Ее маленькие пальчики обвиваются вокруг моих волос, и она сонно склоняет голову к моей шее.

— Хочешь рассказать мне о своем сне, булочка? — Предлагаю я, поднимаясь по лестнице на второй этаж.

Она отрицательно качает головой, несомненно, наполовину заснув, раз уж мы отправились в постель. Потирая мягкими кругами ее спину, я нежно успокаиваю ее. Мне всегда неловко будить ее посреди ночи. Но она еще не настолько взрослая, чтобы спать внизу самостоятельно. Несколько раз, когда я пыталась, она просыпалась с плачем. Поэтому, чтобы компенсировать это, я стараюсь давать ей спать по утрам как можно дольше. Но мой маленький комочек энергии редко спит долго. Я не возражаю, даже если это означает, что я сплю всего несколько часов. Каждая минута, проведенная с дочерью, мне очень дорога.

Повернув ручку в нашей комнате, я тихо проскальзываю внутрь и закрываю за собой дверь. Затем я тихонько пробираюсь к двухместной кровати Габби, стоящей в углу комнаты. Стянув одеяла, я укладываю ее на мягкий матрас. Но она еще не совсем спит. Я знаю это, потому что ее маленькие пальчики сжимают мои волосы в кулачок — явный признак того, что она не хочет, чтобы я уходила.

— Я здесь, булочка, — обещаю я, наклоняясь ближе, чтобы покрыть мягкими поцелуями ее круглое лицо. Может, у нее и потрясающие зеленые глаза Глеба, но у нее мои выдающиеся щеки и заостренный подбородок, которые придают ей очаровательную форму сердца.

Она улыбается, ее веки сонно опускаются. И пока я плотно укрываю ее одеялами, дыхание Габби становится все более ровным и глубоким. Я задерживаюсь даже после того, как освобождаю ее пальцы от своих волос. Обводя легким прикосновением нежные черты ее лица, я смотрю на нее сверху вниз. И мое сердце переполняется любовью и преданностью.

Вот что значит отдать кому-то свое сердце. И моя маленькая девочка полностью украла мое.

Ради нее я готова на все. Без колебаний.

Она — единственное, что имеет значение, и причина моего существования.

Если бы вся любовь была такой, я бы с радостью доверила свое сердце мужчине. Быть матерью — самое приятное, что я когда-либо делала, гораздо более значимое, чем моя мечта о модельном бизнесе. И хотя упоминание Глеба об этом сегодня вечером вернуло меня к давно похороненным мечтам, мне не нужно ничего этого, чтобы быть счастливой.

Все, что мне нужно, — это Габби. Все остальное — это то, что я делаю, чтобы защитить ее, чтобы заботиться о ней.

В слабом лунном свете, проникающем через наше единственное окно, я изучаю ее невинное лицо, то, как ее губы складываются в мягкую букву "О", когда она спит. Боже, она напоминает мне Глеба во многих мелочах — ее способность так легко читать мои эмоции, то, как она наблюдает за людьми, читает ситуации и думает, прежде чем вступать в бой. Она такая же тихая, как он, и такая серьезная для девочки ее возраста, как и Глеб, всегда осторожная.

Слезы обжигают горло, и там поднимается комок. Я тяжело сглатываю, борясь с неожиданной волной эмоций. Я так долго пыталась забыть о Глебе, а после сегодняшней встречи с ним в моем сердце словно прорвало плотину, выпустив все сдерживаемые чувства, которые я к нему испытывала.

Иногда я сомневаюсь, правильно ли я поступила, скрыв от него Габби. Мне кажется, что это эгоистично — иметь ее только для себя. Я так и представляю их вместе, серьезные глаза наблюдают друг за другом, образуя глубокую, молчаливую связь, которую они, кажется, развивают без усилий. Но каждый раз, когда я пересматриваю свой выбор, я прихожу к одному и тому же выводу. Чтобы защитить свою дочь, я должна держать ее подальше от этого мира — его мира. Мира мужчин. Потому что, как и я, она станет лишь вещью, которой можно обладать. И как только я открою эту дверь, я передам контроль.

Я должна быть сильной ради своей маленькой девочки. Стоять на своем. Сохранять свою независимость. У нее будет хорошая жизнь, безопасная жизнь. В которой ни один мужчина не причинит ей вреда.

Я позабочусь об этом.

— Я так люблю тебя, Габби, — бормочу я, откидывая ее шелковистые локоны со лба. — Мама никогда не позволит, чтобы с тобой что-то случилось. Ты вырастешь большой, сильной и счастливой. Ты можешь мечтать даже о луне и звездах, моя булочка, и вместе мы сделаем это. Хорошо?

Габби тихонько кивает во сне, прижимаясь к подушке, и мое сердце сжимается. Наклонившись, я в последний раз целую ее в висок. Затем я медленно поднимаюсь с ее кровати, чтобы смыть с себя события этой ночи.

22

ГЛЕБ

Сидя спиной к закрытому кирпичом окну кафе на Бикон-стрит, я наблюдаю за прохожими. Бумажная кружка с черным американо дымится между моими ладонями, прогоняя прохладу раннего утра. Небрежно прислонившись к спинке стула, я не привлекаю внимания, но вижу все, что происходит на оживленном переулке — карманника, стоящего на переходе в квартале от меня, который только что вытащил телефон из портфеля бизнесмена, пока тот ждал переключения света, суетливую мать-одиночку с двумя детьми, у которой малыш сидит на бедре и тащит за собой второго, закатывающего впечатляющую истерику, бездомного, который с особым вниманием поправляет одеяло, под которым свернулась калачиком его спутница.

Внутри кафе, позади меня, слышен слабый звук менеджера, ругающего бариста за то, что тот испортил заказ клиента. Сотня мельчайших деталей, рисующих шумную сцену Бостона, и я впитываю их все, сохраняя бдительность и внимание.

Я чувствую на себе взгляд брата еще до того, как выхватываю из периферии его светлую голову. Секундой позже Саша опускается в кресло рядом со мной, в его руке небрежно зажата чашка кофе, хотя мы оба знаем, что он никогда не прикасался к этому напитку. Он использует ее исключительно для того, чтобы слиться с толпой — ведь нас учили избегать ненужного внимания, чем бы мы ни занимались, и это могло бы привлечь чье-то внимание, если бы он сидел без напитка.

— Давненько не виделись, — замечает он, непринужденно переходя на русский, когда устраивается в кресле, чтобы тоже осматривать улицу.

— Слишком долго, — соглашаюсь я, присоединяясь к нему на нашем родном языке или, по крайней мере, на языке, на котором мы выросли.

Ухмыльнувшись, я ловлю взгляд золотистых глаз Саши, и он делает ответный жест.

— Что случилось в Чикаго? Когда ты уехал из Бостона, я думал, что ты планировал присоединиться к Косте.

— Да, так и было.

Костя, Саша и я — единственные из трех братьев, кто обладал стремлением выйти за рамки обучения нашего отца, увидеть, что может предложить мир, и захотеть стать лучше, единственные, кто хотел выйти из его извращенного бизнеса, который наш старик сделал из своих отпрысков, превратив их в выгодный товар. Поэтому, покинув Бостон, я последовал за старшим братом в Чикаго.

— Значит, наш двоюродный брат оказался не таким, каким его представлял Костя? — Спрашивает Саша.

— Не, Илья классный. Они с сестрой, Бьянкой, там здорово устроились. Какой-то безумный союз с итальянцами, который, похоже, работает.

Насколько я слышал, Костя ведет довольно безбедную жизнь в Чикаго, потому что сейчас нет дураков, чтобы посягнуть на их территорию.

— Но ты не остался с ними, — замечает Саша.

Я пожимаю плечами.

— Наверное, я все еще был неспокоен. Свобода — не такая уж малая вещь, чтобы о ней не думать. А когда я познакомился с Петром Велесом, он меня просто поразил, понимаешь? Он и его жена Сильвия — люди, за которыми стоит следить. У них есть более масштабное видение — война, которую стоит вести, я думаю. Поэтому, когда он предложил мне работу, я подумал, что смена обстановки — это неплохо. В любом случае, Нью-Йорк мне больше по душе. А Костя, наверное, в Чикаго жиреет в своей спокойной жизни, потому что у него нет врагов, которые могли бы бросить ему вызов.

Саша кивает, его золотисто-карие глаза снова сканируют улицу.

— А у тебя есть? У тебя есть вызов?

— Да, черт возьми. И хороший. Я чертовски люблю свою работу. Петр меня понимает. Он позволяет мне использовать свои навыки, и он не относится ко мне как к собаке, которую в конце дня нужно посадить в клетку. А как же ты? Я думал, ты уедешь из Бостона при первой же возможности. Ты передумал бросать старика?