг, привлекая к себе жену и утыкаясь в её холодные неприветливые губы. — Не бойся, это недолго.

Маррей глубоко вздохнула, чтобы успокоить себя, и решительно оттолкнула супруга.

— Я не возлягу с тобой!

— Как это? — усмехнулся Вигг.

— Я никогда не рожу тебе наследника — и твой род погибнет. Это месть за Галинор, за мой народ, который ты и твой отец безжалостно истребили.

— Не может жрица такого говорить! Да я возьму тебя силой! — ухватил её царь.

Сердце Маррей заколотилось. Внутри не было никакой уверенности, но голос не дрогнул.

— Не возьмёшь, — произнесла она. — Я использовала особую мазь, от которой твой детородный орган скрючится и завянет, если прикоснёшься.

Царь оскалился, чёрная борода его задрожала от злости. Он схватил Маррей за волосы, прожигая свирепым взглядом. Владычица не дрогнула даже и тогда. Гнев Владыки был не страшнее, чем ужасы войны, которые ей довелось видеть в детстве.

Вигг выпустил жену и в бешенстве зашагал по комнате. Перед волей жрицы Великой Матери он был бессилен.

Сладкий вкус мести растекался по жилам Маррей. Тело её расслабилось, дух расширился от чувства правильности своего решения. С древних времён, до прихода кровавых царей, жрицы сами выбирали себе мужей, сами решали, кого делать отцами. Маррей улыбнулась собственному триумфу — она обрела внутри силу служить истине, а не раболепствовать.

Царь развернулся и надвинулся на неё зловещей громадой.

— Если ты ляжешь с кем-либо, кроме меня, я убью его! — прошипел он. — Я убью любого, кто хоть пальцем прикоснётся к тебе! Если ты не родишь моего ребёнка, то и ничьего не родишь, жрица! Будь ты проклята!

Ингрид падала.

Падала вперемешку с кусками льда, камней и снега. В висках свистел ветер, живот стиснуло страхом неотступной смерти.

И стояла вокруг какая-то пронзительная насмешливая тишина, словно давая подумать.

“Мне конец! А ведь боги предрекали другое!”

— Она будет наследовать тебе, — прозвучал в воспоминаниях голос бабушки-пророчицы. Она говорила с отцом в их доме, много лет назад. — Ингрид станет первой над волками Нордхейма!

— Никогда! В лес! Отнести и оставить! — приказал тогда отец совершенно безжалостно.

Но мать взмолилась, удержала.

“Обидно, было так обидно! И потому нельзя умереть вот так, сорвавшись с обрыва, накрытой лишь хвостиком лавины, под которой погребло всех. Всех…”

Перед мысленным взором возник седовласый Волк Торвальд с чёрным от рун лицом и белым оскалом. Добрый Торвальд! Шесть дней назад они сидели в большом зале и говорили о Великой зимней охоте.

— Я возьму тебя с собой! — сказал он, улыбнувшись, и глаза Ингрид наполнились светом.

— А отец? Он не позволит, — с печалью вздохнула она.

— Я твой воевода — позволит. Верно, Ингвар? — хмыкнул Торвальд.

Отец, могучий вождь, сидел во главе стола в обычной своей мрачной задумчивости. Он поглядел на дочь и небрежно махнул рукой. От его безразличия ей сделалось обидно. Так обидно!

Снег сыпался за ворот, грудь сдавило тяжёлой массой льда, перед глазами мешались камни, лёд и горы. Падала. Она падала, изо всех сил стараясь остановиться. Цеплялась руками и ногами за снежные выступы, но срывала их собой и летела по склону всё ниже и ниже.

Наконец ноги нащупали твёрдую опору, удалось притормозить.

“Хвала богам! Я вам покажу из какого теста сдел…”

— А-а-а!

Снежный карниз рухнул вместе с Ингрид. Она упала с обрыва в глубокий снег, засыпавший рот, нос и глаза.

“Я точно ещё жива?”

Отряхнув голову, она огляделась. Вокруг торчали сосны, покрытые инеем. Морозный воздух обжигал разгорячённое горло.

“Долина! Хвала богам! Пара дней пути — и я дома! Если не настигнут голодные варги… Нет-нет, не настигнут! Мне уготована великая судьба! Значит, я выживу!”

Ингрид обрадовалась и попыталась встать. Но ноги сделались какими-то непослушными и тяжёлыми.

“Что-то странное…”

Она опустила глаза вниз, стопы были неестественно развернуты, и в следующий миг окатил прилив жгучей боли. Воодушевление тут же сменилось горьким отчаянием. От безысходности Ингрид рухнула обратно в сугроб. Взгляд её, застланный слезами, блуждал по склонам белых, сияющих, одиноких гор.

«Нет-нет, соберись Ингрид! Воин не гибнет от того, что замёрз на снегу! Воины не льют слёз! Давай, соберись, иначе отец будет прав!»

Она перевернулась на живот и поползла. Ноги цепляли землю и отзывались горячечным жжением. Страдание затмевало зрение, и она часто останавливалась, переводя дыхание и позволяя боли затихнуть.

Почти стемнело, когда добралась до замёрзшего ручья. Пить хотелось страшно, и она жадно принялась ломать ледяную корку, чтобы добраться до воды. Сделав глоток, краем глаза заметила движение за деревьями. Сердце замерло.

“Звери? Нет, — отказалась она от мысли. — Боги хранят меня, там ничего нет…”

Резко повернулась и увидела над собой рослое мохнатое животное.

— А-а-а!

Резко метнула в него обломки льда и закричала в надежде, что отпугнёт настигшего хищника.

Но зверь не вздрогнул.

— Тс-ш, — прошипел он.

Голос был человеческим, и ужас отступил.

«Ох, неужели спасена?! Наверное это какой-то охотник…» — перед глазами тотчас поплыли видения близкого дома, тёплых рук матери и горделивого взгляда отца.